Когда Пятница натягивал лук, лицо его застывало, напрягаясь в почти страдальческой сосредоточенности. Он долго подыскивал нужный наклон стрелы, обещающий наиболее эффектную ее траекторию. Наконец тетива со свистом выпускала свою пленницу, щелкнув о кожаный нарукавник, прикрывающий левое запястье стрелка. Наклонясь вперед, вскинув обе руки в порывистом и одновременно как бы молящем жесте, Пятница тянулся вслед за улетающей стрелой. Лицо его сияло радостью столь же долго, сколько упругая мощь лука торжествовала над сопротивлением воздуха и тяжестью дерева. Но едва лишь стрела обращалась наконечником к земле и падала, чуть приторможенная своим оперением, как что-то словно ломалось в Пятнице.
Робинзон долго размышлял над тем, что могла означать эта стрельба в воздух — не в цель, не в дичь, — стрельба, которой Пятница занимался до изнеможения. И однажды ему показалось, что он понял. Это случилось в тот день, когда сильный ветер с моря гнал к берегу ряды вспененных волн. Пятница испытывал новые стрелы, совсем уж несоразмерной длины, с трехфутовым оперением, сделанным из маховых перьев альбатроса. Подняв лук точно под углом в сорок пять градусов, он выстрелил в сторону леса. Стрела взлетела вверх чуть ли не на сто пятьдесят футов, на миг замерла в небе, словно колеблясь, потом легла горизонтально и, вместо того чтобы упасть в песок, с новой энергией устремилась к лесу. Когда она исчезла за кронами ближайших деревьев, сияющий Пятница повернулся к Робинзону.
— Она запутается в ветвях, и ты ее не найдешь, — сказал тот.
— Эту я не найду, — ответил Пятница, — потому что она никогда не падать на землю.
Снова одичав, козы покончили с той анархией, к которой принуждает животных содержание в неволе. Они сбились в стада со своей строгой иерархией, со своими вожаками — самыми сильными и умными козлами. Когда стаду угрожала опасность, оно тут же плотно сбивалось, обыкновенно на какой-нибудь возвышенности, и первый ряд выставлял навстречу врагу устрашающий частокол рогов. Пятница забавлялся тем, что дразнил козлов-одиночек. Он хватал их за рога и валил наземь или перехватывал на бегу и в знак победы вешал им на шею венок из лиан.
Счастье, однако, изменило ему, когда он напал на огромного, как медведь, козла, который отшвырнул его на камни одним легким взмахом гигантских узловатых рогов, вздымающихся над головой, словно два черных факела. Пятнице пришлось три дня неподвижно пролежать в гамаке, чтобы оправиться; тем не менее он без конца вспоминал этого зверя, которого окрестил Андоаром; казалось, тот внушил ему почтение, граничащее с любовью. Андоара можно было обнаружить на расстоянии двух полетов стрелы по одному только мерзкому запаху. Андоар никогда не обращался в бегство при появлении человека. Андоар всегда держался в стороне от стада. Андоар не прикончил его, почти потерявшего сознание при падении, как это сделал бы на его месте любой другой козел… Воспевая монотонным полушепотом своего противника, Пятница одновременно сплетал разноцветные волокна, чтобы сделать из них самый крепкий, самый яркий ошейник — для Андоара. Когда арауканец вновь отправился к скалистому утесу, где обитал козел, Робинзон слабо запротестовал, почти не надеясь удержать его. Одной только вони, которая въедалась в кожу Пятницы во время этой невиданной охоты, было достаточно, чтобы оправдать недовольство Робинзона. Но, кроме того, Пятнице грозила серьезная опасность, как показало первое столкновение с козлом, от которого он едва пришел в себя. Однако убедить его отказаться от охоты так и не удалось. Когда Пятница увлекался любимой игрой, он становился настолько же энергичным и храбрым, насколько бывал ленив и невозмутим в обычное время. Он обрел в Андоаре равноправного партнера по игре и восхищался тупой злобностью животного, которая заранее примиряла его с риском новых, пусть даже смертельных ран. На сей раз ему не пришлось долго разыскивать козла. Величественный силуэт самца, точно утес, возвышался посреди стада коз и козлят, при виде человека в панике поспешивших под его защиту. Это происходило в глубокой, как цирк, котловине; с одной стороны ее замыкал крутой склон горы, с другой она переходила в каменную осыпь, поросшую кактусами. На западе же зиял вертикальный провал глубиною в добрую сотню футов. Пятница размотал накрученную на кулак веревку и, щелкая ею, словно кнутом, принялся дразнить козла. Андоар на миг перестал жевать, забыв про длинный стебель, свисавший у него изо рта. Потом он испустил короткое блеяние, затряс бородой и, встав на дыбы, двинулся к Пятнице; на ходу он махал в воздухе передними копытами и качал огромными рогами, словно приветствовал толпу зрителей. Пятница застыл от изумления при этом дьявольском зрелище. Козел был уже всего в нескольких шагах от человека; вдруг он опустился на все четыре ноги и, словно катапульта, ринулся вперед. Голова зверя опустилась к земле, рога чудовищными вилами нацелились на Пятницу и готовы были вот-вот вонзиться ему в грудь подобно тяжелым стрелам с меховым оперением. Пятница отпрянул влево всего на долю секунды позже, чем требовалось. Жестокий удар в правое плечо развернул его вокруг собственной оси, от резкой вони перехватило дыхание. Он тяжело рухнул наземь и так и остался лежать. Поднимись он тотчас же, ему не хватило бы сил уклониться от нового нападения. Распростершись на камнях, он глядел сквозь полусмеженные веки в голубой лоскут неба, обрамленный сухими травами. Но тут над ним склонилась голова иудейского патриарха с зелеными глазищами, упрятанными в густую шерсть, с кудрявой бородкой и черной пастью, растянутой в язвительной усмешке фавна. Пятница слабо шевельнулся, но плечо его в ответ вспыхнуло такой болью, что он потерял сознание. Когда он пришел в себя, солнце уже стояло в зените и нестерпимо жгло ему тело. Опершись на левую руку, Пятница сел, подобрав под себя ноги. Скорчившись и борясь с головокружением, он разглядывал каменный склон, отбрасывающий яркий свет на всю котловину. Андоар исчез. Пятница, шатаясь, встал на ноги и уже собрался было оглядеться, как вдруг услышал цоканье копыт по камням. Шум был так близок, что он все равно не успел бы оглянуться, а потому просто упал на левый, неповрежденный бок. На сей раз рог вонзился ему в левое бедро; раскинув руки, он перевернулся на спину. Андоар одним движением хребта затормозил бег и навис над своей жертвой, нервно топоча тонкими ногами. В отчаянии Пятница вскочил на спину козлу, и тот, просев под его тяжестью, пустился вскачь. Болтаясь на козле, как изломанный манекен, изнемогая от адской боли в плече, Пятница из последних сил цеплялся за зверя. Руками он обхватил его кольчатые рога у самого основания, коленями сжал косматые бока, а пальцами ног зарылся в гениталии. Козел прыгал и метался, как безумный, стараясь сбросить с себя эту нагую, обвившуюся вокруг него пиявку. Он сделал несколько кругов по котловине, ни разу не оступившись среди камней, несмотря на непосильную ношу. Если бы он упал или сознательно покатился по земле, то, конечно, больше уже не встал бы. Острая боль пронзила Пятнице живот, он побоялся вновь потерять сознание. Нужно было во что бы то ни стало принудить Андоара остановиться. Отпустив рога, он пробежал пальцами по бугристому лбу козла и вцепился в его костистые глазницы. Ослепленное животное тем не менее продолжало во весь опор скакать вперед, словно невидимые препятствия не существовали для него. Копыта звонко простучали по каменной плите, нависшей над пропастью, и два сплетенных тела рухнули в пустоту.
Робинзон, находившийся за две мили от котловины, увидал в подзорную трубу падение обоих противников. Он достаточно хорошо изучил эту часть острова и знал, что к плато, усеянному кактусами, где они, скорее всего, разбились, можно подойти, либо спустившись с горы по узенькой тропе, либо вскарабкавшись по крутой скале высотой не менее ста футов. Второй путь был короче, и срочная надобность диктовала именно его, но Робинзон не мог без дрожи представить себе головокружительный подъем ощупью по иззубренной поверхности скалы, местами нависавшей над головой. Однако его вдохновляла на этот подвиг не одна только необходимость спасти Пятницу, быть может еще живого. Приобщившись к физическим упражнениям, счастливо развившим тело, Робинзон тем не менее до сих пор страдал сильными головокружениями — остатками наследия прошлой жизни, которые настигали его даже в трех футах от земли. И он был уверен, что, решившись на подъем и поборов эту болезненную слабость, сделает важный шаг на своем новом жизненном пути.
