На пустом месте рос завод, а вокруг завода рос город, как некогда росли города вокруг чтимых народом соборов <...> Все иностранцы гово­рили: постройка такого завода требует не месяцев, но долгих лет. Москва говорила: завод должен быть построен не в годы, но в месяцы. Каждое утро иностранцы удивленно морщились: завод рос.

В тифозной больнице строители умирали от сыпняка. Умирая, они бре­дили... Умирая от сыпняка, они еще пытались бежать вперед. На место

■а-10

мертвых приходили новые» .

Сталинский режим извлек определенные уроки из провала темпов роста, намеченных на первую пятилетку. Плановые задания на вторую пятилетку (1933-1937 гг.) были скорректированы в сторону большой уме­ренности. В результате удалось добиться большего, чем в предыдущее пятилетие, экономического роста (по официальным данным, промышлен­ное производство выросло более чем в 2 раза) и в пять раз большего по­вышения производительности труда. В строй вступили 4500 промышлен­ных предприятий[339][340]. Страна перешла на самообеспечение основными промышленными изделиями и машинами. Резко увеличился выпуск воен­ной продукции, осуществлялась механизация сельского хозяйства. Но все это сопровождалось по-прежнему низким уровнем жизни и глубоким кри­зисом сельского хозяйства.

Одновременно режим пошел на меры, которые иногда определяют как «сталинский неонэп»: распределение по карточкам заменялось тор­говлей, допускались «колхозные рынки», был «реабилитирован» рубль, поощрялись личные подсобные хозяйства крестьян, провозглашался «хозрасчет» (то есть использование ценовых и стоимостньг^-йритериев) в промышленности. Но эта политика существенно отличаюсь от старого нэпа. По словам российского историка В.Роговина, она сочетала «ослаб­ление административно-командных рычагов в управлении экономикой с усилением социальной дифференциации и непрерывным нагнетанием политических репрессий ради подавления всякой оппозиционности и критики... ради закрепления господствующей роли бюрократии и режима личной власти»[341].

Экономическое развитие периода второй пятилетки сопровождалось дальнейшим ухудшением социального положения трудящихся. На пред­приятиях усиливалось всевластие директора. Один из лидеров режима Л.М.Каганович провозгласил: «Мастер является полновластным начальни­ком цеха, директор является полновластным начальником завода, и каждый из них обладает всеми правами, выполняет все обязанности и несет ответ­ственность, которые сопутствуют этим должностям». Его брат М.М.Ка- ганович, высокопоставленный работник Наркомата тяжелой промышлен­ности подтверждал: «Нужно прежде всего укрепить единоначалие. Нужно исходить из того основного положения, что директор является полным единоначальником на заводе. Все работники завода полностью ему подчи­няются»[342][343]. Директора получили право регулировать зарплату и нормы труда работников.

Секретарь Центрального совета профсоюзов (ВЦСПС) Г.Д.Вейнберг писал в 1933 г. в профсоюзном органе - газете «Труд»: «Они (рабочие) не должны защищаться от своего правительства. Это совершенно неправиль­но... Это подмена хозоргана... Это «левацкое оппортунистическое извраще-

342

ние, срыв единоначалия и вмешательство в оперативное управление» . С 1934 г. практика коллективных договоров фактически не существовала. В 1940 г. председатель Центрального совета профсоюзов Н.М.Шверник заявлял: «...когда план является решающим началом в развитии нашего народного хозяйства, вопросы заработной платы не могут решаться вне плана, вне связи с ним. Таким образом, коллективный договор как форма регулирования заработной платы изжил себя»[344].

В рамках политики повышения норм выработки режим широко ис­пользовал так называемое «социалистическое соревнование», поощряя конкуренцию между самими работниками. О том, как это делалось, свиде­тельствует история «стахановщины». В августе 1935 г. шахтер А.Г.Ста­ханов превысил сменную норму добычи угля почти в 15 раз. Его «опыт» широко рекламировался и внедрялся и в других отраслях экономики, был официально «рекомендован» пленумом ЦК партии. В действительности каждое из подобных достижений было специально «организовано» (с по­мощью создания особых условий работы) с тем, чтобы затем провести в 1936-1938 гг. массовое повышение норм выработки по всем отраслям. Один шахтер-эмигрант назвал «стахановщину» «новым выжиманием пота и крови из рабов «социалистического государства»»[345]. Не зря рабочие ненавидели «стахановцев»! Власти наказывали за убийство «стахановцев» как за политический терроризм (статья 58-8 Уголовного кодекса РСФСР; наказание - расстрел).

Во второй половине 1930-х годов на смену «сталинскому неонэпу» пришел курс, получивший название «большого террора». В ходе массовых репрессий против «врагов народа», по данным правозащитного общества «Мемориал», только за 1936-1938 гг. органами государственной безопас­ности было арестовано не менее 1710 тыс. человек, из которых минимум 725 тыс. приговорены к расстрелу. Кроме того, «милицейские тройки» осудили как «социально вредный элемент» не менее 400 тыс., высланы и депортированы в административном порядке не менее 200 тыс. и осужде­но по общеуголовным статьям не менее 2 млн. человек (из них 800 тыс. отправлены в лагеря)[346]. Удары сыпались и на «простых» людей, и на бывших политических противников Сталина и даже на представителей правящей номенклатуры.

У государственного террора было много причин, включая, разуме­ется, острую политическую борьбу, соперничество между номенклатур­ными кланами и стремление сталинского режима разрушить любую поч­ву для потенциального возникновения какой-либо оппозиции. Но среди этих причин выделяется еще одна, важнейшая: попытка сталинской сис­темы обеспечить растущую тяжелую и военную промышленность и строительство транспортной сети миллионами даровых рабочих рук за­ключенных. «Труд заключенных, как правило, очень непроизводителен. Русское правительство прибегает к нему в таких огромных масштабах просто потому, что у него относительно меньше капитала, чем людской силы, по сравнению с передовыми странами Западной Европы и Соеди­ненными Штатами, - пояснял британский марксист и критик сталинизма Тони Клифф. - В то же время, как это ни парадоксально, использование этого труда помогает преодолеть узкие места, вызываемые недостатком рабочей силы в некоторых районах и отраслях промышленности (...) Кро­ме того, следует помнить, что в СССР есть много неприятных работ (на Дальнем Севере, например), к которым свободных или даже полусвобод­ных рабочих можно склонить, только используя весьма веские побуди­тельные мотивы»[347].

Волна террора сопровождалась ужесточением трудового законода­тельства и фактической милитаризацией труда в период третьей пятилетки (1938-1941 гг.). Постановление от 28 декабря 1938 г. «О мероприятиях по упорядочению трудовой дисциплины» было направлено против опозданий на работу, «прогулов» и «безделья». Нарушителям грозило понижение в должности, а при совершении трех нарушений в течение месяца или че­тырех в течение двух месяцев - увольнение с работы[348]. Обеденные пере­рывы были сокращены с 45 до 25-3Ö минут. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г. запрещал «самовольный уход рабочих и служащих с предприятий и учреждений» и фактически продлевал рабочее время. «Самовольно ушедшие» с предприятий, из колхозов и учреждений отдавались под суд и карались тюремным заключением на срок от 2 до 4 месяцев. Работник, отсутствовавший на работе без «уважительной при­чины» хотя бы день, мог присуждаться к принудительным работам без тюремного заключения сроком до 6 месяцев по месту работы и к сокра­щению зарплаты на четверть[349]. Опоздание на более чем 20 минут уже считалось прогулом. Только за вторую половину 1940 г. за «самовольный уход», прогулы и опоздания было осуждено 2090 тысяч человек (в том числе 1,7 млн. приговорены к 6-месячному сроку по месту работы)[350]. В связи с переходом на «семидневку», были повышены нормы выработки и снижены расценки. В июле 1940 г. на заседании Политбюро Сталин поддержал продление рабочего дня для подростков с 6 до 8 часов. По указу Верховного Совета от 10 августа 1940 г., мелкие кражи на произ­водстве карались годом тюремного заключения. В октябре-декабре того же года правительству было предоставлено право ежегодно направлять в мобилизационном порядке от 850 тысяч до 1 млн. молодых людей в ре­месленные училища и фабрично-заводские школы, а самовольный уход оттуда наказывался тюремным заключением сроком до года[351]. Наконец, в октябре того же года органы управления промышленности получили офи­циальное право принудительно переводить работников на другие пред­приятия и учреждения. По существу, работники были прикреплены к сво­им рабочим местам.