— Немного, — ответила я бодро. — Я знаю, что генерал Паоли сражался за свободу Корсики — сначала против французов, а теперь вместе с французами. И мне это непонятно.

Наполеон неодобрительно посмотрел на меня.

— Иначе говоря, вы ничего об этом не знаете. Вам не ведомо даже, что в течение четырех столетий Корсику угнетала Генуэзская республика, пока наконец все корсиканское население не восстало с оружием в руках против угнетателей.

Я отрицательно покачала головой, и тогда он терпеливо начал просвещать меня:

— Генуя обратилась к Франции за помощью и подписала с ней договор, по которому Франция обязалась покорить и оккупировать Корсику до тех пор, пока Генуя не компенсирует ей военные расходы. В тот самый день, когда первый французский солдат ступил на землю Корсики, генерал Паоли объявил Франции войну.

По мере своего рассказа он приходил все в большее неистовство.

— Еще в утробе матери я слышал гром канонады! Отец и мать были друзьями Паоли и находились на его стороне, в его лагере. Французы располагали хорошо вооруженной армией, а у нас не было ничего, кроме собственного патриотизма. Чтобы захватить наш остров, генералу де Во хватило каких-то тридцати тысяч солдат. После трагического исхода битвы у моста через реку Голо, возле Понте-Нуово…

Я старательно повторила:

— Понте-Нуово.

— …французы погнали перед собой измученных пленников. Ощущение безысходности ослабило обороняющихся и морально, и физически.

Наполеон взлохматил рукой волосы.

— Вместе с остальными мои родители укрылись в гранитных пещерах в горах Раунд-Хиллс. Паоли удалось сесть на британский корабль в Порто-Веккьо, и, таким образом, он добрался до Лондона. А его сторонникам некуда было деваться — им оставалось либо заключить мир с Францией, либо приготовиться к возможному лишению свободы, страданиям, голоду. Потерпевшие поражение всегда оказываются виноватыми — в основном, именно по этой самой причине, которая определяет и все остальное в их судьбе. Каким-то образом моему отцу удалось ужиться с французами, благодаря чему моя мать родила меня здесь, в Аяччо, а не в какой-нибудь пещере в горах Раунд-Хиллс.

Наполеон вскочил на ноги и принялся ходить взад-вперед по комнате; его узкое лицо стало пунцовым.

— Но теперь все будет по-иному. Великая французская революция вернула Паоли из ссылки, а Национальное собрание Франции пригласило его в Париж. Корсика стала сегодня составной частью Франции, а Паоли является президентом нашей Ассамблеи. Ему нужны теперь способные люди. Наступило наконец наше время. И естественно, что я собираюсь служить Корсике, как и Джозеф. Я хочу быть в Национальной гвардии, а Джозеф — в местном правительстве.

Однако его энтузиазм оказался непродолжительным. Карло был прав — генерал Паоли сохранил довольно прохладное отношение к Бонапартам. Вот почему Наполеон сменил тон и принялся возмущаться:

— Генерал принимает нас за каких-то амбициозных революционеров-авантюристов, ставящих свои интересы выше интересов Корсики. По его мнению, в нас слишком много французского. А во Франции нас, наоборот, считали корсиканцами. Разве смогу я когда-нибудь чего-нибудь добиться, если мне отказывают даже в такой малости!

Я была возмущена допущенной генералом Паоли несправедливостью. Как же он может не замечать всех имеющихся у Наполеона достоинств? Я сказала в утешение:

— Ничего, вы еще свершите великие дела — если не здесь, то во Франции.

— Феличина, да как вы не поймете, — закричал он, — что у меня нет ни денег, ни положения, ни связей! Вот здесь у меня могут быть самые великолепные идеи, — он хлопнул ладонью по лбу, — но они ничего не стоят, если никто не желает услышать их!

— Вас услышат люди, — продолжала я утешать его. — Вы достигнете своей цели. Людям еще понадобятся ваш ум, ваш талант, ваш… — Я чуть поколебалась, а потом добавила: —…ваш гений.

Внезапно Наполеон улыбнулся.

— Так, значит, вы верите, что меня не сметут с пути и что я смогу каким-то образом пробиться наверх? Вы так безгранично верите в меня?

На его губах появилась знакомая мягкая улыбка, перед которой я не могла устоять. Я была уже без памяти влюблена в него.

Паолина первой обратила на это внимание. Она зашла как-то в мою комнату, села на кровать и сказала:

— Ты влюбилась в Наполеона. А это неправильно, ведь ты чужая невеста.

Я подскочила на месте.

— Какая чушь! Я хорошо к нему отношусь — вот и все, он ведь мой кузен.

Но Паолина покачала головой и понимающе усмехнулась.

— Не-ет, я все знаю и все вижу. — Она вздохнула. — Надеюсь только, что мама ничего не заметит, а то она немедленно отправит тебя обратно в Корте.

Мои руки похолодели. Уехать прочь от Наполеона, не видеть его и не иметь возможности разговаривать с ним…

Паолина наслаждалась моим замешательством.

— Вот если б ты подарила мне свой красный платок, — промурлыкала она, — я бы ничего никому не рассказала и помогла бы тебе.

— В чем бы ты мне помогла?! — вскричала я, потеряв терпение. — Что ты можешь рассказать? Тут нечего рассказывать.

— Нечего, — подтвердила Паолина, — пока нечего. — Она немного помолчала. — Так ты подаришь мне платок?

Я с удовольствием ударила бы ее сейчас, но вместо этого протянула свой красный платок.

Паолина накинула его на плечи и с довольным видом подошла к зеркалу.

— Красный — это цвет любви, — хихикнула она и вышла из комнаты так быстро, что даже ускользнула от брошенной вслед туфли.

Я подумала, что мне следует быть более осторожной. Если Паолина смогла понять, что со мной происходит, то как же быстро во всем разберутся взрослые? А сам Наполеон? Каждый раз, когда он рассказывал мне о политике, карьере и своих грандиозных планах, я воображала, что его глаза говорят мне что-то совсем иное. А может быть, он предпочитал видеть во мне всего лишь аудиторию — внимательного слушателя? Или он скрывал свое отношение ко мне из-за того, что я обручена с его — и моим — кузеном Карло? Надо будет как-то дать ему понять, что я вовсе не люблю Карло. Какие бы чувства я ни испытывала к Карло, это вовсе не любовь. Регулярно, раз в месяц, я получала от своего жениха письма, которые были столь же благородными, искренними и холодными, как и он сам. Карло, без сомнения, оставался верным мне. А я — неверная невеста — размышляла между тем о том, нет ли у Наполеона какой-нибудь возлюбленной во Франции. Ведь он не ответил тогда на мой вопрос, однако его взгляды помогли предположить именно тот ответ, который меня больше устраивал.

Так или иначе, я решила затронуть в разговоре с ним тему Франции. До сих пор стоило только Наполеону начать обсуждать какой-то вопрос, как он до крайности увлекался им. Может быть, таким путем я смогу узнать, есть ли у него какая-нибудь сердечная привязанность или он свободен от обязательств — во всяком случае, более свободен, чем я.

В течение следующих нескольких дней я старалась быть максимально осторожной и внимательно следила за тем, где в данный момент находится тетя Летиция. Но она, похоже, и не думала о моей тайной страсти. Тем временем Джозеф старался не отставать от Наполеона. Он использовал любую возможность, чтобы остаться со мной наедине, и при этом со значением смотрел на меня, пускаясь в важные и продолжительные рассуждения. Однако, как только в комнату входил Наполеон, Джозеф замолкал, на его лице появлялось то самое скучающее — и почти даже враждебное — выражение, которое я заметила в первый же вечер. Луиджи мне нечего было опасаться, ведь он думал только о еде и за кусок сыра или окорока вполне мог уступить собственную бессмертную душу. Таким образом, Паолина оставалась единственной, кто был в курсе дела. Интересно, как долго мой красный платок заставит ее держать язык за зубами?

Наполеон между тем заметил, что я начала избегать его. Вопрошающий взгляд моего кузена сопровождал меня каждый раз, когда я выходила из комнаты, чтобы не оставаться там с ним наедине. А вскоре он сам стал искать моего общества — вслед за мной приходил на кухню или стоял, опираясь на изгородь, и наблюдал, как я кормлю цыплят, помогал мне по вечерам загонять в хлев коз и осла. Наши беседы с ним постепенно приобретали все более личный характер. Наполеона интересовала моя прежняя жизнь, рассказ о ней не занял у меня много времени. Когда он стал расспрашивать о подробностях, я, конечно, не упомянула про Иль Моро — у всякой откровенности должны быть свои пределы — и описала ему наш дом. Чтобы удовлетворить его неутолимое любопытство, я припомнила каждый квадратный метр в доме, включая мою комнату, и даже упомянула про открывающийся из моего окна вид на виноградники. Он тут же поинтересовался, какой доход они приносили, но я не смогла ответить на этот вопрос.