— Теперь начнем сначала, Петр Жданович… Ба, ва, га.

— Ба, ва, га.

Васка протянул теперь указку Петюньке, но рука того не шевельнулась. Учитель поднял глаза от «Азбуки»: ученик спокойно щурился на окошко, на его весёлые разноцветные стеклышки. Страшное подозрение закралось в душу наставника…

— Давай-ка, Петр Жданович, ещё раз буквы почитаем… Погляди сюда, что сие за буква?

— «Есть». Нет, «Земля», пожалуй.

— Вот я тебе дам «Землю»! «Ферт» сие. А сия буква?

— «Д-д-добро».

— «Аза» уже не признаешь? Да ты, татарские твои очи, и не знал никогда! Заучил просто, обманщик. Получай!

— Что бьешься? — заныл Петюнька, тряся ушибленной кистью. — Заимели обыкновение тут драться, шпыни безродные. Присушила тебя Головешка, так ты на мне зло сгоняешь? Ничего, я тебя ещё выпорю, всласть натешусь, когда женишься!

Васка сразу притих и опустил указку.

— Как это меня присушила? Как это ты выпорешь?

— А так же, как всех холопов — на конюшне! — выпучил свои голубенькие глазки полизунчик. — Женишься на моей холопке — и ты мой холоп будешь! У ней родители были холопами нашими, а она, что ж, вольная, по-твоему? А как она тебя заговаривала, чтобы к себе навсегда присушить — тому свидетели люди верные!

— Матушка-то Вешкина…

— Матка ейная, все в Райгородке знают, сызмальства у нас в портомойницах ходила.

Васка надолго задумался. Очнулся, когда ученик несмело коснулся его плеча и попросил умильно:

— Мастер, давай с тобою по-доброму, чтобы совсем без битья! А я, вот те крест, сам все буквицы выучу. Хочешь, сегодня ты будешь запорожцем, а я поляком?

— Ох, Пётр Иванович, тяжко с тобою без строгости… Ладно уж, застегни застёжки. Положи теперь на полку. Вот так. Добро, токмо лучше я сегодня буду Алёша Попович, а ты Тугарин Змеевич.

Через полчаса в светлицу заглянул Бажен, свежевыбритый, оживленный.

— Эй, суровый сын отецкий, что это ты на столе делаешь? Мастер Василий, свет мой, никак тебе опять помочь требуется?

— Мы, Баженко, урок уже выучили, да… А это игра такая. И не стол то, а горы Киевские, а над ними летает Тугарин Змеевич.

— Ага… Тогда я тебе, господин, помогу.

Бажен легко поднял откормленного Петюньку, сметанничка, к потолку и поносил его вокруг Васки, завывая и посвистывая.

— Слышишь, мастер, как урок свой закончите, к нам в клеть давай… Дело есть.

В клети было натоплено. Дым, стелясь под потолком, уходил в узкое оконце. Бажен сидел у печи на лавке, вертел в руках новые сапоги, примериваясь, какой из них разнашивать на правую ногу, а какой на левую. Томилка у окна рассматривал, склонив голову на плечо, разложенные на рогожке готовые уже, белые от последней доводки ручки и головки кукол.

— А, явился не запылился, Алёша Попович! Не хотел я при барчонке говорить, да только, похоже, теперь твой черед быть пороту, мастер… Видишь, готовы куклы. Томилка, что смог, сделал, а теперь твоя работа: расписать им рожи да руки. Краски все Томилка ещё осенью из Брянска привез, желтков здесь добудем… Сумеешь ли?

Васка, уставившийся зачарованно на белые лица кукол, медленно кивнул.

— А я, мастер, попрошу у любезнейшей барыньки подружку твою, Головешку, чтоб нам кукол обшила, завесь сотворила да и Томилкин мешок чтобы заштопала, где потребно.

— Она, Васкина зазноба, и не видала, небось, никогда Петрушки!

— Ничего, Томилка, покажем и расскажем! Погляди, Вася, краски и кисти. Коль не хватит чего, мне скажи. Я с барынькою в Брянск еду, заодно с локотным товаром на Петрушку смогу прикупить.

— А то и сам ты, малый, гони атаману деньгу, чтоб привез тебе платочек или бусы какие для девицы разлюбезной, ха-ха! — никак не хотел отстать Томилка.

— Что за дурносмех? — прикрикнул Бажен. — Сам привезу гостинец ей, и получше. Чай сирота. И не деньгами же нам ей теперь за работу ту платить.

Васка, не слушая их, поднял с рогожки Петрушку. Будущего бесшабашного драчуна покамест узнать можно было разве что по длинному носу. Васка шмыгнул своим, курносым. К глазам его подступили слёзы, ведь чуть ли не впервые в жизни пробило пареньку, сколь высоки и трудны задачи Мастера, творца: предстоит создать весёлого заводилу-драчуна из гладко, но бездушно оструганного куска дерева, Напыжившись от гордости, позабыл он, что настоящую жизнь в Петрушку сможет вдохнуть всё-таки только Томилка, когда выставит его над мешком, на груди своей хитро укрепленном, захлопает его ручками-ластами и, довольную толпу приветствуя, запищит, заскрипит, затараторит…

— Томилушка, тут вот щёки надо б иначе, не столь круглы. У тебя нож-резец, клепик, далеко ли?

— Зачем мне клепик твой? Все топором да засапожником сработано. Ну-ну, покажи…

Провожали весёлых до опушки всею почти деревней (не вышли поп, ключник и сама барыня). Потом остались только Васкины провожатые. Ученик ехал верхом, Головешка семенила, держась за кузов, о другую сторону телеги. Друг на друга они не смотрели.

— Ну, прощай, мастер, — заговорил наконец юный Жиров-Засекин, жалостно скривившись. — Бил ты меня мало, ну, не лупил почти, и матушке не доносил. Спасибо, что выучил-таки читать скучные те книги… Если б ещё ты роду благородного, добрым бы другом был.

Он уцепился за переднюю луку седла, свесился к Васке и зашептал:

— Когда государь царь и великий князь сделает меня воеводою и пошлет на турок, я тебя пожалую, возьму в полк, понял?… И вот, дай руку. Дарю тебя этими костями, вчера у Воробья-поварёнка псари отобрали да мне ими поклонились. Они заговоренные, без проигрышу. Ты, ими играя, добудешь золотую казну… А на казну ту купишь себе коня, панцирь и саблю, чтоб было с чем на турок идти. Понял?

— Спасибо тебе, господин Петр Жданович. Прощай!

— Прощай! — ученик взмахнул плетью, шатнулся в седле назад, чуть не свалился в телегу, однако справился. Развернул кобылу и, подбоченившись да в улыбке оскалившись, проскакал мимо учителя. Вот и исчез за поворотом зеленой лесной дороги.

— Убрался, наконец, — процедила Вешка. — Сойди ко мне, Весенька! Спрыгни, спрыгни, любезнейший мой, не тут же нам прощаться.

Они отстали.

— Что тебе наш баринок нашептывал? Не про меня ли? Тогда лохматка его забери. Ах, жалость какая… Весною расставаться, хороводов не поводивши, на Купалу венки не завивши…

— Сама ведаешь, пора нам пришла деловая, промыслишко наш таков. И без того безбожно засиделись, Филю с медведем напрасно до последнего дожидаясь. Да, спасибо тебе ещё раз велено передать от всей ватаги, славно ты нам одежку для кукол сработала!

— То радость мне была, к тебе побыть поближе… 0 чем ты говоришь, горький ты мой? Все вы, мужики, тако: про дело да про дело, ты вот про ваш промысел. А вот я про нас обоих, как бабе и положено, думала, думала и ничего лучшего не придумала. Вот что. Через три года ты приедешь и выкупишь меня, мы поженимся и уедем вместе на Москву. Клянусь, что буду тебя ждать верно три года, а если ты не приедешь, то я… что ж, тогда переоденусь мужиком, сбегу в Дикое поле и буду биться с татарами, пока не убьют!

— Мне пора, Вешка. А тебе не боязно будет одной через лес возвращаться?

— Мне-то чего бояться, русалки ведь мои родички. А вот ты им лучше не попадайся — залоскочут.

— Мне и вправду пора своих догонять. Прощай, Вешка!

— Успеешь. С тебя клятву не беру, ты и так ко мне навечно привязанный. Ты уж прости, что я тебя зачаровала, что присушила навсегда… Прощай, Васенька!

Она обняла Васку, зажмурилась, ткнулась холодным носом в его шею, и её волосы опять пахнули то ли полынью, то ли ведьмиными кореньями. Отвернулась и побежала.

У Васки в голове зазвенело, ноги подогнулись, и он опустился на кстати подвернувшийся пенек. Впереди смолкло чавканье копыт, потом прозвучали легкие шаги Бажена. Друг стоял над Ваской и смотрел в ту сторону, куда убежала Головешка.