Луиза непрестанно шутила по этому поводу и всячески крепилась, делая вид, что ей весело, но Ларри прекрасно понимал, каково ей сейчас на самом деле. Он знал, что ее тошнит из-за страшной духоты и качки, а не из-за ожидаемого ребенка. Уже около двух месяцев она знала, что ждет ребенка, но ее ни секунды не тошнило ни в Кобленце, ни в Антверпене, ни в поезде между этими городами, хотя поезд был переполнен людьми. Она постоянно просила Ларри выйти на палубу и подышать свежим воздухом, но он упрямо сидел на маленьком складном стульчике, единственном пригодном для сидения предмете в этой узкой каюте, где расстояние между койками и противоположной стеной так ничтожно мало, что было удивительно, что вообще там может поместиться человек. К счастью, Луиза подолгу спала и пробуждалась только от приступов тошноты, внезапно нападавших на нее. Когда она спала, он сидел тихо, зачарованно глядя на нее и думая о том, как прекрасно, что они с первого взгляда влюбились друг в друга и будут продолжать любить друг друга вечно…

Хотя он покидал Гёндрекёрт с тяжелым сердцем, перемена места и возвращение к активной деятельности скоро вернули ему превосходное расположение духа. А зрелище звездно-полосатого флага, развевающегося на флагштоке над Эренбрайтштайном — огромной крепостью, возвышающейся над местом слияния Рейна и Мозеля, а также городом, возникшим вследствие этого слияния, — всегда вызывало у него чувство настоящего триумфа. Однако известие о смерти деда, пришедшее почти три недели назад, когда он еще находился в Кобленце, было для него сильнейшим ударом. Известие о смерти Клайда пришло по телеграфу, и послал его Валуа Дюпре. Разумеется, оно поступило задолго до последнего письма Клайда, и не успел Ларри прийти в себя после первого приступа горя, как трогательное послание от деда возобновило его страдания.

Ларри ежедневно писал письма Луизе, адресуя их в Монтерегард, довольно часто писал он и Пьеру.

Вначале это скрашивало его одиночество, а со дня смерти деда письма к самым близким теперь ему людям немного успокаивали его, ибо он понимал, что даже к несдержанным излияниям его горя они относятся с сочувствием и пониманием. Узнав, что Клайд перед смертью написал письма к его возлюбленной, а также к его дяде и эти письма от старика имели для них огромное значение, Ларри утешился еще больше, ибо понял тогда, что его печаль искренне разделяют другие. Луиза переслала ему копию письма Клайда, которую Ларри читал и перечитывал почти так же часто, как и последнее письмо деда к нему самому. Пьер никак не упоминал о письме Клайда к нему, однако послание его племяннику явилось прямым результатом письма от Клайда, хотя Ларри совершенно не догадывался об этом.

Мой милый мальчик!

Наверное, ты разрешишь мне называть тебя так, поскольку теперь у меня нет своего собственного сына и я забочусь о тебе так, словно ты мой сын.

Я все это время пытался придумать, что бы такое написать тебе, чтобы помочь пережить эти тяжелые дни, однако так ничего и не придумал. И это касается любого выражения сочувствия… Я и сам до сих пор не слышал истинного сочувствия и посему не знаю, как его выразить… Но, возможно, то, что я расскажу о других вещах, хоть как-то подбодрит тебя, по крайней мере — самую малость.

Так вот, я все больше и больше убеждаюсь, что вы с Луизой предназначены друг для друга и что вам надо сыграть свадьбу как можно быстрее. Если Поль с Жозефиной не образумятся (а я считаю, что не очень любезно по отношению к тебе будет сказать, что они этого никогда не сделают), то я прослежу, чтобы у Луизы было должное приданое и подобающая свадьба, — честно говоря, мне бы очень хотелось, чтобы свадебная церемония состоялась в моей личной часовне. В августе Луизе исполнится двадцать один год, и, на мой взгляд, мы дали ее матери и отчиму достаточно времени для того, чтобы они, так сказать, запели на другой лад или хотя бы сохранили свое лицо… а это, возможно, будет важно для тебя впоследствии. Если они и теперь не «смилостивятся», то я возьму все на себя и советую тебе попросить отпуск и приехать, а я тем временем все подготовлю к твоему приезду. В этом ты можешь быть полностью уверен.

С любовью, твой дядя

Пьер де Шане

Естественно, Ларри последовал совету дяди. Но шли месяцы, а Карреры по-прежнему не проявляли ничего, что свидетельствовало бы об изменении их решения. И в августе Ларри обратился с просьбой, чтобы ему предоставили отпуск на первую неделю сентября.

Кавалерийский полковник, под непосредственным командованием которого Ларри служил с тех пор, как прибыл в Кобленц, был переведен в другое место службы, и Ларри не был знаком со своим новым командиром, пока тот сам не представился в кабинете канцелярии, вернее, пока Ларри не прождал его там более часу. Во время этого нетерпеливого ожидания Ларри заметил, какие значительные изменения претерпел кабинет с тех пор, как он приходил сюда с докладом в последний раз. Раньше кабинет был почти пустым, теперь же помимо необходимых карт и военного реквизита стены его были украшены всевозможными фотографиями в рамках, плакатами с изречениями и цитатами, дипломами, на письменном столе стояли цветы. Утомившись от долгого ожидания, Ларри уже решил было начать изучать все эти «украшения», как вдруг дверь прилегающей к канцелярии комнаты открылась и перед Ларри появился полковник.

Он был одет в спортивную рубашку с короткими рукавами и бриджи для верховой езды. Небрежно козырнув Ларри в ответ, он уселся за письменный стол и начал перебирать бумаги, лежащие перед ним. Тем временем Ларри, уже потерявший всякое терпение от затянувшегося ожидания, разглядывал своего командира со все возрастающей неприязнью. Этот человек был, бесспорно, красив, хотя в нем явно отсутствовала порода, очевидная, к примеру, в дяде Пьере; но, что удивительно, обращала на себя внимание не столько его «невоенная» внешность, сколько отсутствие мужественности. Руки полковника были очень гладкими и белыми, подбородок округлый, плечи по-женски покатые. Когда же он наконец поднял глаза на посетителя, довольно долго изучая его, Ларри заметил, что под глазами полковника залегли черные круги, а взгляд совершенно лишен прямоты.

— Я так понимаю, вы пришли просить отпуск, — проговорил полковник.

— Да, сэр.

— Но из документов явствует, что вы находились в отпуске совсем недавно, в мае. Так что времени прошло немного…

— Да, сэр. Разумеется, я не стал бы просить об отпуске так скоро, если бы не некоторые обстоятельства, вынуждающие меня это делать.

— Понятно. И эти обстоятельства?..

— Я обручен, а сентябрь — самое удобное время для свадьбы, если говорить о моей невесте.

— Понятно, — вновь произнес полковник. — Видно, ваша невеста — молодая американка, занятая на какой-то послевоенной работе, ограничивающей ее свободное время?

— Нет, сэр. Она — француженка.

— О… француженка?! Тогда, на мой взгляд, она могла бы устроить свое замужество почти в любое время…

— Да, сэр, разумеется. В любое время после августа.

— А почему не перед августом?

— Только в августе она достигнет совершеннолетия, а потом ей понадобится некоторое время, чтобы приготовиться к свадьбе.

— Но она может выйти замуж в любое время, не дожидаясь совершеннолетия, при условии наличия у нее свидетельства о рождении и если она сможет доказать, что проживала в arrondisgement[40], где будет иметь место церемония, а также если у нее есть согласие ее родителей.

— Да, сэр, я знаю об этом. Но, к сожалению, у нее нет согласия ее родителей.

— Почему?

— Ее отец скончался. А мать и отчим считают меня не подходящей для нее партией.

— Но почему? — вновь спросил полковник.

— Полагаю, у них иные планы в отношении ее. Другой причины я не знаю. Ее дядя одобряет ее брак со мной.