Мартынов молчал.

— Это же действительно показательная цифра — за три года в нашем районе вступило в партию рядовых колхозников всего четыре человека. Принимали служащих, учителей, агрономов, а от рядовых колхозников не было заявлений.

— А как же ты работала в Семидубовской МТС? — сердито возразил Мартынов. — Около года там работала, и не принимали в партию трактористов.

— Да и я как-то не придавала значения этому делу… Долгушин правильно говорит: коммунисты в колхозах ближе всех к народу, без них мы колхозные массы не поднимем. Колхозники ждут от них примера. А пример может быть всякий — и хороший и плохой. И в том и в другом случае пример коммунистов сильно влияет на колхозников. Плохая парторганизация в колхозе — это не просто пустое место, это большой вред для колхоза. Коммунисты не работают в поле — чего ж с нас, беспартийных, спрашиваете? Коммунисты пьянствуют, тащат общественное добро — нам, значит, и подавно можно. А Медведев так и взовьется, как услышит от Долгушина о партийной работе. Долгушин ему: «Займитесь, Василий Михайлович, наведением порядка в колхозных парторганизациях, очень вас прошу!» А Медведев: «Не указывайте нам! Сами знаем, чем нам заниматься!» Ему представляется, будто Долгушин в каких-то личных интересах добивается помощи себе как директору МТС. Да ведь МТС существует и работает для колхозов! Долгушин просто хочет, чтобы мы все с разных сторон били в одну точку. Он из тех коммунистов, которых на какую работу ни поставь — будут делать свое дело только по-партийному. Он не может думать о хозяйстве, не думая о воспитании людей. Когда бывает в колхозе, и работой комсомольцев интересуется, и в клуб зайдет, и в детские ясли. На партийном собрании он у нас поднял вопрос о создании кружка художественной самодеятельности из сотрудников МТС. Так Медведев потом острил, назвал его на бюро «директором Надеждинской МТС по культпросветработе»… Удивляет меня, Петр Илларионыч, как вот такие истуканы попадают на партийную работу? За какие доблести выдвинулся Медведев в партийный аппарат? Ведь партийная работа — это самое главное, выше всего! А теперь вот побыл он секретарем райкома, что бы дальше ни случилось, эту должность ему уже запишут, теперь уж он в номенклатуру попал, так в ней и останется. Не у нас, так в другом районе будет сушить мозги людям.

— Любимое выражение Руденко: «сушители мозгов», — заметил Мартынов.

— И старика Глотова. Это я у Глотова научилась, когда в Семидубовке работала.

Марья Сергеевна встала, подошла к окну, посмотрела — белое платьице Верочки мелькало в кустах в глубине сада, невдалеке от нее ходил больной в коротком халате, с рукой на перевязи, — вернулась к койке, села опять в кресло.

— Я вот, Петр Илларионыч, по своей бабьей простоте думаю иногда: почему у нас на выборных собраниях, на конференциях так уж строго придерживаются списка? Нужно выбрать в бюро или в комитет пять человек или там тридцать — столько и в списке стоит; не успеют зачитать его, уже кто-то вскакивает: «Подвести черту!» А что страшного, если б еще было записано лишних человек пять? Было бы из кого выбрать самых достойных. Это тот спешит «подвести черту», кто боится другой кандидатуры рядом с тобой, кто не уверен, что хорошо работал и заслужил доверие людей. Если б при нашем тайном голосовании да еще как-то свободнее составлялись эти списки, меньше бы таких Медведевых попадало в партийные органы… И вообще, если бы как-то заставить наших руководящих работников больше дорожить доверием масс. А как заставить?.. Секретарь райкома, конечно, не станет отчитываться в своей работе на колхозных собраниях, на то есть партконференции. Но он же и депутат райсовета, член исполкома. Вот пусть как депутат объедет пяток колхозов и отчитается перед избирателями. И пусть люди свободно говорят, пусть запишут даже в протокол, как они его работу оценивают. А то ведь у нас привыкли только перед верхами отвечать. Таких случаев не было, чтобы народ разжаловал, скажем, председателя облисполкома. Вот они и не очень-то оглядываются на низы, на колхозников. Все равно, мол, не от вас зависит наше благополучие. Ругайте нас про себя сколько влезет, нам от вашей критики по-за углами ни холодно, ни жарко!..

Мартынов закрыл глаза, но не спал: видно было по нахмуренным, сведенным к переносице бровям и наморщенному лбу, что думал о чем-то.

— Ну, я тебя совсем заговорила, — спохватилась Марья Сергеевна. — Пришла к больному человеку и тараторю, тараторю! Чего ты хмуришься? Может, чем огорчила тебя?..

— Крылов не был за это время у нас?

— В нашей МТС не был, а в Троицке — не знаю. Маслеников приезжал к нам. Метал громы-молнии на Долгушина.

— А, Маслеников! — махнул здоровой рукой Мартынов. — С Голубковым два сапога пара. Это такой же грех на душе Алексея Петровича, как на моей — Медведев. Ведь тоже кандидат на высокий пост, в случае, если Крылова заберут от нас. Что удивительно, Крылов даже неплохого мнения о Масленикове. Исполнительный, мол, работник. Большой пробивной силы. Как будто у нас, районщиков, дубовые головы и нам надо пробивать черепа, чтоб внушить какие-то новые мысли… Ну, ладно, довольно об этом. Расскажи о себе. Как живешь? Квартиру тебе в Надеждинке дали?

— А мне там, Петр Илларионыч, и не нужна отдельная квартира. Я нигде лучше не устроюсь, как у этой учительницы. Занимаю у нее две комнаты, одинокая старушка, подружилась с моими ребятами, присматривает за ними, когда меня дома нет.

— Что слышно о Викторе Семеныче? В Борисовке не была? По последним сведениям, доходившим до меня, он там уже председатель райисполкома?

— Был. А по самым последним сведениям — послали его председателем колхоза.

— Да?..

— Да, писала мне одна борисовская знакомая. Провели у них перед весенним севом такой же партактив, как у нас, и послали человек десять председателями колхозов.

— Борзова — в колхоз?..

— А что, думаешь — не справится?

— Не знаю… Может, это и на пользу ему пойдет. Он ведь никогда не был на такой работе, где уже некому посылать телефонограммы… А вообще интересное время настало, Марья Сергеевна, а? Посылаем человека с большим стажем ответственной работы в колхоз и сомневаемся: справится ли? Ведь это же колхоз! А раньше доверяли ему руководить целым районом. Поняли наконец, какая это серьезная штука — один колхоз! Может быть, он там, на низу, испытает на самом себе методы руководства, похожие на его собственные. Борзов — в борьбе с борзовщиной. Любопытно!..

Помолчали.

— Почему ты не оформишь развод? — спросил Мартынов.

Марья Сергеевна тяжело вздохнула.

— О детях никак не решим. Все просит, чтоб отдала ему мальчика. Детей он любит. И они скучают по нем. Невозможно им еще объяснить, что у нас произошло, почему не живем вместе. Верочка все канючит: «Ну поедем к папке, поедем!» Душу рвет!..

— Но надо же все-таки вам кончать это. Не собираешься же ты вековать соломенной вдовой? Вышла бы еще замуж.

— За кого?.. В Долгушина я не влюблюсь, уже говорила. А ты на мне не женишься, у тебя Надежда Кирилловна есть.

Мартынов принял это за шутку, засмеялся.

Марья Сергеевна посмотрела на него долгим серьезным взглядом, встала, отошла к окну.

— Не знаешь ты ничего, Петр Илларионыч, не рассказывала я тебе, — заговорила она тихо, изменившимся голосом, стоя боком к нему, глядя куда-то в глубь сада. — Ведь это ты мою жизнь так повернул. Не узнай я тебя, может, и до сих пор жила бы с Виктором. Я бы многого не замечала в нем, если б не знала тебя… И он, может, не ушел бы к той женщине.

Под окном послышался детский голос:

— Мама, я уже нагулялась. Возьми меня, мама!

Борзова втащила дочку в комнату.

— Ладно! Хоть бы уж ты не спрашивал меня про личную жизнь. Живу! Хорошо живу. Спасибо, что послал меня на интересную работу. Вот и все! Пойдем, Верочка. Скоро автобус отправится в Надеждинку, поедем домой. А твой Димка тебя проведывает?

— Был утром. И вечером еще забежит, после школы.

— Вон я оставила там на табуретке корзиночку. То тебе.