Он расчистил на столе место, сдвинул тарелки и горшки, высыпал перед собой горсточку мелких птичьих костей. Поворошил их, зашептал что-то, кости зашевелились.

Стёпка уже не удивлялся, привык к чудесам и магии. Да это же элль-финг, вдруг понял он, глядя на азиатское лицо Зарусахи. Точно элль-финг. Степняк. На хакаса похож или на монголов, которые с Батыем на Русь пришли. Значит, здесь элль-финги вот такие, совершенно не эльфийские. Но они же, кажется, со всеми воюют, они же враги, а этот спокойно здесь сидит, по-дружески, словно родственник.

Ведун как-будто угадал Стёпкины мысли.

— Зарусаха, чтобы ты знал, сродственник нам. Сестра моя младшая у него в жёнах. Он в Проторе давно на землю сел, когда с каганом тогдашним поссорился. И не один он здесь такой, тайга любого принимает.

Косточки на столе попрыгали, подёргались и улеглись в ряд. Зарусаха пожевал губами, качнул головой, опять что-то зашептал. Кости сухо щёлкали, умащивались, стараясь лечь так, чтобы колдуну понравилось. Но элль-фингу угодить было трудно. Он качал головой, вновь что-то нашёптывал, и так повторилось раз десять.

— Нет в степи демона, — объявил в итоге элль-хон. — Ни у одного игыза нет, ни у одного каган-шагыра. Правду рекла Старуха.

— А где же он тогда? — растерянно спросил Стёпка. В общем-то ему сейчас изо всех сил радоваться надо было. Нет Ванеса у элль-фингов, значит, и идти туда, за тридевять земель незачем. Но если его нет там, то…

— То лишь одному чародею ведомо, местоблюстителю Серафиану. Он, мыслю, нарочно тебя из замка отослал, чтобы от недругов схоронить. В замке чародеев слишком много, за всеми не уследишь, всем не прикажешь, каждый норовит себе пользу выгадать. Чародеи — они не воины дружинные, у них всяк сам по себе.

— Меня чуть не поймал там один, — признался Стёпка. — Жирный такой. Никарием зовут. Почти всё обо мне знал, весичам врал, что я вражий подсыл и меня в клеть посадить надо. Еле отбился от него, спасибо вурдалаки помогли.

— А поведай ты нам теперь, кто вас вызвал? — попросил Швырга, переглянувшись с отцом. — Что говорил, какими словами?

Стёпка рассказал историю своего появления в замке. Это всё произошло совсем недавно, но ему казалось, что с той ночи прошло уже несколько месяцев.

— Как чародей назвал заклинание? — спросил ведун.

— Какое-то зеркальное с двойным преломлением или двойное с зеркальным отражением… Не помню уже точно. Я тогда о Ваньке больше беспокоился.

Швырга нахмурился:

— Задурил, чародей, мальцу голову.

— Он всё правильно сделал, — возразил ведун. — Объяви он правду, Стеслав по незнанию кому угодно мог проговориться. Никарию тому же, али оркимагу… А не припомнишь ли дословно то заклинание, которое твой гоблин читал?

Стёпка наморщил лоб.

— Шабургасса, махравасса, забурдынза, шинза, мынза. Чебургунза… какая-то мунза… Лахривопса, хопса, хопса.

Он вспомнил, как они там дома с Ванькой смеялись, и тоже заулыбался невольно. Смешно звучало здесь это дурацкое заклинание после всех-то его приключений, легкомысленно как-то, совсем по-детски. А уж представить себе, скажем, Серафиана, на полном серьёзе выговаривающего эти глупые слова, было вообще невозможно.

Швырга побагровел. Ведун с Зарусахой пристально смотрели друг другу в глаза. Дядько Неусвистайло с интересом наблюдал за ними, забавно оттопырив нижнюю губу. Первым не выдержал Швырга. Он грохнул так, что подпрыгнул стол. Вслед за ним захохотали и ведун с эль-хоном. Такого хохота Стёпка ещё не слышал. Швырга тот просто чуть с лавки не сполз.

Стёпка сначала подумал, что они все над ним смеются, потом сообразил, что над заклинанием, и тоже захихикал. Особенно забавно смеялся Зарусаха, его глаза сделались узкими-узкими, в припадке веселья он даже умудрился смахнуть свои колдовские косточки на пол. Ведун прикрывал лицо руками, из его глаз текли слёзы. Дядько Неусвистайло широко усмехался в бороду, но не смеялся, к счастью, потому что тогда дом ведуна точно рухнул бы. К ним заглянула хозяйка, покачала головой и ушла, удивлённая странным поведением мужиков. Тут такие дела страшные творятся, а они ржут ровно лошади.

Отсмеявшись, ведун вытер слёзы, Зарусаха собрал свои косточки, Швырга в два приёма осушил целый ковш кваса; в глазах его ещё плескалось неуёмное веселье.

— Это заклинание… — сказал он. — Это вовсе не заклинание, Стеслав, можешь мне поверить, я ведь тоже в Летописном замке студиозусом был, повидал кое-чего. Твой гоблин тебя и не вызывал вовсе, хотя и верил, что вызывает. А на самом деле тот, кто всё это дело затеял, гоблином для отвода глаз прикрывался. А такими заклинаниями… не скажу тебе что болотные ворожеи творят за полкедрика. Мал ты ещё такие заклинания знать и говорить. Ваше счастье, что оно не полное, там ещё есть несколько слов, — он хохотнул. — Поведай, коли не притомился, кого ещё дорогой встретил?

Рассказывать Стёпка мог ещё много и долго. Вон сколько всего с ним за эти три дня произошло. Или четыре? Он уже и сам со счёта сбился. Его слушали внимательно, но удивлялись почему-то совсем не тому, чему удивлялся или что представлялось удивительным самому Степану. Так, например, рассказ о том, как он видел на дозорной башне гибель князя Крутомира, выслушали внимательно, но и только. И огненный демон, которого пытался вызвать Варварий с дружками, тоже никого не заинтересовал. Зато призраки во главе с однорогим Шервельдом чрезвычайно заинтересовали Зарусаху. И Стёпка по его просьбе постарался как можно тщательнее описать рыцарей и их доспехи. Стычка с жирным Никарием слушателей тоже не слишком впечатлила, как и Стурр с его вонючим нетопырём, зато упоминание о склодомасе вызвало оживление и даже оторопь. Судя по их реакции, Стёпкины собеседники и сами не прочь были бы завладеть непонятной вещицей, ради которой рогатые милорды шастали по подземельям Летописного замка. А Стёпка это слово случайно вспомнил, оно как-то непроизвольно у него из головы выскочило, когда он послание Стурра пытался повторить, он даже произнёс его неправильно, он сказал «скломодас», но встрепенувшийся ведун его поправил и очень выразительно переглянулся с Зарусахой.

— А ты не приметил случаем, что на листах тех начертано было? — спросил Швырга. — Очень нам любопытственно было бы взглянуть на них.

Стёпка молча достал из котомки мятые листы пергамента. Надо было видеть руки ведуна и элль-хона, когда они разглаживали эти листки, надо было видеть их лица и глаза, когда они пытались прочесть написанное. Стёпка дёрнулся было предупредить о том, что пергаменты могут вспыхнуть, но вовремя сообразил, что старики и без его советов обойдутся, а иначе какие из них ведуны-колдуны.

— Тебе они для чего надобны, Стеслав? — спросил ведун.

— Ни для чего не надобны. Я их для того забрал, чтобы они к оркимагам не попали. Потому что они из замка украдены. Если вам они нужны, забирайте их себе. Что я с ними делать буду? Я их даже прочитать не могу. Один попробовал, да он сразу сгорел.

— Благодарю тебя, — искренне сказал ведун. — За одно это тебя от весичей спасать следовало. Ты тому не воспротивишься, ежели мы эти листы элль-хону отдадим в полное владение? Никоего ущерба чародеям не станется, слово моё в том.

Стёпка помотал головой:

— Решайте сами, что с ними делать. Мне они вообще не нужны. Это ваши тайны, не мои.

Что ещё? О ловушке гномлинской и разбойниках во главе со Щепотой Стёпка рассказал вскользь, понимал сам, что это мелочи. (Ха-ха, а в яме, рядом с колом сидя, он так вовсе не думал!) И вновь старики его удивили. Заинтересовал их неведомо почему дракончик. Нет, сам Степан к Дрэге тоже был не равнодушен, но ему было непонятно, зачем старикам понадобилось так подробно расспрашивать о том, как дракон был взнуздан, каким образом он попал в повозку тролля и как себя вёл после освобождения.

— Он улетел? — спросил ведун.

«Он улетел, но обещал вернуться» чуть было не ответил Стёпка уже слегка навязшей в зубах фразой, но вовремя спохватился: