— Но Мышка позволила мне жить здесь сколько моей душе угодно! — сказал он. — Она такая душка! — Он улыбнулся — в точности как благовоспитанный ребенок, рассказывающий о любимой тете. — Мышка очень интересуется моими приключениями там, за гранью реального мира, в царстве Невыразимого… И всегда требует, чтобы я позволил ей перепечатать рукопись — говорит, что ей несказанно приятно читать мои произведения самой первой.

— Какая удача! — сказал я. — Особенно если учесть, сколько сейчас берут машинистки!

И тут вошла Мими Ройс с чайным подносом. Фостер даже головы не повернул. Он то ли действительно не замечал ее очевидного обожания, то ли предпочитал делать вид, что не замечает. Мими, похоже, ничего против не имела. Мне показалось, что передо мной разыгрывается показательный спектакль на тему: «Любовь и английский национальный стиль», в котором всемерно воспевается покорность судьбе, приглушенность голоса и тонов, сдержанность манер… Мими напоила нас чаем и удалилась, а мы с Чарлзом еще некоторое время продолжали беседовать об аурах и различных типах «линии жизни», затем перешли к теме, действительно интересной для нас обоих, — к его очередной книге.

— Она будет несколько необычной, — заявил Фостер, откинувшись на спинку кресла и сложив пальцы домиком.

— Неужели еще одно «спиритуальное» приключение? — удивился я. — О чем же вы пишете на сей раз?

— Догадайтесь!

— Так, ну что ж… Вы, часом, не собираетесь в Мачу Пикчу — проверить, справедливы ли доводы в пользу приземления там инопланетных космических кораблей?

Он покачал головой:

— Эту тему издательство «Мистические откровения» уже заказало Элтону Тревису. Нет, я ожидаю невероятных приключений прямо здесь, в «Хижине сипая»!

— Неужто здесь обнаружилось привидение или полтергейст?

— Фи, скука какая! Стыдитесь!

— Ну все, сдаюсь, — признался я.

— Я предполагаю осуществить переход в Неведомое непосредственно отсюда, — начал Фостер. — Я буду путешествовать по невообразимым мирам… А затем, разумеется, опишу то, что там видел!

— Вот это да! — восхитился я.

— Вы знакомы с работами фон Гельмгольца?

— Это не он гадал по картам Таро Фридриху Великому?

— Нет, то был Манфред фон Гельмгольц. А я говорю о Вильгельме, знаменитом математике и исследователе, жившем в девятнадцатом веке. Согласно его выводам теоретически вполне возможно ЗАГЛЯНУТЬ прямо в четвертое измерение.

Я задумался, но так ничего из своей памяти на сей счет и не выудил.

— Понятие «четвертое измерение», которым оперирует фон Гельмгольц, — продолжал Фостер, — по сути дела, синонимично понятию «спиритуалистская мистика». Так, например, с течением времени меняется название той или иной местности, однако сама местность остается неизменной.

Я кивнул. Вопреки самому себе я во все это верю. Потому и занялся изданием эзотерической литературы. Но я все же понимаю, что иллюзии и самообман здесь — скорее правило, чем исключение.

— Однако царство духа, или четвертое измерение, — вещал Фостер, — вполне соотносимо и с нашей повседневной жизнью. Ведь духи окружают нас повсюду. Но живут и движутся они именно в том странном пространстве, которое фон Гельмгольц назвал «четвертым измерением». Так что видеть их практически невозможно.

У меня было ощущение, что Фостер, импровизируя вслух, уже прикидывает текст первой главы своей новой книги. Но я его не прерывал.

— Глаза наши ослеплены реальностью, бытом. Но существуют способы, благодаря которым можно научиться видеть, что же ЕЩЕ есть вокруг нас. Вы знаете о кубиках Хинтона? — вдруг обратился Фостер прямо ко мне. — О нем упоминает в своем «Математическом карнавале» Мартин Гарднер. Чарлз Говард Хинтон — весьма эксцентричный американский математик; году в 1910-м он изобрел схему, благодаря которой можно выучиться зрительно воспринимать так называемый гиперкуб, или «квадрат в четырех измерениях». В основе этой схемы — множество разноцветных, точно мозаика, кубиков, которые, по мнению Хинтона, нужно сперва научиться мысленно представлять себе по отдельности, затем, тоже в уме, научиться ими манипулировать, как бы поворачивая их все быстрее и быстрее, и тогда наконец перед вами возникнет единое целое, знаменитый гиперкуб. — Фостер помолчал. — Правда, Хинтон считал, что добиться этого чертовски трудно. А впоследствии некоторые исследователи, как пишет Гарднер, предупреждали даже о возможности некоего опасного физического и морального ущерба, возникающего при попытке мысленно воспроизвести гиперкуб.

— Похоже, от этого запросто можно сойти с ума, — вставил я.

— Что кое с кем и произошло! — радостно подтвердил Фостер. — Но это они, должно быть, от огорчения. Процедура, предложенная Хинтоном, требует нечеловеческой концентрации. На такую способен, наверное, лишь настоящий йог.

— Вроде вас?

— Дорогой мой! Да я порой вспомнить не могу, что пять минут назад в газете прочел! К счастью, концентрация — не единственный путь в Неведомое. Зачарованность, гипноз — вот куда более легкий путь к заветной мистической тропе. Принцип Хинтона вполне логичен, однако, чтобы он действительно заработал, его следует сочетать с технологией Эры Водолея. И я этого добился!

Он повел меня в соседнюю комнату. Там, на низеньком столике, стояло то, что я сперва принял за некую модернистскую скульптуру. Из литого чугунного основания «скульптуры» вздымался стержень-основа, на вершине которого покоился шар — примерно с человеческую голову. От шара во все стороны расходились светящиеся стерженьки с кубиками на концах. Вся эта штуковина походила на выполненного в кубистской манере дикобраза.

Затем я разглядел на каждой стороне маленьких мозаичных кубиков некие изображения или знаки. То были буквы из санскритского, ивритского и арабского алфавитов, фольклорные символы Древнего Египта и франкмасонов, китайские идеограммы и множество различных элементов прочих мифологических систем. Теперь странная скульптура уже не казалась мне похожей на дикобраза. Я воспринимал ее скорее как передовую фалангу мистицизма, решительно вступившую в схватку со своим вечным врагом — здравым смыслом. Так что, хотя я и занимаюсь изданием эзотерических книг, я невольно содрогнулся.

— Хинтон, разумеется, этого не знал, — сказал Фостер, — но споткнулся он на так называемом принципе мандалы, то есть принципе совокупности, составляющими которой и были малые кубы. Если мысленно воспроизвести их все одновременно, как элементы единой системы, вам откроется Вечное и Неизменное — целостная космическая Мандала, или четырехмерное пространство-время (это уж в зависимости от того, какой терминологией вам предпочтительнее пользоваться). Кубики Хинтона представляли собой лишь трехмерную, как бы «взорванную» проекцию этерического объекта, который не желает быть полностью воспроизведен в нашей реальной действительности. Это тот самый единорог, который, завидев мужчину, спасается бегством…

— …однако кладет голову на колени девственнице, — подхватил я.

Он лишь нетерпеливо пожал плечами:

— Никогда не придавайте слишком большого значения фигурам речи, старина. Предоставим Мышке распутывать мои метафоры при перепечатке рукописи. Главное то, что я теперь способен воспользоваться гениальным открытием Хинтона — его взорванной Мандалой, смыкание которой, если его достигнуть, даст нам невыразимо прекрасный объект для непрерывного любования и восхищения, некую бесконечную спираль, служащую для путешествий в Неведомое! Смотрите: так начинается это путешествие. — Он нажал на кнопку у основания устройства, и сфера начала вращаться, лучевидные отростки — тоже. Вращались и крохотные кубики на концах отростков, вызывая у меня одновременно завораживающее и тревожное ощущение. Я был рад, когда Фостер наконец выключил свою машину. — Вот вам моя Автоматическая Мандала! — воскликнул он торжествующе. — Ну, что скажете?

— Скажу, что из-за этой машинки вы запросто можете угодить в беду, — сказал я.

— Да я не о том! — раздраженно отмел он мои опасения. — Мне интересно знать, годится ли все это, по-вашему, как тема для новой книги?