— Дай только вернуться домой, — говорил Фредерик жене. — Я уж сумею теперь встряхнуть наших ребят, да и себя самого тоже. Настало время для суровой критики и самокритики.

Раймонда целиком одобряла намерения мужа. По ее мнению, уже давным-давно граждане города Клюзо заслуживают самой суровой «критики». Она охотно осталась бы жить в Эро. Пока супруг сидел на многочисленных собраниях, она в обществе аптекарского ученика посещала казино в Палавасе. Кавалер возил ее на мотоцикле. На полдороге он останавливал машину и молча щупал свою пассажирку; Раймонде это не доставляло ни малейшего удовольствия, но она терпеливо сносила эти маневры, считая, что за все надо платить. Как-то вечером фармацевт, по ее настоянию, стал играть в рулетку и просадил свое двухмесячное жалованье. Раймонда подумала о том, как раскричалась бы ее мать — бросать такие деньги на ветер, да еще было бы за что, а то, подумаешь, прижал ее немножко — с какой девушкой после вечеринки не шалит ухажер! Раймонду переполняла гордость. Она уж и не надеялась познать такую красивую жизнь.

Миньо верил в магическую силу критики и самокритики. В 195… году это было своего рода поветрие. В начале собрания ячейки какой-нибудь активист поднимался с места и заявлял: «Товарищи, разрешите мне выступить с самокритикой. Вчера я грубо обошелся со своей женой. А это прямая отрыжка мелкобуржуазных нравов…» Пришлось вмешаться руководству федерации, разъяснить, что критика и самокритика заложены в основу всякого научного метода: ученый подвергает критике ту или иную гипотезу и на основании опыта вносит исправления в полученный результат, учитывая свои собственные ошибки; а политическое действие не что иное, как практика, требующая знания законов социальных явлений, и т. д. и т. д. Однако во многих округах еще несколько месяцев, а то и больше продолжались такие публичные покаяния. Как видно, в католической стране даже атеисты больше тяготеют к магии, нежели к научной точности.

В начале сентября, сразу же по возвращении в Клюзо, Миньо был вызван в главный город департамента к секретарю федерации.

Шардоне, секретарь федерации, был единственным освобожденным работником в департаменте, где насчитывалось 2775 коммунистов, за которых голосовали десятки тысяч избирателей. Другие члены секретариата, бюро, политической комиссии могли посвящать партийной работе только свободные часы.

Шардоне находился, таким образом, в положении генерала, командующего дивизией, которая вся целиком, включая и главный штаб, состоит только из резервистов. Он получал в месяц восемнадцать тысяч франков на свои личные расходы, ездил только в третьем классе и во время поездок ночевал и обедал у товарищей — сегодня у одного, завтра у другого; словом, этот генерал дивизии был лишен транспортных средств и интендантства.

Его департамент, как и большинство французских департаментов, состоял из нескольких округов, совершенно различных по экономической и социальной структуре и еще более различных по политической обстановке: что ни округ, что ни коммуна, то свои особые условия. Поблизости от Лиона находились крупные предприятия металлургической и текстильной промышленности, железнодорожные мастерские. На равнине преобладало земледелие, в горах скотоводство. Ремесленные поселки лежали в высокогорных равнинах. Клюзо стоял несколько в стороне и находился в самом центре скотоводческого района. Каждая секция ставила перед секретариатом федерации свои вопросы, отличные от вопросов соседних секций. Меблированная комната, которую снимал Шардоне в главном городе департамента, превратилась в настоящее «картографическое бюро», где на многочисленных картах соответственно большими или малыми красными кружками отмечалось количество членов партии, синими крестиками — местонахождение секций, а все поля были исписаны замечаниями экономического, социального и политического характера.

Шардоне, сын архитектора-франкмасона, бросил юридический факультет в 1943 году и ушел в партизаны. Командир партизанского отряда, член партии с 1923 года, железнодорожник, занимался его политическим воспитанием и в ходе вооруженной борьбы, и в дни вынужденного затишья. В феврале 1944 года железнодорожника убили, и Шардоне занял его место. Он показал себя настоящим боевым командиром и дальновидным политическим руководителем. После войны он стал посещать партийную школу, блестяще учился и по окончании курса был назначен освобожденным секретарем партийной организации. В тридцать лет он был уже руководящим работником — секретарем федерации, ответственным за целый департамент, но ни разу в жизни он не вел низовой работы ни на одном предприятии. Этот молодой дивизионный генерал никогда не служил рядовым. Весь первый год он знакомился с вопросами сельского хозяйства. Его переизбирали год за годом. Разъезжая по департаменту, он выбивался из сил. Он просто надрывался.

Секретарь федерации фактически вспоминал о секции Клюзо лишь в моменты выборов. Секция работала неплохо. Газеты распродавались аккуратно, членские взносы поступали без опоздания. Только иногда, изучая свои «карты», Шардоне удивлялся разительному несоответствию между количеством рабочих, занятых на фабрике в Клюзо, и незначительным числом имевшихся там членов партии. «Что-то у них не клеится», — думал он, но его тут же отвлекал какой-нибудь более неотложный вопрос. К тому же, как известно, текстильные предприятия — вообще трудный участок, а Шардоне никогда не приходилось руководить борьбой рабочих текстильной промышленности.

Он узнал о «Рационализаторской операции АПТО — Филиппа Летурно» из реакционных газет, которые изображали эту «операцию» как некий образец того, чем могло бы стать в государственном масштабе франко-американское сотрудничество. Вслед за этим газеты сообщили, что сам господин министр «торжественно откроет в Клюзо „Цех высокой производительности“, а также передвижную выставку американских профсоюзов». Шардоне получил запрос из Центрального Комитета, его спрашивали, какие меры принял секретариат федерации, чтобы помешать маневру, который мог получить серьезный политический резонанс не только в национальном, но и международном плане. Шардоне срочно вызвал к себе Фредерика Миньо.

Они вместе наметили план борьбы: листовки, плакаты, митинги, кратковременные стачки, демонстрации. В заключение Шардоне сказал Миньо:

— Твоя честь коммуниста поставлена на карту.

С вокзала Миньо направился прямо к Пьеретте Амабль и застал дома только Бомаска.

Пьеретта задержалась у Маргариты, сначала проводила подругу, а там заболталась с ее матерью и вернулась домой, неся под мышкой кастрюлю, так называемую скороварку. До сих пор у Пьеретты не было скороварки, и только теперь она сможет полностью оценить все ее преимущества.

Подымаясь по лестнице, Пьеретта услышала стук молотка. В свободные от разъездов и ловли форели часы Бомаск мастерил полки, на которых предполагалось расставить папки с профсоюзными делами. Поперечные планки он выкрасил в зеленый цвет, а стойки — в красный. Целую неделю он расписывал ребра полок розами.

Пьеретта толкнула полураскрытую дверь. Миньо сидел у кухонного стола и нервно барабанил пальцами. Она и раньше замечала, что Миньо раздражает возня Бомаска по дому, и подумала сейчас, что Фредерик, конечно, смягчится, когда привыкнет к тому, что она говорит «у нас дома», а не «у меня дома», как говорила раньше, пока еще не жила с Бомаском. Ей доставляло огромное удовольствие говорить «у нас дома», и она немножко сердилась, на Миньо, когда замечала его надутую физиономию.

— Ты о чем это думаешь? — набросился он на нее. — Почему ты ничего не предусмотрела? Что ты делала целых три месяца?

Пьеретта нетерпеливо вскинула голову.

— О чем ты говоришь? Объясни, пожалуйста, — потребовала она.

В дверях, ведущих в столовую, вдруг показался Красавчик.

— Боюсь, что мой capriolino, того и гляди, начнет бодаться, — сказал он и, беззвучно рассмеявшись, потрепал Пьеретту по волосам.