Если же он не погибнет, если жизнь устоит, то она наверняка постарается избавиться от этих бунтующих клеток, и спасшийся человек, голый и безоружный, окажется на том месте, которого заслуживает, словно повторился момент первоначального творения.

Может быть, имеется возможность избежать этого великого кровопускания, этой операции на открытых сердцах.

Человек-инструмент-машина сами по себе не являются ошибкой, преступлением против жизни. Ошибкой, преступлением человека является использование своих рук, своих инструментов, своего разума вне пределов его функций, для чисто материального развития вида, без учета гармонии и равновесия как с другими частями живого мира, так и с самим собой. Именно это — главная характеристика разрастания клеток при раке.

Человек может вновь найти возможность жить, осуществляя свою функцию. Это не означает, что он должен расстаться с техническими протезами, которые он привил на свою живую плоть. Наоборот, ему придется поставить их, как и всего себя, на службу равновесию и гармонии Вселенной.

Но для того, чтобы вновь овладеть своей функцией, он должен понять, что это такое.

Кто скажет ему, какое место принадлежит ему в Творении, между какими шестеренками мира помещается цикл его жизни и его смерти? Кто откроет ему, что он есть и почему он есть?

Священнослужитель.

Священнослужитель существует для этого.

Священнослужитель является посредником между Творцом и его творением — человеком.

Священнослужитель знает тайны Творения, его архитектуру и то, как оно функционирует.

Священнослужитель берет человека за руку, объясняет ему, почему он был создан, какова его роль во Вселенной рядом с его одушевленными и неодушевленными братьями, и сопровождает его шаг за шагом по пути, ведущему к знанию и пониманию.

Какой священнослужитель? Где этот священнослужитель?

Бедные жалкие кюре, любители игры в мяч, бедняги, говорящие дрожащим голосом, что они могут объяснить нам, они, не только ничего не знающие о Творце и Творении, но и ничего не понимающие в сотворенном?

Пожилой кюре, который на протяжении четырех десятков лет слышал, как скрипят и постукивают все шестеренки среди его паствы, постепенно начинает понимать, что такое человеческий механизм. Но когда во главе прихода оказывается совсем молодой человек, не разбирающийся ни в чем, что он может знать о страдании, о зависти, о ненависти, о любви, о желании, о самом себе и всех остальных?

Бедный юный кюре, потерянный, запутавшийся, ему остается только возможность перебинтовывать раны, которые протягивают к нему, используя единственное лекарство, которое есть у него: его любовь. А потом ему не остается ничего другого, как спрятать голову в песке молитвы…

Пастор, в свою очередь, предлагает верующим Бога, который едва превосходит их, с которым они могут объясняться, словно человек с человеком, который прекрасно понимает мотивы, заставляющие их причинять вред своему ближнему. Бог протестантов, это скорее Бог-сын, чем Бог-отец, это Иисус, Человек-Бог, больше человек чем бог, серьезный, строгий, понимающий. У него для каждого имеется не меньше снисхождения, чем есть у любого человека для самого себя. Он строг только с твоим соседом.

Бог католиков, это добрый Бог, немного слабоумный дед, раздающий своим внучатам похвалы или упреки. "Ты увидишь, что с тобой случится, если ты не будешь умницей". Но когда мы умираем, он прощает нам все наши глупости и принимает нас в своем сельском домике.

Вот что предлагает сегодня христианская религия своим верующим. Вот жалкий ответ нашим страхам, нашему стремлению познать. Вот что дано нам, чтобы утолить наш голод: мятая бумажная обертка, в которую был завернут бутерброд и на которой сохранилось только имя продавца.

Между устройством живого мира и его функционированием, между чудом его возникновения и ужасом, для которого он, похоже, создан, существует убийственное противоречие.

Наше сознание отказывается признавать идею, которую старается навязать ему видимость: что столько чудес было задумано, создано и объединено с одной-единственной целью: аккумулировать страдание и продлить возможность убийства.

Мы не способны поверить, что этот отвратительный круг жизни, замкнутый на вечную смертельную травму, может быть удовлетворительной целью для создателя уха и маргаритки.

Нам представляется недостаточным предложение Церкви ввести самого Бога в этот круг ужаса, чтобы сделать его более или менее сносным, потому что при этом Бог принижается до уровня человека, когда соглашается страдать страданием живущих, умирать их смертью, быть убитым подобно людям и быть ежедневно поедаемым во время каждой мессы, подобно ягненку или салату. Смерть Бога не искупает смерть ягненка.

Его жертва только добавляет безрассудства системе. Творец-садист становится, вдобавок, мазохистом, и вся его конструкция предстает перед нами монументом абсурду.

Но разум не может быть абсурдным. Разум не может быть жестоким. Сочетание разума и жестокости следует рассматривать, как вымысел низкопробной литературы.

Злое существо, каким бы оно ни было блестящим и хитрым, всегда остается безумным. Прототип жестокости, Дьявол, во все времена носил дополнительное имя Лукавый. Его никогда не называли Разумным. Разумным был Бог. Следовательно, в жестокости и абсурдности живого мира скрывается резон, ускользающий от нашего понимания. Мы ни для чего не знаем истинной причины.

Но Бога нельзя считать и добрым. Достаточно посмотреть на окружающий мир, чтобы увидеть очевидное. Именно противоречие между этой очевидностью и образом доброго божества, которого превозносят наивные проповедники, приводит к увеличению количества неверующих.

Идея доброго божества приводит к тому, что церкви пустеют, потому что никто в нее не верит.

Бог евреев, свирепый Иегова, этот мстительный Молох, обоняние которого нужно ублажать запахом жареного ягненка, следует считать более логичной формой божества, ответственного за организацию наших кровавых игр.

Но такие понятия, как добрый или злой — это понятия чисто человеческие. Бог — это всего лишь имя, которое мы даем образу того, что есть Нечто, Основополагающий Принцип, Сила, Идея, Дух, Воля, то есть то, что мы не в состоянии ни представить, ни назвать. Нам стоит воздержаться от того, чтобы раскрашивать этот образ красками нашей жалкой человеческой палитры. Казни, которыми Иегова карает народ Израиля за то, что евреи относятся к нему с недостаточно безоглядным обожанием, несомненно, являются отображением наказаний, которые неизбежно обрушатся на человека, если тот нарушит равновесие законов Вселенной. Тот, кто наклоняется слишком сильно, немного сильнее, чем нужно, совсем чуть-чуть сильнее, в конце концов падает. Это верно как для отдельной особи, так и для вида в целом.

Наличие силы тяжести на оправдывает нарушение равновесия.

Напротив, благодушие Иеговы, ставшего христианским божеством, свидетельствует, что достаточно выпрямиться, пусть даже в самый последний момент, чтобы не упасть.

Сила тяжести способствует равновесию.

Если бы Бог нуждался в обожании, он бы создал только собак. Собака гораздо более склонна к любви, чем человек. Если пес, которого хозяин давно не кормил и постоянно избивал, а в конце концов швырнул в воду, сможет остаться в живых, он приползет, скуля от любви, к его ногам. Вот образ верующего, о котором мечтает любая Церковь.

Если этот верующий воистину сгорает от любви к неясному понятию, которое он считает Божеством, к тому же без малейшего налета эгоизма, без заботы о своем уголке Рая, без страха перед смертью, то это не может быть для него благом. Так прекрасно всегда любить!

Но Бог, которого он обожает, это всего лишь творение его незрелого разума, который отчаянно пытается уцепиться за надежную руку отца.