— Но тогда… — я напускаю на себя равнодушный вид, а в горле застревает какой-то комок, — почему бы тебе не провести этот вечер у меня?

Краем глаза вижу: Марина улыбается.

— Только этот вечер? — спрашивает она игриво. Значит, все в порядке — Марина снова Марина.

— Можно и всю жизнь.

— Добрый ты, Боян… Добрый и чуть глупый… — Она кладет мне руку на плечо, нагибается и целует меня куда-то около уха. — Ты такой добрый, что даже страшно, и тебе нужно беречься! Ладно, вези меня к себе…

Поворачиваю и еду домой. Я давно не был здесь. Ввожу «москвич» в свой маленький дворик, открываю дверь холодной квартиры и приглашаю:

— Входи, располагайся. Здесь есть электрическая печка, можешь включить, а я сбегаю в магазин.

Через час я возвращаюсь — и не узнаю своего дома: вымытые изнутри окна зеркально сияют, в прихожей и в коридоре пахнет мылом и порошками, комната блестит, как после ремонта, а в кухне над столом колдует хрупкая стройная женщина с грустным, будто обиженным лицом. Как же много ей пришлось пережить, бедняжке… При виде ее лица у меня от жалости перехватывает горло, и я готов сделать невозможное, чтобы снять с нее эту пелену страха и боли. Марина смотрит на меня и с блестящими от слез глазами крепко обнимает за шею. Я целую ее горячие губы, она что-то говорит — быстро, бессвязно, мы стоим обнявшись целую вечность, и разорвать эти объятия нет сил ни у меня, ни у нее… Потом она все же размыкает руки, умело выкладывает из сумок пакеты, бутылки, через несколько минут на столе роскошный ужин, и рядом Марина — такая, какой я знаю ее и помню в самые лучшие дни на базе. Мы что-то едим, пьем, и она говорит не переставая, рассказывая мне всю свою одиссею, в чем-то оправдывается, за что-то просит прощения, я слушаю плохо, целую ее руки, и мы снова стоим обнявшись посреди кухни, и день переходит в вечер, а вечер падает в ночь.

За окнами уже темно, в домах напротив зажглись огни, я включаю старый приемник и удивляюсь, что он работает после столь долгого молчания. Мы слушаем дивную музыку, Марина нежно прижимается ко мне.

— О чем ты думаешь?

— Не знаю… Мне очень хорошо…

Я целую ее глаза.

— Ты устал? — Она осторожно трогает ладонью мой лоб. — По-моему, у тебя все еще температура…

Я целую ее снова…

…Резкий телефонный звонок будит меня, я вскакиваю и оглядываюсь вокруг. Марины нет, ушла. Но ничего, теперь я знаю, где ее искать. Сейчас семь часов, значит, она уже в поезде. Телефон звонит беспрерывно. Поднимаю трубку и узнаю голос Нади. Он раздается будто издалека, она о чем-то спрашивает меня, я слышу свое имя — но не отвечаю, молча кладу трубку. Все. Подхожу к окну, настежь открываю его, и меня охватывает бодрящий морозец. Я смотрю вниз на белую глухую пелену и глазам своим не верю: сегодня утром здесь пробегала и оставила глубокие следы по пути к далеким силуэтам Старцев и Предела большая черная пантера…

Кирил Топалов

Разминаване

1986

Плюсы и минусы любой профессии — как положительный и отрицательный заряды магнитной подковы, для всех они одинаковы, ребристые и твердые, заряженные соответствующей долей энергии. И только ты, выгнувший спину меж двумя полюсами подковы, как натянутый лук, только ты не похож на других, потому что ты данный конкретный человек и, как каждый живой человек, — уникален. Поэтому и тебе может иногда стать в тягость твоя профессия, и ты тащишь ее на себе как непосильный груз, но такому человеку, как ты, милый мой, перешагнувшему уже пенсионный рубеж, не следовало бы забывать, что не профессия выбирает человека, а человек профессию, ну, как, например, кавалер — даму, которую приглашает на бал, и если во время танца окажется, что дама выше его или у нее какой-нибудь другой «недостаток», то не дама виновата в этом.

Еще меньше виноваты перед тобой люди, чьи интересы ты подрядился стеречь и столько уже лет делаешь это, а они, в сущности, скорее боятся тебя, чем любят, и называют меж собой весьма неприятными жаргонными словечками, и если они, не дай Бог, увидят, как ты идешь по улице и разговариваешь сам с собой, они скажут… Они скажут… Ну да, конечно же, они именно это и скажут: «Он уже дошел — разговаривает сам с собой…»

Значит, каждая профессия имеет и минусы и плюсы, так что приготовься и начинай с плюсов. Или все-таки лучше с минусов. Так легче, да и внушает больше оптимизма, если рассматриваешь какое-то явление в развитии — от плохого к хорошему. Оптимизм… А если у человека не остается даже оптимизма, куда ему деваться?..

Впрочем, что до меня, то я считаю оптимизм не самой положительной психологической категорией (я имею в виду социальный ее смысл). Он может быть просто-таки ощутимо вредным, если говорить об оптимизме новоиспеченного уголовного преступника. Впервые нарушающий закон уголовник в чем-то похож — да, да, — он похож на влюбленного в первый раз сопляка, который воображает, что ему первому на земле довелось одуреть от русой косы соседской девчонки и что его и девчонкины родители понятия не имеют о том, чем заняты сопляк и «русая коса» вечерами в скверике или на уединенной скамейке перед их домом. Точно так же новоиспеченный преступник прелестно наивен, трогательно глуп, фатально близорук и досадно неизобретателен.

Вот, например, «первооткрыватель», две недели назад пришедший на бензозаправку, — стоит ему увидеть меня или кого-нибудь другого из нашей системы или еще пуще — из городского или окружного начальства, как он выходит из своего закутка и сам наливает нам бензин, при этом улыбается, как Мерилин Монро, и отвешивает тысячу поклонов. Он отлично знает, где находится недавний состав служащих этой бензоколонки и за что он «туда» попал, но, несмотря на это, уже на третий день он начинает — по следам своих предшественников — фокусы с упорами на аппаратах, с использованием температурных излишков бензина в жаркие дни, комбинации с талонами на заправку государственного транспорта и так далее и тому подобное. Новичок… Или, например, директор магазина «Тысяча и одна вещь» — он тоже «открывает Америку». Его предшественник еще не услышал приговора суда, а этот торопится, не хочет отставать от жизни: сразу связывается с предприимчивыми, оборотистыми закупщиками, поставщиками и еще более ловкими производителями «его» товаров, и хотя дефицита у него не так уж много, но что ему стоит накачать этот дефицит, даже на тех товарах, которые у него в изобилии лежат на складах… А что уж говорить о барменах или, к примеру, о перекупщиках валюты (до некоторого времени личные валютные операции, как известно, считались государственным преступлением)… А потом дураки копят тайно, а смелые приходят в шикарный ресторан и на глазах у подобострастных официантов и почтеннейшей публики швыряют за вечер сотни левов… Однако в результате и те и другие рано или поздно оказывают мне честь посещением моего кабинета; при этом они, конечно же, хнычут и даже иногда плачут и страстно уверяют, что это было в первый и последний раз, что они не знали, что вершили, — и так далее и тому подобное. Прекрасно знали они, что вершат, но, впервые влюбившись или совершая преступление, человек, как мы установили, теряет разум — и тогда можно ли требовать от него, чтобы он проявлял фантазию или, на худой конец, сообразительность?..

Скучно и однообразно крадут у нас. Собственно, почти так же и убивают. Напьются в корчме или дома с кем-то, на кого давно имеют зуб, выхватят нож или топор и убивают — «в целях самозащиты». Они, как и воры, как правило, раскаиваются. Что правда, то правда — и тем и другим я говорю, что понимаю их, причем говорю это искренне. Однако максима «понять — значит простить» годится для влюбленных, в первый и в последний раз, но не для нас, никак не для нас…