25 декабря 1929 года, нейтральная территория Водская Падь, Вольный город Ландскрона

Карл Мора

В конце концов, как это уже случалось раньше, Грету занесло, и она едва успела позвать на помощь. Позвала Карла, хотя могла бы – для разнообразия, – обратиться к Марку. Однако Марка Грета, похоже, по-прежнему побаивалась, а вот с Карлом чувствовала себя вполне комфортно.

– Иди! – приказал он ей, оглядев «поле боя». – Иди, Грета! И не высовывайся пока. Отдыхай!

«Отдыхай…»

Ну, что ж, так распотрошить цинского офицера – большого умения не надо. Одной старательностью можно обойтись, но Грета, очень может быть, себя не контролировала. Вернее, не вполне контролировала. Пошла бы вразнос, просто порвала бы мужика на тряпки, а так – да. Потрудилась, устала, но убила все-таки не сразу и умучила не без пользы. Однако теперь ей следовало отдохнуть, а то потянет на кровь – не остановишь. А Ландскроне еще один серийный убийца никак не нужен. Он никому не нужен. Даже Карлу, который вполне мог представить себя в роли нового Джека Потрошителя. Забавно, наверное, но бессмысленно. А Карл неразумных действий стремился не совершать. И другим не позволял. Грете, например.

Он прошелся по гостиной, разглядывая с умеренным интересом тела и разбросанные вещи. Собрал портмоне и документы, просмотрел и отложил до времени. Осмотрел оружие, но ничего ценного не нашел. Интересные вещи, впрочем, обнаружились в черном кожаном футляре от гавота. Хороший футляр. Дорогой. Отменная работа, шлифованная кожа, серебро. А внутри коллекция отмычек, набор механика-универсала для работы со сложными, но малогабаритными машинами, и небольшая, но впечатляющая коллекция пыточного инструмента, включая шприцы и весьма продвинутую допросную химию.

«Недурно!» – Карл добавил найденные в гостиной документы и портмоне и закрыл футляр. Его он предполагал забрать с собой. А пока следовало исследовать спальню. Цинцы люди практичные и таскают с собой массу полезных и «необходимых в хозяйстве» вещей. К тому же они патологически влюблены в вычурную технику, и Карл прикинул, что вполне может найти здесь несколько особо впечатляющих экспонатов для их общего с Марком и Гретой музея. И, разумеется, не ошибся.

В спальне Карл нашел футляр с гогглами венецианской работы. Бронзовые, покрытые тонкой резьбой и накладками из черненого серебра, это были весьма замысловатые гогглы с телескопическим прицелом под левый глаз и бифокалом под правый, позволявшим исследовать отпечатки пальцев и рассматривать микроскопические детали наподобие часовых.

«Хорошая вещь!» – уважительно кивнул Карл и спрятал оптический прибор в карман.

Следующей находкой оказался трехлинейный[18] офицерский револьвер-трансформер системы Карнбах-Пластун. Сейчас он был в сборке с кургузым смешным стволиком для скрытого ношения. Из такого недомерка да еще со спецпатроном под ослабленный пороховой заряд стрелять можно только в упор или по неподвижной цели. Самое то для действий в помещениях. Другое дело «винтовочный» восьмигранный ствол длиной в аршин, спрятанный в рукоять зонта. Вот в комплекте с ним – да еще с развернутым на максимум телескопическим прицелом в гогглах – стрелять из «карнбаха» можно и на триста сажен[19]. Но и патрон для такой стрельбы требуется усиленный.

Карл повертел оружие в руках, прикинул, как стал бы сбивать из «пластуна» подвижную низко летящую цель – решив между делом, что фламандская подкалиберная пуля с сердечником из деплеталя[20] подошла бы для этого как нельзя лучше, – и совсем было вознамерился собрать карабин, но вовремя сообразил, что порыв неуместен. Время позднее. Снаружи наверняка уже светает, а в «Королеве Роз» следы ужасающей резни. Оставаться и далее в этом вертепе – верх легкомыслия. Как всегда, главное – понять «суть происходящего», остальное – дело техники. Для человека, напрочь лишенного чувства самосохранения, Карл на редкость хорошо научился выживать. Отсутствие страха он заменял здравым смыслом и логикой. Получалось неплохо. Так случилось и на этот раз. Сообразил, что к чему, оценил риски, начал действовать.

Карл быстро, но систематически затер следы и отпечатки пальцев Греты, да и за собой прибрал тоже. Переоделся в один из костюмов покойного господина Коноплева, оказавшийся ему почти впору, и в его же уличные ботинки, и, бросив свою забрызганную кровью одежду в камин, вышел из «Королевы Роз», прихватив с собой футляр для фагота, длинный зонт и небольшой саквояж светлой кожи.

«Пожалуй, – думал он, поскрипывая снегом в направлении станции надземки, – можно будет сделать для цинских трофеев отдельную витрину».

Дарья Дмитриевна Телегина

Остаток ночи она провела в суомском готеле «Гоглант». Не спала, разумеется. Куда там – спать! Взяла номер с ванной – благо в поясном кошельке «завалялось» триста рублей золотом, – села в горячую воду, «набулькала» полстакана старки и выпила залпом.

«Как парное молоко…» Или как нарзан.

Выпила, не чувствуя, что пьет, взглянула с удивлением на пустой стакан.

– Ну, надо же!

Пятидесятиградусный алкоголь не забирал. Даже не пронял как следует.

«В десять на Фурштатской…»

Тем не менее налила еще полстакана и вдруг вспомнила, как Грета вырвала Кириллу верхнюю губу.

«Ужас какой!»

И в самом деле, ужас. Но и то, что случилось с ней за считанные минуты до этого, тоже ведь не «блядки на сеновале». Опоздай Грета хоть ненадолго, и, возможно, не сидела бы Дарья сейчас в горячей воде. В смысле, не смогла бы в ней сидеть.

«А если бы ее и вовсе рядом не оказалось? Если бы они вообще не встретились, тогда что?!»

Вот это уже был настоящий ужас. И не просто «ужас, ужас, ужас, ужас!», как в старом анекдоте про шлюх, а подлинный, забирающий человека целиком и полностью – кромешный ужас. Воображение-то у Дарьи было о-го-го какое! Всем бы такое! Но не в данном случае. Представив последствия своей опрометчивости, Дарья опрокинула в рот и вторую порцию старки. Но и та прошла, на удивление, нечувствительно. Так что о факте «опрокидывания» Дарья узнала, что называется, постфактум, отставив стакан в сторону, чтобы закурить.

– Н-да…

Руки тряслись – но явно не с перепоя, – в ушах стоял гул, однако голова не кружилась, и перед глазами не плыло.

«Вот же дура! А еще штаб-офицер!»

Получалось, ума у нее было ровно столько, сколько нужно, чтобы математикой заниматься. На все остальное даже обыкновенной предусмотрительности не нашлось.

«И ведь предупреждали!»

Разумеется, предупреждали: контрразведка только что плешь всем офицерам Арсенала не проела. И объясняли доходчиво, и рассказывали – «без утайки», – и пугали, чего уж там, как детей в ночном. А она возьми да забудь все, чему учили и о чем предупреждали. Легла под выблядка цинского и думала, что крутая, как Красноярские столбы.

«Случай…»

Случай и есть. И случай этот зовут Грета, но Грета…

«Грета знает про Марка… и про меня…»

Невероятное знание Греты должно было иметь объяснение, но ничего путного в голову, увы, не приходило. Однако же факт – Дарья «чувствовала» Грету точно так же, как некогда Марка.

«Кто она?» – но для того, чтобы сказать, кто такая эта Грета, следовало прежде объяснить, кто таков Марк, и что в нем такого особенного. Однако про Марка Дарья не знала ничего. Даже того, человек ли он?

«Человек, наверное…» – подумала она неуверенно, вновь наполняя внезапно опустевший стакан.

«Возможно, человек».

Однако могло случиться и так, что всего человеческого в Марке одна лишь наружность. В то давнее теперь время, когда они встретились, мысль эта не раз навещала Дарью, и однозначного ответа на этот странный вопрос она так и не получила. Даже «метаморфоза» не расставила точек над «i». Не зная истинной природы вещей, за чудо можно принять и взрыв снаряда, и уж тем более эффекты «технической левитации».