Медсестра с аптечкой под мышкой явно спешила куда-то, почти бежала, но при этом не делала каких-либо лишних движений, оскорбляющих женственность и нарушающих ту неуловимую природную гармонию, которая делает женщину по— настоящему женщиной.

Она, казалось, не касалась ступнями земли — настолько воздушной была ее походка.

Линии ее стройной фигуры едва обозначались под просторным белым халатом, но это лишь воспаляло воображение и чувственную фантазию Корюна. Когда медсестра скрылась за углом большого кирпичного здания штаба полка, тень ее осталась по эту сторону, витая перед солдатиком светящимся облаком…

Всю ночь Корюн грезил. Пятый месяц сдерживающий всякие проявления полового инстинкта, он с юношеским порывом воображал свою близость с медсестрой: изливался горячими признаниями в любви, обнимал и целовал ее, заступался за нее, спасая от бандитов… А наутро она показалась ему до боли родной, и он страстно захотел еще раз увидеть ее.

Теперь после утреннего развода Корюн прямо направлялся к санчасти. Встав поодаль, он с замиранием сердца ожидал ее появления. Дверь санчасти открывалась и закрывалась — входили и выходили солдатики, перевязанные бинтами, офицеры и прапорщики-медработники. А ее все не было…

Затаив дыхание, Корюн терпеливо ждал в тени кленового дерева напротив санчасти до тех пор, пока наконец не выходила медсестра. Она проходила мимо, не замечая его. Он же потерянно смотрел ей вслед, и уходил удрученный, чтобы дальше терзаться фантазиями своего разыгравшегося и неуправляемого воображения. И с каждой такой мимолетной встречей она казалась ему все более недосягаемой…

Но тут произошла неожиданная развязка. Один из медиков, заметив вскоре Корюна и его постоянные «засады» у санчасти, стал тайком следить за ним. Догадавшись в чем дело, он поманил солдата и, заговорщически подмигнув, прошептал ему:

— Хочешь свидание устрою? -…Вы о чем?.. Какое свидание?.. — пролепетал едва живой Корюн.

— Не притворяйся, сынок. Сам молодым был, — прапорщик лукаво улыбнулся. — Запомни, воздержание — вещь опасная.

Корюн горел от стыда — его заветная тайна была раскрыта!

— Ну, что ты ломаешься — хочешь Аленку поцеловать? — задорно выпалил старшина.

Корюн стал пунцовый.

— Это невозможно… — едва выдавил он из себя.

Здоровенный усатый прапорщик, похожий на сказочного Бармолея, разразился здоровым, раскатистым смехом.

— Ты бы видел, что эти девицы вытворяют с офицерами во вечерам! — прапорщик имел ввиду молоденьких медработниц, которые, бывало, оставались ночевать в полку.

— Она не такая, — задыхаясь, произнес Корюн, посмотрев с нелепой надеждой на прапорщика.

Последовал новый взрыв хохота — гусарские усы старшины затряслись.

— Услуга, как говорится, за услугу, — придя в себя, прапорщик надвинулся на Корюна и, снова подмигнув с хитрецой, прошептал. — После я попрошу тебя об одном небольшом дельце… Подожди здесь, сейчас приведу ее.

Корюн хотел бежать, но неодолимое любопытство приковало его к месту. Через пару минут прапорщик действительно вывел медсестру под руку, говоря ей что-то на ушко.

Одним глазом он глядел на Корюна.

— Этот что-ли? — задорно хихинула медсестра, остановившись метрах в трех и оглядывая солдатика с ног до головы иронично-оценивающим взглядом.

Корюн попятился. Ему казалось, что ноги вот-вот перестанут держать. Он не разбирал черт лица блондинки — перед глазами стояло какое-то слепящее пятно, от которого ему хотелось прикрыться рукой, защититься, словно от яркого солнца.

Между тем прапорщик снова наклонился к ушку девицы, щекоча ее своими длинными усами. Та вдруг зарделась и хихикнула. Потом сводник, приплясывая, подошел к Корюну и с серьезной миной тихо спросил: «Куда целовать будешь?» Корюн стоял, потупив взор.

— Ну что ты красную девицу из себя строишь? В щечку, в губы?.. — с явным нетерпением переспросил прапорщик.

Корюн помялся и вдруг неожиданно для самого себя выпалил:

— В грудь!

— О-о! Куда хватил! — загоготал старшина и весело побежал к медсестре.

— Что-о!.. Да пропадите вы пропадом, кобеля несчастные! — она округлила в изумлении глаза и хотела повернуться и уйти в деланном гневе, но прапорщик мягко удержал ее за руку и снова задышал ей на ушко.

— Ну, ладно, черти, делайте, что хотите. Только давайте быстрей, а то у меня процедуры с больными, — как-то обыденно, словно речь шла о целесообразности того или иного лекарства, произнесла медсестра.

Итогом челночной дипломатии старшины стало то, что Корюн, помешкав немного, подбежал, не помня себя, к женщине и поцеловал ее… в щечку. Затем под истеричный гогот своего сводника унес ноги, не оглядываясь…

А услуга, о которой попросил Корюна прапорщик, заключалась в том, чтобы подложить в конспект замполита дивизиона, который чем-то насолил старшине, несколько картинок непристойного характера — в надежде дискредитировать его в глазах подчиненных. Но бывалый капитан сразу же почувствовал подвох и, не дожидаясь признания, чьих рук это дело, вывел весь взвод на плац и взамен политзанятий целый час гонял солдат строевым шагом на морозе…

Корюн долго не мог простить себя за слабость и унижение, за свою первую, армейскую любовь и нелепый поцелуй.

2003 год

Произошло это в советской армии.

Рядовой Игнатюк был кандидатом в мастера спорта по легкой атлетике и на 2 года старше своих сослуживцев (ему дали отсрочку для завершения учебы в физкультурном техникуме), однако несмотря на это терпел ежедневные унижения, оскорбления и побои. Да, именно терпел — в силу своего, наверное, неправильного воспитания на гражданке. Он почти добровольно выполнял «черную» работу: чистил туалеты, мыл полы, убирался на кухне. Кроме того, стирал старослужащим одежду, подшивал воротнички, начищал сапоги, короче говоря, служил за «того парня», который всячески отлынивал от службы и пытался переложить свои обязанности на плечи таких «правильно», по-домашнему воспитанных, как Игнатюк.

«Игнатюк, принеси воды!», «Игнатюк, отнеси бушлаты в каптерку!», «Игнатюк, достань сигарету!» — без конца слышалось в казарме в отсутствии офицеров.

Игнатюк бессловесно выполнял команды, стараясь угодить всем и каждому. Но не тут-то было: вечно кто-то был недоволен им, кто-то ругал его, а бывало, и бил.

Игнатюк пасовал перед теми, кто позволял себе прикрикнуть на него или всего лишь грозно посмотреть в его сторону.

— Ты что, блатной или быстро бегаешь?! А ну, давай, веник в зубы и вперед лестницу подметать! — после таких наездов кого-либо из «стариков» (Игнатюк, как минимум, на год был старше их) он как-то скукоживался, гнулся, словно молодое деревце под сильным ветром. Его так и подмывало сказать: «Быстро бегаю», — но он молча, почти с готовностью выполнял приказы своих «продвинутых» сослуживцев, которые пока не знали о его скрытом таланте.

Впрочем, мало кто знал даже имя Игнатюка, а фамилию его произносили так, будто матерились. У него не было друзей, а интересовал он сослуживцев постольку, поскольку был полезен и нужен им в том или ином деле. Общая безликость Игнатюка подчеркивалась следующей деталью: черт его лица невозможно было запомнить с первого раза — казалось, что на нем и вовсе нет лица.

Вторую неделю батальон, где нес службу Игнатюк, находился на полевых занятиях.

Наутро солдату предстоял первый за время его службы марш-бросок. Завтра же ему исполнялось 20 лет, но он почему-то стеснялся говорить об этом кому-либо.

Сразу же после подъема и утреннего туалета батальон выстроился поротно, с оружием и полным комплектом боеприпасов, вещмешками, набитыми солдатской амуницией. Иными словами, помимо своего 50-60 килограммового живого груза «молодому» солдату, изнуренному каждодневными многочасовыми строевыми и тактическими занятиями, физо, недоеданием и недосыпанием, предстояло целых 10 километров таскать на себе дополнительных 15-20 килограммов.