— Конечно, — протянула руку в сторону крючка позади себя и протянула Джилл ключ. — Это от задней двери. Увидимся позже, в доме. Питер знает дорогу.

— Спасибо, и прошу, не ждите меня. Я не особенно люблю мамаш-надзирательниц.

— А я не особенно люблю выступать в роли мамаши-надзирательницы, — сказала Элли и прошла вслед за Беном к фургону.

— Святой Боже! — сказал он, разворачиваясь и выезжая на западную сторону городской площади. — Она, конечно, писаная красавица. Но что теперь будет с нами, Элли, черт возьми?

Элинор угрюмо ответила:

— Она намерена все продать. За наличные.

Бен громко присвистнул:

— Желаю ей успеха. Даже у Марвина нет столько наличности.

— Она есть у Тони.

Неясная надежда на чудо, кроющееся в этих словах, замаячила перед ними. Наконец Бен покачал головой со зловещим видом:

— Господи! Вот что называется быть между молотом и наковальней.

Он выехал на припорошенную подъездную дорожку, и снег захрустел под колесами.

— Но Тони не станет рисковать, я имею в виду, он знает, что такое разумно вести себя, и я сомневаюсь, что в своей жизни он допустил много ошибок. Вероятно, они поместят объявление о продаже, и это займет некоторое время. И, может быть, даст нам возможность немного передохнуть.

— И надеяться на чудо?

— Что-то вроде того.

Бен провел Элинор в кухню, и дальнейшую помощь с его стороны она отклонила, подтолкнув его обратно к двери, невзирая на протесты.

— Идите-ка подкрепитесь и выпейте стаканчик.

— О, черт возьми, вино — не по моей части. Я любитель пива. К тому же Питер Вильсон — холостяк, и он не слишком-то ждет, чтобы я возник на его пороге.

Вильсон. Вот как фамилия партнера Мэтта. Питер Вильсон.

Элинор поместила это в свое мысленное досье, надеясь, что, когда потребуется, она быстро его вспомнит, затем нежно поцеловала старика в щеку.

— Тогда идите в вашу пивную. Увидимся завтра. Может быть, оно покажется нам лучше, чем день сегодняшний.

Бен угрюмо сказал:

— И не рассчитывайте на это. Я могу предположить, что дом тоже будет выставлен на торги?

— Она сказала.

— Вы знаете, что вам здесь принадлежит?

— Да я-то знаю. Да. А вот она — нет. И почему-то мне кажется, что она мне не поверит.

Бен сказал:

— Господи! — И сплюнул через окошко фургона. — Может быть, нам стоит начать перевозить ваши вещи ко мне под навес?

— А там есть место?

— Конечно. И все будет в порядке с вашим имуществом, пока вы не найдете себе подходящее место. Но не мешкайте. Завтра с утра составьте список, а я открою магазин. Хорошо?

— Договорились.

— И не принимайте ничего близко к сердцу. Вы выглядите ужасно, краше в гроб кладут.

— Большое спасибо, — сказала она с кривой усмешкой.

Элинор была вынуждена признать, что выглядит именно так, как он сказал, но и чувствует себя так же. Ее колени тряслись, и ей пришлось сесть на один из старых бентвудовских стульев, чтобы перевести дух.

На холодильнике лежала записка от Мэри Энн. Она была краткой: «Жаркое и суп разогрейте. Ешьте.».

Элинор помимо воли улыбнулась, но есть она не хотела. Передохнуть — вот что она хотела. И замедлить галоп ее бьющегося сердца.

Нужно подумать, есть ли у нее хоть какой-то шанс.

Итак: Джилл Бонфорд намерена продать как можно быстрее и любому, кто согласится с ее ценой. За наличные. Такое условие, вероятно, исключит Марвина Коулса, но не отпугнет Тони Мондейна.

Если Тони купит магазин, то Элинор Райт, по крайней мере, сможет помочь Бену и Мэри Энн. Сама она попробует получить работу где-нибудь еще.

Иди к телефону, Элинор Райт.

Джона Джиаметти на месте не оказалось, он уехал по делам в Сент-Луис. Но его сын был рад слышать Элинор и поздравил ее с выходом из больницы. Он все передаст отцу. И, конечно, они ждут, что Элинор присоединится к штату их служащих после начала нового года, если это ей подходит.

Когда Элинор повесила трубку, она чувствовала себя так, словно гора упала с плеч. Теперь следующий пункт в ее списке: Бен и Мэри Энн.

Что она может сделать? Интуиция подсказывала ей, что Джилл Бонфорд не станет о них заботиться. Но если человек, который купит магазин, окажется ее знакомым и она как-то сможет повлиять на него, тогда можно что-нибудь придумать. Но на это оставалось только надеяться.

В люстре перегорела одна из лампочек, и стало довольно темно. И внезапно она до боли испугалась — дом был невероятно тихим. Старый большой дом, погруженный в сумерки, словно ждал, затаив дыхание, и тишина нависла над ней.

Куда же делись привычные звуки вчерашнего дня — ступеньки, которые поскрипывали с наступлением холодов, словно по ним поднимались призраки, сухая лоза, которая царапала окна гостиной, гудение отопительной системы, отдаленный бой старинных часов и постукивание бамбуковой занавески у бокового крыльца?

Ничего. Элинор уже почти казалось, что дом тоже знает о грядущих переменах.

Король умер — да здравствует королева!

«О, ради Бога! — сердито подумала она и заставила себя встать, начать двигаться и подойти к лестнице. — Никакой король не умер, и никакая королева не да здравствует. Точно. При первом же столкновении с судьбой ты уступаешь ей».

Элинор включила свет в кухне, заменила лампочку в люстре и написала записку: «Наверху, третья дверь налево, ванная в конце холла. Закройте замок в кухне».

«Ну, — подумала она, критически прочитав свою записку, — не слишком любезно, но зато кратко».

Замки на новой двери были установлены уже после пребывания Чарли и Бентона. Элинор не представляла, про какого чужака говорил Бентон, когда видел, как кто-то выскользнул из дома, но теперь она была так одинока, что смена замков казалась ей делом благоразумным.

Медленно, опираясь на массивную балюстраду, она поднялась по ступенькам, и теперь они скрипнули под ее ногами, как и положено. Конечно, меньше всего на свете ей нужно давать волю своему воображению.

Мэри Энн не погасила свет в холле. Элинор прошла по холлу в бледном свете ламп, открыла дверь в спальню с мебелью ампир, вошла туда. Возле широкой кровати стояла лампа на подставке черного дерева, она заставляла отливать изумрудным цветом атласную обивку пуфа и снять тяжелые подушки оттенков павлиньего пера на элегантном, с изогнутой спинкой кресле-фаэтоне. Одно из высоких окон под тяжелыми темно-зелеными шторами было приоткрыто, и немного снега налетело на подоконник и пол. Элинор подошла и закрыла окно. Прикосновение к снегу было приятным, она чувствовала, как горят ее ладони.

— Ну что же, мы еще поборемся, — сказала она, обращаясь к паре мраморных гудоновских[27] бюстов на изящных подставках черного дерева, и пошла в ванную.

Там Мэри Энн тоже побывала, благослови ее Господь, положив свежие махровые полотенца и новый брикетик мыла. Элинор воспользовалась им, чтобы удалить крем с лица, избегая смотреть в зеркало. Ее самоуважение уже и так было принижено. Затем она опустилась на колени под душем, подождала, пока шум в ее голове прекратится, и намылила шампунем свои грязные свалявшиеся волосы.

Встряхнув головой, чтобы просушить их, она с удивлением обнаружила, что чувствует себя намного лучше, — вот как влияет на женщин небольшая попытка стать красивее. И еще она обнаружила, что улыбается при мысли о том, как ее восприняла Джилл Бонфорд: Элинор Райт — липкая, оборванная, неряшливая старая баба.

«Хорошо. Завтра, клянусь всем святым, Джилл Бонфорд получит небольшой сюрприз».

Конечно, красота Элинор Райт не сбивала с ног, но в ней чувствовался класс, у нее были связи, и «вдову» Бентона Бонфорда это должно ошарашить.

Однако напряжение утомило ее, и она прошлепала назад в свою комнату и рухнула на постель.

Тилли со своего места на столе, казалось, радостно замычала. Элинор протянула руку с подушек и ласково коснулась ее.

Куда я, туда и ты, Тилли. Мы вместе.