— Ну ладно, желаю тебе здравствовать, Мишка, — с вызовом произнес он и направился было к выходу. Но Найда не шелохнулась. Тогда Евсей с силой рванул поводок. Собака легла, но Евсей безжалостно потащил ее за собой.

Мишка схватил товарища за руку. Однако его опасения были напрасны: Андраш не двинулся с места. Углежоги слышали, как лесничий на ходу ремнем бьет собаку.

— Не надо было… — взглянул на него Мишка.

— Я тут ни при чем, — ответил чужак.

— Есть в тебе колдовская сила? — с замиранием сердца спросил Мишка.

— Нет во мне никакой колдовской силы.

— Жаль, что нет. Ты ведь понимаешь, что отныне Евсей — твой смертный враг.

Андраш пожал плечами.

— Так уж и смертный…

— Ну, конечно, не смертный, это так, к слову говорится. Но язык у него поганый, так что остерегайся.

— Мне в жизни столько всего приходилось остерегаться, что я уж и забыл, как это люди вечно с оглядкой живут, — равнодушно ответил чужак и, чтобы на этом закончить разговор, спросил: — Запрягать?

— Давай запрягай, — сказал Мишка.

В субботу утром Мишка, встав ото сна, собирался в дорогу, когда собака, тяжело дыша, вбежала в открытую дверь избушки. Чужак ушел к роднику за водой.

— Ты чего тут забыла? — удивленно воскликнул Мишка.

Найда бросилась вон и через минуту, прижавшись носом к колену Андраша, вернулась в дом.

— Слышь, Андраш, — встретил его Мишка, — собака-то из дому сбежала! Пришла без Евсея.

— Похоже на то.

— Не то что похоже, а так оно и есть. Сроду не бывало, чтобы Евсей сюда в субботу заявлялся. У него уже с половины пятницы воскресенье начинается. Субботу и воскресенье можно бы спокойно на откуп дать всем, кто до дарового леса охоч, кабы нашлись такие чудаки, кому боязно по будням лес красть. Да только не сыскать таких чудаков — вот те крест! По субботам-воскресеньям и жулики отдыхают.

Андраш лишь кивком головы ответил на многословные речи Мишки.

— И все же неладно выходит с собакой… — враз посерьезнел Мишка. — Не к добру это… Как думаешь, отвезти ее обратно?

— Нелегко будет.

— Чего тут трудного? Небось с собакой-то совладать силенок хватит. Связать да забросить в телегу — вот и вся недолга.

— Она же опять прибежит.

— Вот то-то и оно, что прибежит, стало быть, и нечего огород городить. И какого лешего она к тебе пристала, окаянная?

— Так ведь и я ее полюбил. И жалею ее.

— А ведь ей нехудо жилось у Евсея. Человек он злой, но собаку свою ценил. И уж теперь наверняка ее не уступит. Охотничья гордость не стерпит, чтобы собака от хозяина сбежала.

Грудь чужака высоко поднялась, затем с неслышным вздохом опала.

— Ты веришь мне, Миша? — спросил он, глядя в пол перед собою.

— С чего бы не верить?

— Нет, серьезно!

— Да полно тебе!

— Одолжи меру пшеницы.

— И одолжу. Почему не одолжить?

— Спасибо тебе, Миша!

— За что тут благодарить, вот чудак-человек… Скоро моя Жучка тоже ощенится, любого щенка на выбор отдам тебе с радостью. На кой тебе такая здоровенная собака? Ее прокормить — все равно что теленка вырастить. Ну, если не теленка, то уж поросенка-то наверняка. Ты, брат, обмозгуй все как следует. Не ты ведь эту Найду растил, натаскивал, она другим навыкам обучена. На черта она тебе сдалась?

— Так ведь это я ей нужен. Боится она лесничего.

— Ты шутишь или всерьез? Думаешь, она поняла его слова?

— То ли слова, то ли взгляд, но поняла.

— Тогда я молчу и больше не вмешиваюсь. А то еще решишь, будто скуплюсь в долг тебе дать.

— Разве я могу о тебе такое подумать, Миша! — негромко обронил чужак.

Мишка отправился в село с твердым намерением, если только представится возможность, откупить у Евсея собаку. Хотя и знал, что дома неприятных разговоров не оберешься. «Старый дурень, мало ему, что по сей день кормил-поил стороннего человека, а теперь, вишь, решил цельную меру зерна ему отвалить! Можно подумать, у нас самих добра девать некуда!» В ушах у Мишки заранее звучали попреки, какими в сердцах его осыплет жена. Медленно тащилась повозка по лесной дороге: возница хотел добраться домой затемно. Он не станет выслушивать старухины причитания; распряжет лошадь, зайдет в дом на минутку, сбросит с себя на пол грязную одежку — и бегом в баню. Нет, сегодня он насчет зерна даже разговора заводить не будет, а завтра с утречка, как глаза продерет, сразу же отправится к Евсею. Если удастся столковаться с Евсеем, то и старуха не посмеет лезть на рожон.

Мишка провел дело, как и задумал, но без толку. Несолоно хлебавши возвращался он в тайгу. Солнце спустилось за верхушки сосен, черными зубцами вырисовавшиеся на фоне предзакатного неба, когда он подъехал к угольным ямам. По дороге домой он мысленно препирался с женою, а на обратном пути беспокоился, как сказать о неудаче товарищу.

— Не отдает Евсей собаку, — рубанул он сплеча вместо приветствия сидящему у края ямы Андрашу. Затем молча обошел угольные кучи и скрылся в избе. Его обычной разговорчивости как не бывало.

Чужак сидел не двигаясь. Собака вытянулась рядом, положив голову ему на колени и провожая взглядом Мишку.

Прошло не меньше часа, прежде чем Мишка кликнул товарища:

— Эй, заходи в дом!

Андраш поднялся и пошел в дом. Собака осталась у ямы. Вечерние сумерки заметно сгущались.

На сей раз Мишка накрыл на стол, выложив поверх полотняной тряпицы всю привезенную из дому снедь. Однако хлеба подал не два каравая, как обычно, а только один. Это означало, что отныне и до тех пор, покуда они сообща живут в этой избушке, все у них общее.

Мишка вручил Андрашу хлеб, пододвинул нож поближе.

— Присядем, что ли…

Оба были в чистых рубахах.

— Где она? — почти шепотом спросил Мишка.

— У ямы осталась.

— Ни в какую Евсей не соглашается. Говорит, лучше пристрелит, чем в другие руки отдаст, — негромкой скороговоркой выпалил Мишка и зыркнул по сторонам. Он явно опасался, что собака услышит и поймет его слова.

— Ты сказал, что сразу расплатишься?

Мишка грохнул кулаком по столу.

— А ты как думал? Рот — не задница, чтоб его на замке держать.

— Ну ладно, ладно. Чего ты сразу на стенку лезешь?

— Ладно, ладно, — передразнил его Мишка. — Что делать-то будем? Ведь этак дело добром не кончится, заранее тебе говорю.

Андраш махнул рукой:

— Отдаст. Одумается и отдаст.

— Плохо ты Евсея знаешь. Жадён, как черт, по нему сразу видно. Зато ты не знаешь, что он три раза был женат и сейчас решил третий дом на сторону сплавить; покупателя на него подыскивает. А дом самый справный на селе. Но Евсей, коли озлится, даже дома не пожалеет.

— А по-моему, отдаст он собаку. Хотя бы из-за охотничьей гордости. Ведь собака теперь его слушаться не станет.

Мишка взял было в руки кружку с простоквашей, но, так и не попробовав, поставил обратно на стол. Теперь голос его обрел привычную громкость.

— Андраш! Признайся, как на духу: чем ты ее привадил — взглядом или едой?

— Ни тем, ни другим. Ты дал ей хлебную корку, а я ничем не кормил. Со вчерашнего дня, правда, мы с ней сообща кормимся.

— Не желаешь отвечать? — рассерженно спросил Мишка. — Признайся, взглядом околдовываешь или заговор знаешь?

— Нет.

— И не умеешь?

— Нет.

— А на селе сказывают, будто у тебя глаз колдовской.

— Евсей воду мутит?

— Там и без Евсея болтунов хватает. Одну толстозадую Варвару послушать, и то много чего наберешься. Хочешь, перескажу?

— Валяй… — Андраш отрезал ломоть хлеба.

— Так вот, Варваре этой известно, какие дела тут творились в ночь с субботы на воскресенье… Не на этой неделе, а на прошлой, в новолунье. Она тогда в лесу была, ревматизм муравьями лечила. Говорит, в новолунье лучше всего помогает. Ты про такое слыхал?

— Как не слыхать. Еще в прежние времена старики знали, что муравьиные укусы от ревматизма верное средство. И новолунье тут ни при чем.

— Насчет новолунья не знаю. А что до ревматизма, то стоит наша Варвара посреди муравейника голая, в чем мать родила, и вдруг слышит: беглые арестанты по лесу идут.