Буквы поплыли у меня перед глазами. Я сжала кулаки, чтобы скрыть дрожь в пальцах. Морис! Неужели это возможно? Он жив и находится здесь, в Вене? А что, если его имя присвоил какой-нибудь мошенник — тот, кому стало известно о смерти Мориса?

Чувствуя взгляд Уилсона, я с усилием стала читать дальше. Перед моими глазами одно за другим возникали новые имена. От нахлынувших воспоминаний на душе стало теплее. Морис!

Уилсон стал нетерпеливо барабанить пальцами по столу. Если бы он знал, что происходит во мне, он непременно повторил бы, что женщины не умеют отделять свою личную жизнь от работы. И был бы абсолютно прав! Я вернула ему листок со списком.

— Хорошо. — Мой голос немного сел от волнения.

Если бы Уилсон внимательнее слушал, то наверняка заметил бы мое состояние. Но он ничего не сказал.

— Я поговорю с этими людьми, а потом сообщу вам о результатах, — сказала я и представила, как я встречусь с Морисом… Как снова увижу эти глаза медового цвета и бледные губы.

Судя по указанному рядом с его фамилией адресу, Морис жил в пригородном районе, который назывался Джозефштадт. На следующий же день я наняла карету и, взяв с собой Малышку, отправилась по этому адресу.

Весна пришла неожиданно. Прохладный ветер из долины реки Дунай, продувавший Вену насквозь, сменился вдруг мягким, теплым ветерком. Умытые дождем улицы и дома Вены осветило яркое солнце. За каких-то несколько часов распустились цветы форситии — похожие на маленькие желтые фонарики, они встречались в каждом дворике и на каждой клумбе. От раскрывающихся гроздей сирени начинал распространяться знакомый тонкий аромат. На фоне ярко-голубого неба отчетливо вырисовывалась гора Каленберг, покрытая светло-зеленой дымкой. На моих коленях сидела Малышка. Я не хотела признаваться себе, что взяла ее на всякий случай. Если этот Морис действительно тот самый человек, радость Малышки от встречи с ним поможет мне справиться со своим волнением.

Карета остановилась перед небольшим домиком, весь фасад которого занимало три окошка. Я попросила кучера подождать.

Как у многих венских домов этого типа, тут имелась лестница с перилами, которая проходила по внешней стене и вела на верхние этажи. Во внутреннем дворике можно было видеть колонку, откуда брали воду, развешанное на веревках белье. Там же на вымощенной серым булыжником площадке играли сопливые ребятишки и чахлые пучки молодой травы силились выжить среди завалившего их мусора.

Я нашла наконец входную дверь и дернула за звонок, чувствуя, как в кончиках пальцев отдаются частые удары сердца.

Внутри раздался отрывистый звонок, и дверь открыла какая-то коротконогая полная женщина. Она сообщила, что господин находится дома, и поинтересовалась, как ей доложить обо мне.

— Не беспокойтесь, — проговорила я с трудом. — Пусть это будет для него сюрпризом. — Я опустила Малышку на пол и достала из сумочки зеркало. Меховая шляпка не сбилась набок, нос аккуратно припудрен, помада на губах не стерлась — никакого другого повода оставаться в этом узком коридоре не было. Женщина постучала в дверь.

— Войдите! — послышался из комнаты голос.

Дверь открылась. Комната, выходившая окнами во двор, была залита солнечным светом. На фоне ярко освещенного окна выступал силуэт мужчины. Я прищурилась, стараясь против света разглядеть его лицо.

Малышка с сопением протиснулась мимо моих ног в комнату. Внезапно она остановилась и настороженно повела носом, принюхиваясь.

— Чем могу служить, мадам? — послышался голос со стороны окна.

Малышка тонко взвизгнула, подбежала к мужчине и стала обнюхивать его ноги.

— Я ищу маркиза де Монкур, — ответила я.

— Это я. Чем могу быть вам полезен?

Малышка начала возбужденно повизгивать. Виляя хвостом, она принялась кружить вокруг мужчины и наскакивать на него лапами.

— Морис, — сказала я с замиранием сердца. — Боже мой, неужели это и в самом деле ты?

Он тут же оказался рядом со мной, и теперь я могла видеть его лицо — глаза медового цвета и бледные губы. Я схватила Мориса за плечи.

— Ты не узнаешь меня? — прошептала я.

Его замешательство уступило место крайнему изумлению. Шесть лет назад мы оба, молодые и переполняемые эмоциями, попытались начать новую жизнь. В неожиданном приливе чувств я обняла его за шею и поцеловала. Сейчас он был дорог мне как память о моей юности с ее честолюбивыми желаниями и о том упорстве, с которым я боролась с судьбой.

Когда я его целовала, Морис стоял неподвижно — он словно находился в каком-то оцепенении.

— Феличина? — пробормотал он, как человек, который пробуждается после долгого и глубокого сна.

— Морис, да проснись же. — Я потрясла его за руку, замечая, что он опять, как шесть лет назад, начинает выводить меня из терпения. — Это действительно я, Морис.

В глазах у него появились слезы. Он прижался ко мне и зарыдал.

— Ну-ну, не надо плакать, — сказала я раздраженно. — Ты должен радоваться, что мы наконец нашли друг друга!

— Но я же плачу от радости, — проговорил он, запинаясь.

Я не могла не улыбнуться. Вот он, Морис, ставший на шесть лет старше и ничуть не изменившийся с тех пор. Точно так же он рыдал тогда в комнате Ладу, когда я впервые обняла его. Я снова почувствовала нежность к нему.

— Ну, давай же присядем. — Я потянула его к софе. — Расскажи, что с тобой произошло после того, как ты пропал в Вадо-Финале.

Солнце давно уже не светило в окна, и синие тени протянулись по комнате, а Морис все продолжал говорить. О своем аресте и тюрьме в Антибе, о допросах и суде, об ожидании казни и охватившем его отчаянии. Затем последовало невероятное освобождение из тюрьмы после падения Робеспьера и ощущение того, что его вернули к жизни. Он продолжал бежать, уже не преследуемый никем и ничем, кроме собственного страха. Затем добрался до австрийских войск и в конце концов попал в Вену. Сейчас он обрел своего рода синекуру, выполняет обязанности секретаря князя Сейн-Онхойзена. Князь относится к нему скорее как к другу, чем как к своему секретарю, платит хорошее жалованье за очень легкую работу, что лишь увеличивает неловкость его положения.

Пока Морис говорил, довольно отрывочно, мямля и запинаясь, я прислушивалась к тому, что было за его словами. Это была печальная одиссея человека, изгнанного из своего дома и не имеющего достаточно сил, чтобы постоять за себя. Свою историю я рассказала ему лишь в общих чертах. Не упомянула о своем браке с Уильямом Сэйнт-Элм, поскольку мне было велено держать это в секрете. По официальной версии, я встретила в Лондоне своего опекуна, а теперь приехала вместе с ним в Вену.

Морис не заметил всей гладкости и обтекаемости моего изложения. И неудивительно, ведь он всегда был так доверчив, а сейчас все это внушала ему я. Его обожающие взгляды словно окутывали меня. Я была тронута его искренним и сердечным простодушием.

Вновь, как когда-то, я почувствовала свою силу и свое преимущество, свою ответственность за его судьбу. Ведь я обещала Ладу присматривать за Морисом. Теперь я хотела выполнить это обещание. В тишине погружающейся в сумерки комнаты я вдруг спросила:

— Тебе не удалось узнать, что случилось с нашим хозяином Ладу?

Руки Мориса сжались в кулаки.

— Ладу был одним из последних, кого казнили на гильотине в Марселе.

У меня подступил комок к горлу. Я со всей отчетливостью увидела перед собой Ладу: его блестящие румяные щеки, припудренные мукой волосы, приставшее к рукам тесто. Мне вспомнились его удивительное мужество, неизменная верность, самоотверженная преданность.

Послышалось вдруг храпение Малышки, удивительно громкое для такой маленькой собачки, которая уютно устроилась в кресле. И этот звук тотчас же вернул меня к реальной жизни. Я вспомнила, что перед домом уже много часов ждет в карете кучер.

— Давай зажжем свет, — сказала я.

Морис поднялся и зажег свечу на столе. У него были покрасневшие глаза. В моей голове моментально созрело решение: я передам Морису всю надежду и веру в будущее, какую смогу. Я достала кошелек.