Тем не менее, рывок в индустриализации был налицо. По официаль­ным данным, за годы первой пятилетки удалось построить и ввести в дей­ствие 1500 новых промышленных предприятий, увеличив промышленное производство в несколько раз, создав мощную военную индустрию и до­ведя удельный вес промышленности в народном хозяйстве до более чем 70% (по сравнению с 48% в 1928 г.)[330]. Начались необратимые сдвиги в социальной структуре. Если в 1928 г. в «цензовой» (крупной и средней) фабрично-заводской промышленности насчитывалось 2,8 млн. рабочих, то в 1932 г. в крупной индустрии было занято более 5 млн. рабочих, а общее число промышленных рабочих превысило 6,5 млн. Еще 3 млн. рабочих (в 6 раз больше, чем в 1927 г.) трудились строителями на сооружении раз­личных объектов[331]. Но достигнуто это было ценой тяжелейших лишений и самой жестокой эксплуатации трудящихся.

Политика государства была направлена на то, чтобы максимально со­кратить свободу передвижения рабочей силы. Идеалом считалось факти­ческое прикрепление работника к месту его работы. С конца 1920-х - на­чала 1930-х гг. была развернута кампания критики «дезертиров с трудово­го фронта» и «летунов» (людей, часто меняющих места работы в поисках лучшего заработка); их исключали из партии, комсомола, профсоюзов, старались не принимать на новое место. На предприятиях шел якобы «стихийный» сбор подписей в поддержку таких мер. Профсоюзы требовали от работников по первому призыву «партии и правительства» отправиться в наиболее «уязвимые» участки «трудового фронта». «Преданность» спе­циалистов своему предприятию поощрялась с помощью продвижения по службе, предоставления квартирных и отпускных льгот, преимуществ при распределении рационированных продуктов. Расторжение трудящимися трудового соглашения стало рассматриваться как односторонний акт, нару­шение трудовой дисциплины; ушедшим отказывали в предоставлении посо­бия по безработице. В 1931 г. была официально введена «трудовая книжка», в которой фиксировались места работы[332]. Первоначально эта система распространялась только на промышленных и транспортных рабочих, но с

1938 г. стала всеобщей. За слишком частую смену работы рабочий подвер­гался наказаниям. Писатель В.Серж описывал эту полицейскую практику: «Паспорт визируется по месту работы. При каждой перемене места работы причина перехода вносится в паспорт. Я знаю факты, когда рабочим, уво­ленным за неявку в выходной день для участия в «добровольной» (и, есте­ственно, не оплачиваемой) работе, в паспортах делалась отметка: «Уволен

332

за срыв производственного плана»» .

По существу, более не соблюдались ограничения сверхурочной рабо­ты, предусмотренные Кодексом законов о труде 1922 г. Фактическое ра­бочее время часто превышало официально установленный 8-часовой ра­бочий день. Директора предприятий могли по своему усмотрению вво­дить 10-часовой рабочий день при сохранении прежнего уровня зарплаты. В рамках «научной организации труда» принимались меры, целью которых было выжать из работника как можно больше. С 1927 г. устанавливался

7- часовой рабочий день с трехсменной работой и интенсификацией ноч­ного труда[333][334]. В 1929 г. в качестве мощного средства, ведущего к «гро­мадному росту производительности труда»[335], была введена так называе­мая «непрерывка» - вначале в нефтяной промышленности и металлургии, затем - также в сфере управления и торговли. Рабочая неделя длилась теперь 4 дня, за которыми следовал выходной, рабочий день продлевался до 8 часов. В итоге нормальная семейная жизнь работников разрушалась, выходные не совпадали, досуг был дезорганизован. В 1937 г. власти выну­ждены были начать вводить новую систему 6-дневной недели, а в 1940 г. вернулись к традиционной 7-дневной неделе с одним выходным днем при

8- часовом рабочем дне, что означало фактическое продление рабочего времени на 33 часов в месяц[336].

Официальная наука приводила аргументы в пользу продления рабоче­го времени и увеличения интенсивности труда. Основатель Государствен­ного института охраны труда и ведущий советский специалист в области трудовой гигиены С.И.Каплун заявил, что его учреждение пересмотрело принципы «теории утомляемости», которая, по его словам, «переоценива­ла» субъективное чувство усталости работника. Он назвал эту теорией орудием классового врага, его последней линией обороны. Утомляемость следовало преодолевать напряжением физических сил и воли[337].

С целью увеличить эксплуатацию труда работников и контроль над ним власти осуществили переход с почасовой оплаты труда на сдельную.

Число получавших сдельную оплату возросло с 1930 по 1932 гг. с 29% до 68%[338].

Об условиях жизни и труда людей на стройках первой пятилетки ярко рассказал писатель И.Эренбург в повести «День второй» (1932-1933 гг.). Речь шла о строительстве металлургического комбината в Кузнецке:

«У людей были воля и отчаяние - они выдержали. Звери отступили. Лошади тяжело дышали, забираясь в прожорливую глину; они потели злым потом и падали... Кобель тщетно нюхал землю. По ночам кобель выл от голода и от тоски... Кобель вскоре сдох. Крысы попытались при­строиться, но и крысы не выдержали суровой жизни. Только насекомые не изменили человеку. Они шли с ним под землю, где тускло светились пласты угля. Они шли с ним и в тайгу. Густыми ордами двигались вши, бодро неслись блохи, ползли деловитые клопы. Таракан, догадавшись, что не найти ему здесь иного прокорма, начал кусать человека <...> Но люди не звери: они умели жить молча. Днем они рыли землю или клали кирпичи. Ночью они спали <...>

Люди пришли сюда со всех четырех концов страны. Это был год, ко­гда страна дрогнула <...> Оседлая жизнь закончилась. Люди понеслись, и ничто больше не могло их остановить. Среди узлов вопили грудные мла­денцы. Старики отхлебывали суп из ржавых жестянок. Здесь были укра­инцы и татары, пермяки и калуцкие, буряты, черемисы, калмыки, шахтеры из Юзовки, токари из Коломны, бородатые рязанские мостовщики, комсо­мольцы, раскулаченные, безработные шахтеры из Вестфалии или из Силе­зии, Сухаревские спекулянты и растратчики, приговоренные к принуди­тельным работам, энтузиасты, жулики и даже сектанты-проповедники <...> По базарам Украины ходили вербовщики: они набирали рабочих. Глухие деревни Севера всполошились, узнав, что в Кузнецке людям дают сапоги <...> Казахи... никогда не видали ни заводов, ни железнодорожного полот­на. Им сказали, что где-то на севере еще можно жевать и смеяться. Тогда, подобрав полы своих длинных халатов, они пошли <...>

На стройке было двести двадцать тысяч человек. День и ночь рабочие строили бараки, но бараков не хватало. Семья спала на одной койке. Люди чесались, обнимались и плодились в темноте. Они развешивали вокруг коек трухлявое зловонное тряпье, пытаясь оградить свои ночи от чужих глаз <...> Те, что не попадали в бараки, рыли землянки. Человек приходил на стройку, и тотчас же, как зверь, он начинал рыть нору. Он спешил - перед ним была лютая сибирская зима <...>

Люди жили, как на войне. Они взрывали камень, рубили лес и стояли по пояс в ледяной воде, укрепляя плотину <...> Они устанавливали, что ни день, новые рекорда, и в больницах они лежали молча с отмороженными конечностями <...>

Летуны приезжали, чтобы сорвать спецодежду, Приезжали также кре­стьяне из ближних колхозов - «подработать на коровку». Приезжали и ком­сомольцы...: они строили гигант. Одни приезжали изголодавшись, другие уверовав. Третьих привозили - раскулаченных и арестантов, подмосковных огородников, рассеянных счетоводов, басмачей и церковников.