Василий Сигарев
Метель
Пьеса в двух действиях по мотивам одноименной повести А. С. Пушкина.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
МАРЬЯ ГАВРИЛОВНА, или МАША — бледная девица семнадцати лет
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА, её мать
ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ, ее отец
ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ, поручик
ДРАВИН — корнет в отставке, 40 лет
К.И.Т. — подруга корнета, пожелавшая остаться инкогнито
СВЯЩЕННИК
БУРМИН — молодой гусарский полковник
МОЛОДЦОВ
НАСТЯ — горничная
ПРИСЛУГА
Первое действие
Ох, судьба, судьба, судьба! Вне всяких сомнений, ты самая загадочная дама на свете. Самая загадочная и самая непредсказуемая. Ты вплетаешь в наши скромные стези такие свои иронии, что они оборачиваются питательной пищей для пылких умов художников слова. Иной раз и не понять: шутишь ли ты иль осыпаешь нас своими странными капризами с каким-то особым, непонятным умыслом.
А может быть, тебя и вовсе нет?
Нет, есть!
Знаю, есть. Иначе твоей жестокости не было бы иного объяснения.
Эх, судьба, судьба, судьба…
Первая картина
Бал в усадьбе Гаврилы Гавриловича Р. В зале по столичному шумно и, в то же время, как это водится в кругах провинциальных помещиков, чрезвычайно весело и незаурядно. Гремит музыка. Молодые пары кружатся в вальсе. Старики сидят в углу за столом и «шалят» с фортуной по пяти копеек в бостон.
Гаврила Гаврилович и Прасковья Петровна — жена его, там же, но «шалости» с фортуной, по всей видимости, не вызывают у них того магнетического азарта, что присущ прирожденным игрокам и игрокам преклонного возраста. Они поминутно оглядываются в сторону Марьи Гавриловны, или Маши, как мы будем ее называть, которая в свою очередь бросает взволнованные взоры на массивные двери в переднюю. Возле нее топчется миловидная девица с невообразимо пестрым веером и прелестным личиком. Она соизволила сохранить свое настоящее имя в тайне, разрешив использовать только инициалы, поэтому довольствуемся этим — К.И.Т.
Музыка грохочет. Пары кружатся. Бледная Марья Гавриловна напряженно следит за дверьми, которые, наконец, распахиваются и влетает немолодой гусар при добротных усах и внушительных бакенбардах.
К.И.Т. (Громко). Он?!
МАША. О, нет же! Это не он. Не Володя… Володя совсем другой.
К.И.Т. (Разочарованно.) Жаль… Как жаль. Этот очень даже ничего. (Задумчиво.) Красивый, живой, энергичный, как шампанское. Я бы вам завидовала, милая, если бы это оказался ваш Владимир Николаевич. Ой, как бы завидовала! Жаль, что это не он… С другой стороны, чем черт не шутит — с другой стороны мне не придется отбивать его у вас. (Смотрит на гусара горящим взором.) Ведь так?
МАША. Что?
К.И.Т. О! Я вижу, вы витаете в облаках, милая. Неужели, всерьез влюблены? Если это так, то я за вас безумно рада. Вернее, за нас, потому как, по всей видимости, я тоже скоро вознесусь на небеса.
МАША. О чем вы?
К.И.Т. О любви, глупенькая, о любви! Похоже, это чувство вновь посетило меня.
МАША. Я не понимаю вас?
К.И.Т. Боже, вы совсем потеряли голову. Как это мило, как прелестно, как очаровательно. Неужели, и со мной такое будет? Неужели в скором времени, и я точно также буду парить в поднебесье и не понимать смысла простых слов. Как это, должно быть, чудно…
МАША. Помилуйте, о чём вы?
К.И.Т. Я влюбилась, Марья Гавриловна! Влюбилась только что, прямо здесь, в доме вашего батюшки!
МАША. В кого?
К.И.Т. В того самого корнета, о котором минуту назад мы с вами говорили.
МАША. Но он же…
К.И.Т. Да, да, вы правы. Он не совсем молод, но разве любовь имеет право влюблять нас только в молодых? К тому же, среди сегодняшних кавалеров он самый юный. Может быть, не телом, но душою уж точно. Вы только поглядите на него, милая! Боже! Сколько в нём жизни! Шампанское! Настоящее французское шампанское! Веселое, игристое… И сладкое. Я буду счастлива, если ваш Владимир Николаевич окажется таким же.
МАША. Господи, тише!
К.И.Т. Чего вы боитесь, глупенькая?
МАША. Я не боюсь. Просто… (Смотрит на двери). Ну где же он?
К.И.Т. Да, это престранно. Быть может, он вовсе не испытывает к вам ответной склонности.
МАША. Прекратите! (Повернулась в сторону карточного стола, встретилась взглядом с Прасковьей Петровной.) Кажется, я понимаю, в чем здесь дело…
К.И.Т. Молчите. Он идет в нашу сторону.
МАША. Кто?
К.И.Т. Корнет… (Нервно обмахивается веером). Если он пригласит вас, я отравлюсь.
МАША. Что вы такое говорите?
К.И.Т. Тсс… (Нарочито громко.) И как же называется та книга?
МАША (шепотом). Какая книга?
К.И.Т. Играйте, Боже мой! Так как, вы говорите, называется та книга?
МАША (разволновавшись.) Я… я… я не помню.
ДРАВИН. Разрешите представиться: отставной корнет Дравин. Прошу любить и жаловать. Впрочем, жаловать не обязательно.
К.И.Т. Отчего же так?
ДРАВИН. От того, пожалуй, что жалование — есть гонорар за труды чиновника, а гонорар за труды офицера — любовь.
К.И.Т. Как мило вы говорите. Верно, прочитали у Аристотеля?
ДРАВИН. Нет, у его правнука корнета Дравина.
К.И.Т. Помилуйте, вы грек?
ДРАВИН. Только в особых случаях.
К.И.Т. В каких именно?
ДРАВИН. Ну… допустим, когда я имею намерения пригласить на вальс какую-нибудь очаровательную особу.
К.И.Т. (потупив глазки). И с кем же вы хотите танцевать? Нас здесь двое.
Марья Гавриловна вспыхивает.
ДРАВИН. О, в былые времена я бы потанцевал с вами обеими сразу, но, к сожалению, злоупотребление поединками и вином, лишило меня этого умения. Так что я приглашаю только вас.
К.И.Т. В таком случае, я согласна
Между тем танец заканчивается. Объявляют следующий. Снова играет музыка.
ДРАВИН. (Маше). Прошу-с прощения, мадмуазель.
К.И.Т. и Дравин уходят. К Марье Гавриловне подходит молодой человек с жидкими усами.
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Позвольте ангажировать вас на танец.
МАША (почти резко). Я не танцую
Молодой человек удаляется. Маша остается одна. Опустошенным взглядом она глядит на танцующих. Потом, едва не плача, на двери. Прасковья Петровна, заметив ее состояние, покидает играющих и идет к дочери.
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Отчего ты отказалась вальсировать с этим юношей, Маша? Это же сын самого Трофилина. Приличный молодой человек. С образованием, между прочим. Виды на тебя имеет некоторые. И батюшка ихней прочат тебя за него.
МАША. Зачем, маменька?
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Что — «зачем», Маша?
МАША. Зачем вы все это устроили?
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Знамо дело — для блага твоего.
МАША. Ах, маменька, не нужно мне блага этого — я другого желаю!
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Чего ты желаешь, неразумное дитя? Бедности? Нужды? Позору?
Маша пристально смотрит на нее.
