Между тем Плейшнер, не привыкший терять время попусту, встал из-за стола и сказал, что ему пора, чем несказанно обрадовал новых хозяев конспиративной квартиры.

— Желаю успехов! — весело сказал профессор, одевая шляпу.

— Всего хорошего! Хайль Гитлер! — ответили ему.

Плейшнер уже взялся за ручку двери, как вдруг что-то заставило его переменить свое решение. Лицо его вдруг налилось кровью, он медленно развернулся.

— Хайль Гитлер, говоришь? — переспросил он, мрачно прищурясь.

Гестаповец, сказавший роковую фразу, сделал шаг назад и поспешно сунул дрожащую руку в карман за пистолетом, но пистолет не вынимался, за что-то зацепившись, и, прежде чем оказаться в противоположном конце комнаты, гестаповец успел увидеть стремительно приближающийся огромный жилистый кулак Плейшнера.

Через полминуты оба гестаповца тихо лежали в углу, потеряв всякий интерес к политической борьбе.

— Можете радоваться: для вас война закончилась, — сказал им профессор Плейшнер, доставая из кармана сигарету. — Молитесь своему поганому фюреру, я пока покурю. А говорили, что плохо ходить в квартиры с цветами, куда уж лучше: две фашистские морды сразу.

В фильтре сигареты что-то хрустнуло. «Твою мать!» — подумал Плейшнер и умер. Последним, что он увидел, был цветок на окне. Он качнулся в сторону цветка и вместе с ним выпал на улицу, проделав в мостовой глубокую вмятину. Гестаповцы долго ошалело смотрели на разбитое окно. Они, конечно, знали, что курить вредно, но не думали, что до такой степени.

А бедняга Плейшнер скончался, так и не успев понять, что в шпионских приметах иногда бывает свой особый смысл.

Как истинный джентльмен, Штирлиц не повез Кэт к себе домой, а оставил ночевать в квартире пастора Шлага, который, уезжая в Швейцарию, оставил ему ключи.

Домой он приехал совсем поздно. Первым, что он там услышал, был голос, раздавшийся из темноты гостиной:

— Не включайте свет: я, кажется, случайно вывинтил пробки.

«Это Холтофф, — с тоской подумал Штирлиц, — хорошо еще что начал с пробок: может быть он не нашел в темноте столовое серебро».

— Я к вам по делу, — сказал из темноты Холтофф.

«Твое счастье, если так», — подумал хозяин квартиры.

Холтофф решил начать издалека:

— У вас выпить не найдется?

Прошло полчаса. Холтофф уходить не собирался. Он жрал коньяк и нес какую-то чушь: он доказывал, Штирлицу, что тот под колпаком у Мюллера. Но Холтофф не знал, что Штирлиц не немец и то, что для всякого немца было страшнее всего на свете, на него не производило никакого впечатления.

— Штирлиц, — нудил Холтофф, — Мюллер все о вас знает. Он мне сам говорил, как вы сбросили Рунге с самолета. Штирлиц, вы знаете, что такое атомная бомба?

— Знаю, знаю, — сонно пробурчал Штирлиц.

— Ага! — воскликнул Холтофф. — А откуда вы знаете эту военную тайну?

— Шелленберг рассказал.

— А-а, — протянул Холтофф, сбитый с толку железной логикой Штирлица, — а почему бы вам не сбежать за границу…

«Его подослал Мюллер, — подумал Штирлиц, — сам бы он до такого не додумался».

— Я, Холтофф, Родину люблю.

— Вы что, дурак?

— Нет, сам дурак.

— Ну почему с вами невозможно спорить? — захныкал Холтофф. — почему вы всегда оказываетесь правы?

— Потому что я…

«Нет, — подумал Штирлиц, — сказать ему об этом я не могу, не имею права».

— Потому что я умнее.

Холтофф задумался. Штирлиц посмотрел на часы. Коньяк, конечно, ему было не жалко, с этим проблем у него никогда не было: в отличие от других офицеров РСХА, он получал еще зарплату советского разведчика и мог позволить себе не только коньяк, но и колбасу, дом, собственный Мерседес. Штирлиц не был жмотом, он жалел своих коллег, лишенных всего этого, но зануда Холтофф был не в счет: впереться в чужой дом среди ночи, вывинтить пробки, испортить настроение, да еще и нажраться на халяву! Штирлиц сам удивлялся, как он это терпит. А Холтофф между тем сосредоточенно вытрясал из бутылки последние капли.

— Хотите еще? — спросил Штирлиц, все еще рассчитывая, что в Холтоффе заговорит совесть.

— Хочу, — нагло ответил Холтофф.

Это было уже слишком.

Первым, что увидел Мюллер, придя утром на работу, был сидящий в приемной Штирлиц. Он держал на коленях бесформенную тушу, в которой проницательный Мюллер без труда узнал Холтоффа. По состоянию его прически и бутылочному горлышку в руке у Штирлица, шеф гестапо без труда мысленно восстановил картину дебоша, устроенного Штирлицом, и понял, что миссия Холтоффа провалилась. Секунду он мрачно смотрел на эту жанровую сценку, а затем, проворчав «Докатились!», пошел к себе в кабинет. Штирлиц поплелся за ним, держа Холтоффа за ногу. В кабинете Мюллер сел за стол и, подперев голову ладонью, пристально посмотрел в честные глаза Штирлица.

— Вы с ума сошли? — полюбопытствовал он.

— Это все он…

— Ты теперь всех будешь ко мне таскать?

Штирлиц молча постоял перед столом, опустив голову и рассматривая бутылочное горлышко, а затем вздохнул и также молча вышел, а Мюллер, выругавшись, подошел к бесчувственному телу Холтоффа и произвел его беглый осмотр. Вывернув ему карманы, Мюллер нашел там две дюжины носовых платков, три пачки сигарет, пять коробок спичек, предохранительные пробки из квартиры Штирлица, пару серебряных ложек, две зажигалки, чьи-то подметки, грязные носки, диктофон и несчетное число зубочисток. Диктофон Мюллер забрал себе, а все остальное сложил обратно.

«Воды!» — жалобно простонал Холтофф, приподнимаясь на локтях. «Обойдешься!» — огрызнулся Мюллер. Холтофф сделал печальное лицо и опустился на пол.

Голова Холтоффа, если так можно назвать то место, где у него находились уши и рот, была вся залита темной жидкостью, пахнущей коньяком. «Коньяк», — подумал Мюллер, помочив в жидкости палец и облизнув его. «Где-то я такой уже пил. Да, таким меня месяц назад угощал Кальтенбруннер».

— Ай да Штирлиц! — послышалось за спиной у Мюллера. Это сказал только что пришедший Шольц, опять угадывая мысли своего шефа.

Достав из кармана Холтоффа чистый носовой платок, Мюллер завернул в него оброненное Штирлицом бутылочное горлышко и отдал его Шольцу.

— Отнеси в лабораторию: пусть там снимут с этого отпечатки пальцев и подправят их так, чтобы были такие же, как те, что обнаружили на русской радистке и на ее рации.

— Гениально! — воскликнул Шольц. — Теперь Штирлицу уже не выкрутиться.

— Конечно, — согласился шеф гестапо и, улегшись в кресло, спокойно уснул в первый раз за последние дни.

Проснувшись, Мюллер опять увидел перед собой Шольца. Тот был значительно бледнее, чем обычно, даже его черный мундир, казалось, посветлел и стал каким-то матовым.

— Ну что, — спросил шеф гестапо, — подправили отпечатки?

— Никак нет, — дрожащим голосом ответил Шольц, — это невозможно, господин обергруппенфюрер.

— Что ты плетешь, как это невозможно? Объясни толком.

— Господин обергруппенфюрер, отпечатки невозможно сделать одинаковыми: они и так одинаковые.

«Ай да сукин сын! — подумал Мюллер, почесав затылок. — И тут он выкрутился. Однако…»

— Шольц, а что же это, ведь выходит — он на самом деле…

— Как, господин обергруппенфюрер, и вы тоже так подумали?

— Ну и влипли мы с тобой Шольц, — пробормотал Мюллер. — А я еще сейчас на него накричал.

— А я ему десятку одолжил. Как вы думаете, отдаст?

«Счастливый, наивный Шольц!» — подумал Мюллер.

Оба как по команде повернули головы в сторону плаката, изображавшего русского шпиона. Как они могли не заметить раньше этого невероятного сходства!

«Воды!» — простонал Холтофф.

— Вот что, Шольц, — сказал Мюллер, собравшись с мыслями, зови наших, а я пока всех оповещу.

Шольц бросился к двери, а Мюллер взял трубку телефона и, набрав нужный номер, сказал: «Привет, Шелленберг! Что за дрянь ты опять куришь? Брось это и слушай сюда: хочу сказать тебе одну вещь, но это должно остаться между нами… Ну, я и не сомневался… Скажу тебе по секрету: Штирлиц — русский шпион… Абсолютно точно… Заранее благодарен. Хайль Гитлер!»