Взгляд против воли скользит к зеркалу заднего вида. Там, на просторном заднем сиденье свернулась калачиком дочь — двенадцатилетняя девочка, укрытая расстегнутым спальником. Можно было спланировать время поездки получше — так бы сказала жена. Наверняка сказала, просто он не запомнил, не обратил внимания на эти слова, как и на многие другие. Она демонстративно не слушает его, он в ответ игнорирует ее. Бесконечная эскалация, в критические моменты взрывающаяся тяжелыми, неприятными выяснениями отношений. Самое печальное, что в этом нет никакого смысла. Нет никакого выхода.

Рука сама переключает передачу, нога придавливает педаль газа. Машина несется вперед, ножом электрического света рассекая темноту. Мерцающие зеленым приборы показывают какие-то цифры — нет желания на них смотреть. Руль мелко дрожит в руках.

Что у него осталось сейчас? Тридцать три — возраст Христа. Может, срок был выбран неспроста, есть в нем какой-то особенный смысл? Все, чего он мог добиться, он уже добился, сейчас все что он делает — просто бессмысленное повторение заведомо ведущего в никуда набора действий. Карьера? Его спортивная карьера уже окончена, это понятно любому, в том числе и ему. Пора сменить вектор, пересмотреть жизнь. Кто сказал, что это легко? Никогда не легко. Зона комфорта, будь она проклята. Удержаться на пике так же тяжело, как выбраться из ямы. Когда ты упал и лежишь, проще всего оставить все как есть. Тем более, если лежишь на мягком и теплом. Тренировки в удовольствие, редкие игры с азартом, но без ответственности, дом, семья. Нет, с семьей тепло и мягко не получается. Но не это самое неприятное. Хуже всего, что в итоге уже ничего не осталось — ничего для самого себя. Разве что дочь. Теперь делать ее счастливой — единственный способ самому обрести счастье.

Он снова смотрит в зеркало, пытаясь разобрать в темноте салона лицо деовчки. Только ради нее. Если бы кто-то сказал, что жизнь закончится в тридцать три, закончится, едва успев начаться… что он исчерпает свои возможности, растратит их впустую, поддавшись рутине, избегая лишних усилий, бросаясь от одного к другому, нигде толком не проявив себя. Спорт? Хорошо, спорт — это очень хорошо, но ему, как ревнивому божку нужно было служить преданно, не отвлекаясь ни на что. Не верил, не понимал, не хотел признавать — и получил то, что заслужил.

Пустоту.

Так же и с семьей. Точно так же. Семья ради семьи, просто потому что так надо, пока не поздно, пока не состарился — плохая мотивация, ущербная. Когда выбираешь не человека, а социальный статус, ошибка дает о себе знать быстро и болезненно.

Теперь, все что осталось — это она. Теперь нужно понять, уяснить для себя, как не испортить и это последнее, как сделать все правильно. Понять — и начать делать, не отвлекаясь ни на что. Все прочее — уже прах и обломки. Их не воссоздать, не склеить, как ни старайся.

На трассе впереди вырастает, словно из-под земли, человеческая фигура. Нога вдавливает тормоз, шины визжат по асфальту, руки выкручивают руль, бросая машину в сторону, на встречку. Фигура на трассе стоит как вкопанная.

Машина замирает, едва не коснувшись бортом странного пешехода. Недоуменно стонет Женя, которую чуть не сбросило с сиденья на пол. Руки на руле слегка дрожат, в ушах звенит, в глазах скачут искры. Открыв дверь, Петр почти вываливается из машины.

— Ты что?!.. — он осекается, увидев, что перед ним — подросток. Грязный, со спутанными, давно нестриженными волосами, в каких-то несуразных лохмотьях. Глаза его поблескивают сквозь свалявшиеся бесцветные пряди.

— Папа? — подает голос Женя. Щелкает, открываясь, задняя дверца. Петр делает осторожный шаг навстречу застывшему, как столб, мальчишке.

— Эй, паренек, с тобой все в порядке? Слышишь меня?

— Слышу, — отвечает тот. Голос его звучит странно, как-то не по возрасту. — А вы меня?

Видение оставляет тяжелый, мутный осадок, отбирает ощущение времени и пространства. Патрик оглядывается, с трудом понимая, что стоит на льду, в рамке ворот. Цифры на табло показывают "три-один". Не в пользу Монреаля.

— Эй, голли! — игрок в форме Калгари тычет в его строну крагой. — А ты не так хорош, как про тебя говорят!

— Отвали, — Робинсон накатывает на него, толкнув плечом. Форвард тигров отступает, не провоцируя конфликта. Вбрасывание в центре поля — значит, последний гол забили только что. Нужно собраться, побороть это парализующее чувство.

"Это не чувство, — знакомый уже внутренний голос просыпается в голове. — Это память. Она возвращается. Ты не остановишь ее."

"Пусть подождет до конца матча."

"Нет, не выйдет. Ты не остановишь ее. Уже нет."

Борьба в центральной зоне быстро переходит к воротам Калгари. "Варлоки" наседают, но атака постепенно захлебывается — монреальцы играют скованно, примитивно, а простыми, короткими передачами противника не обманешь. Тигры перехватывают шайбу, выводят ее в центральную зону и после недолгой борьбы переходят в атаку. Почти сразу следует удар по воротам — грубый и простой, но все же Патрик едва успевает отразить его. Тут же кто-то выходит на добивание — Руа даже не может рассмотреть его номер. Шайба щелкает о клюшку, вспархивает над воротами и падает на защитную сетку за стеклом.

Через несколько секунд игра продолжается, но Руа не может сбросить оцепенение, охватившее его. Другие игроки ведут себя не лучше — слишком медленные, слишком неуклюжие — тигры легко обыгрывают их, перехватывают пасы, ловят на чеки. Все, что могут варлоки — сдерживать их натиск, неспособные всерьез перейти в контратаку. Ситуация напоминает ситуацию с "Сейджес" — снова мотивация аутсайдера преобладает и задает игру.

Во втором периоде счет не изменяется, но удержание его стоит Монреалю невероятных усилий, которые в итоге истощают команду. Третий период Калгари начинают с особым упорством, непрерывно поддерживаемые полными трибунами болельщиков. Оборона дает трещину уже на пятой минуте — после трех атак подряд, оставив защиту бессильной, четвертым ударом тигры пробивают Патрика. Счет становится "четыре-один", снизив статистический шанс на победу варлоков почти до нуля. Даже гол, забитый Лемье не меняет ситуации — до конца матча "Варлокс" находятся под жестким прессингом противника. Итоговый счет — "пять-два" в пользу хозяев. Унизительное поражение после громких побед в предыдущих раундах.

В сиплое дыхание смешивается перешептыванием, глухим и сдавленным.

— Что с тобой, Руа? — Лаперрьер садится рядом, искоса глядя, как Патрик неуклюже возится с экипировкой. — Тебя сегодня как подменили. Что стряслось? Может взлом? Ты не чувствовал чужого колдовства?

Патрик отрицательно мотает головой. Лаперрьер задумчиво жует губу.

— Сегодня всем нам хорошенько намылили шею. И намылили абсолютно заслужено. Каждый, кто был на льду, походил на сонную муху. Но это финал. Мы не можем его слить — вот так, глупо, некрасиво. Слышишь, Руа?

— Слышу, тренер.

— Тогда сделай так, чтобы в воротах я снова видел непробиваемую стену, а не дырявую тряпку. Соберись. Тебе на пути к этому кубку пришлось едва ли не труднее всех. Не дай ему выскользнуть из твоих рук…

Руа кивнул, стараясь не смотреть в глаза тренеру. Слова Лаперрьера… они просто не звучали так убедительно, как должны были. Что дальше? Что после кубка? Сколько он еще продержится — пять сезонов, шесть? Даже если десять — они не принесут ему богатства, не продлят жизнь. Они просто останутся страницами истории клуба — чужой истории, в которой Патрику Руа будет отведена пара скупых строк. Что будет с Дженнифер?

Никто не скажет. Никто не поддержит, не укажет верный путь сквозь колючую темноту неизвестности.

Руа опустил голову в ладони, закрыв лицо. Никто не обратил на это внимание — большая часть игроков считала, что он, как и все, сломлен проигрышем.