Он не тратил усилий и на поиски пищи и питался чем придется — мидиями, листьями портулака, корнями папоротника, кокосовыми орехами, пальмовой капустой, ягодами, птичьими и черепашьими яйцами. На третий день он, к радости стервятников, зашвырнул подальше козлиную тушу, издававшую невыносимую вонь. Но вскоре ему пришлось раскаяться в этом промахе, из-за которого он привлек к себе неусыпное внимание мерзких птиц. Отныне, куда бы он ни пошел, что бы ни делал, поодаль обязательно собирался пернатый «ареопаг», и белые головы на общипанных шеях поворачивались ему вслед. Иногда Робинзон в раздражении забрасывал грифов камнями или палками, но они уклонялись от них так лениво, словно, будучи помощниками смерти, самих себя считали бессмертными.

Робинзон не хотел вести счет бегущим дням. К чему? Он всегда сможет узнать от своих спасителей, сколько времени прошло с момента кораблекрушения. Он так и не определил точно, через сколько дней, недель или месяцев бездействие и ленивое созерцание горизонта начали угнетать его. Бескрайняя поблескивающая, слегка выпуклая поверхность океана завораживала, притягивала взгляд, и Робинзона охватывал страх: уж не становится ли он жертвой галлюцинаций? Поначалу он просто-напросто забыл, что у ног его — лишь жидкая субстанция, находящаяся в вечном движении. Перед ним, чудилось ему, простиралась твердая упругая поверхность, по которой ничего не стоило пройти, передвигаясь прыжками. Дальше — больше: он вообразил, будто видит спину какого-то сказочного зверя, чья голова уходит за горизонт. И наконец, ему показалось, что остров с его скалами и лесами не что иное, как зрачок и ресницы гигантского глаза, влажного голубого ока, обращенного вверх, в бездну небес. Этот последний образ преследовал его так упорно, что он вынужден был отказаться от своего созерцательного ожидания. Он встряхнулся и решил предпринять что-нибудь. Впервые страх потерять рассудок задел Робинзона своим мрачным крылом. И отныне этот страх больше не покидал его никогда.

Предпринять что-нибудь… Это означало лишь одно: построить судно достаточного тоннажа, чтобы достичь на нем западного чилийского побережья.

В этот день Робинзон решил преодолеть свое отвращение к мародерству и совершить экспедицию в трюмы «Виргинии», чтобы раздобыть инструменты и материалы, необходимые для осуществления его замысла. С помощью лиан он связал из дюжины древесных стволов неуклюжий плот, вполне, однако, пригодный для плаванья в штиль. Его можно было приводить в движение крепким шестом, отталкиваясь от дна — во время отлива море становилось достаточно мелким, — а потом и от ближайших рифов. Оказавшись под могучим корпусом «Виргинии», Робинзон привязал к нему свой плот и вплавь обогнул судно, отыскивая доступ внутрь. Днище на первый взгляд казалось совершенно целым; корабль плотно, словно на цоколе, сидел на остром подводном рифе. Стало быть, доверься экипаж своей доброй старушке «Виргинии», укрывшись в кубрике, вместо того чтобы выбираться на палубу, по которой гуляли волны, все, вероятно, благополучно спаслись бы. Робинзон подтянулся на канате, свисавшем с клюза, и вскарабкался на палубу; ему все чудилось, что в капитанской каюте он найдет ван Дейсела — раненого, конечно, каким он видел его в последний раз, но живого и в полной безопасности. Едва он спрыгнул на полуют — сплошь заваленный обломками мачт и рей, спутанными канатами и вантами, так что среди них невозможно было пробраться, — как заметил труп вахтенного, по-прежнему крепко привязанного к кабестану, словно казненный — к столбу пыток. Несчастный был буквально расчленен на части страшными ударами обломков, которые принял на себя, не имея возможности уклониться, и погиб на своем посту после того, как тщетно пытался поднять тревогу.

Тот же хаос царил и в трюмах, но туда, слава Богу, не проникла вода, и Робинзон отыскал сложенные в сундуках запасы галет и сушеного мяса; он тут же съел столько, сколько смог проглотить всухомятку, без пресной воды. Правда, здесь же рядом стояли оплетенные бутыли с джином и можжевеловой водкой, но привычка к умеренности поддерживала в нем и отвращение к спиртным напиткам, свойственное всякому здоровому организму. Каюта была пуста, но через миг Робинзон увидел капитана, лежащего в закутке у входа на палубу. Он вздрогнул от радости, заметив, как тот зашевелился, словно пытаясь приподняться и ответить на его призыв. Так, значит, катастрофа пощадила двоих! Да, в самом деле, голова ван Дейсела, представлявшая собою кровавую массу со слипшимися волосами, была откинута назад и покачивалась в такт странным толчкам, сотрясавшим тело. Но когда Робинзон подошел ближе к проему с выбитой дверью, запятнанный кровью камзол капитана распахнулся, и оттуда выскочила огромная крыса, а следом за ней еще две, поменьше. Робинзон отшатнулся и кинулся прочь; его вырвало на обломки, завалившие палубу.

Робинзона никогда особенно не интересовало, какой груз везет «Виргиния ». Впрочем, он как-то спросил об этом ван Дейсела, но тот ответил ему весьма неаппетитной шуткой, и Робинзон не стал настаивать. «Моя специальность — перевозка голландских сыров и гуано, — ответил ему тогда толстяк, — поскольку оба продукта роднят вязкость и маслянистость, желтовато-бурый цвет и кисловатый запах». Робинзон не удивился также, обнаружив в центре трюма сорок бочонков черного пороха, крепко принайтованных к полу.

Ему понадобилось несколько дней, чтобы погрузить бочонки с порохом на плот и переправить на берег, так как прилив отнимал у него половину этого времени. Он использовал свободные часы, чтобы укрыть порох от дождя под пальмовыми листьями, прижав их камнями. Потом он вынес с корабля два ящика галет, подзорную трубу, пару кремневых мушкетов, двуствольный пистолет, топоры, тесло, молоток, скобель, тюк пакли и большую штуку красной кисеи — дешевой материи, предназначенной для обмена с туземцами, буде таковые встретятся. В капитанской каюте он нашел знаменитый бочонок с голландским табаком; бочонок был крепко закупорен, а внутри него, целая и невредимая, покоилась на своем табачном ложе большая фарфоровая трубка. Робинзон также загрузил свой плот множеством досок, оторванных от палубы и внутренних перегородок корабля. И наконец, в каюте помощника капитана он нашел прекрасно сохранившуюся Библию и унес ее с собой, предварительно обернув лоскутом парусины, чтобы уберечь от морской воды.

На следующий день он принялся за строительство бота, который заранее окрестил «Избавление».

На северо-западной стороне острова скалы переходили в каменистую осыпь, скудно поросшую вереском; по ней легко было спуститься к пляжу с мелким песком, окаймлявшему небольшую бухту. Выше осыпи находилась лужайка площадью акра в полтора и необыкновенно ровная; там, среди трав, Робинзон обнаружил лежащий ствол миртового дерева длиною более ста сорока футов, сухой, гладкий и крепкий; он задумал изготовить из него киль «Избавления». Поэтому он перетащил на лужайку доски, добытые на «Виргинии», ибо решил строить бот здесь, на этом крошечном плато, у которого, помимо прочих удобств, было еще одно большое преимущество: отсюда во все стороны открывался прекрасный обзор моря, а с моря могло прийти спасение. Да и сухой эвкалипт находился совсем рядом — один миг, и он запылает, как факел, едва только представится надобность.

Перед тем как приняться за работу, Робинзон прочел вслух несколько страниц из Библии. Воспитанный в секте квакеров, к которой принадлежала его мать, он не часто обращался к Священному писанию. Но необычное его положение и случай — слишком походивший на знак Провидения, — благодаря которому Книга книг попала ему в руки как единственная духовная пища, побудили его искать на этих заветных страницах моральную поддержку, в которой он так нуждался. И когда в главе 6-й Книги Бытия он наткнулся на описание Всемирного потопа и строительства Ноева ковчега, то счел это благоприятным знаком, намекавшим на спасительное судно, которому предстояло выйти из его рук.