ПИНО. Если любовь — сладчайшее из переживаний, то в нем немало горечи. Легко любить себя. Можно полюбить другого. Но забыть при этом о себе, это намного труднее. Вот виноградная лоза — рождается и быстро умирает. Если не снять урожай, зачем тогда ей было появляться? Какая мука — смерть прежнего себя и в любви и новое рожденье. Рождение в любви — потеря из потерь и в то же время радость обретения!
Он ласково гладит Корневище.
Я люблю Зинфандель. И так хочу, чтобы она меня полюбила. Меня, а не мое богатство или имя. Придется надевать маску — пусть думает, что я безнадежно влюбленный в нее бедняк. Я предложу ей бежать. И тогда посмотрим.
Видит АРЛЕ КИНО.
Эй, Арли, я тебя искал.
АРЛЕ КИНО. А я тебя, Пино. У меня для тебя весть. Смотри…
ПИНО. Сейчас не могу, Арли. Я так страдаю…
АРЛЕ КИНО. Влюблен!
ПИНО. Что, это так заметно?!
АРЛЕ КИНО. Сеэра сказала.
ПИНО. Какая Сеэра?
АРЛЕ КИНО. Служанка Зинфандель. Ты должен ее похитить!
ПИНО. Сеэру?
АРЛЕ КИНО. Нет, Зинфандель. (ПИНО радуется). Еще не все: теперь смотри послание.
Повторяет пантомиму: Я ЛЮБЛЮ ПИНО.
ПИНО. Я ЛЮБЛЮ… ПИНО! Ты в меня влюблен?
АРЛЕ КИНО. Не я, а Зинфандель!
Он продолжает, путаясь в словах и жестах, но ПИНО не слушает его.
ПИНО. Зинфандель… любит…Пино!! Зинфандель, она любит меня!! Не может быть!!
АРЛЕ КИНО (дергает его, напоминая, что надо идти). Пора бежать! Пошли!
ПИНО (отмахиваясь). Бежать! Какое волшебное слово! Значит, ей все равно, богат я или беден. Что, Арли, я не прав?!
АРЛЕ КИНО (с застывшим выражением лица дергает его, напоминая, что пора уходить). Прав, прав! Пора идти!
ПИНО (отмахиваясь).
Лицо твое в моих глазах, мое в твоих,
И преданность сердец на наших лицах.
Пусть наши две любви — любовь двоих
В одну сольются трепетной зарницей.
(Джон Донн)
АРЛЕ КИНО. Я буду не я, если мы сейчас же не отправимся в путь! Вперед!
Он выталкивает ПИНО за кулисы. Звучит музыка. Продолжая разговор, на сцену входят ПАНГРАЦИО и ГРИНЬОЛИНО.
ПАНГРАЦИО. … как вы понимаете, Гриньолино, я в первую очередь руководствуюсь интересами своей дочери.
ГРИНЬОЛИНО. Конечно, конечно, дорогой Панграцио. Но я юрист, как вы понимаете, я не могу жениться на девушке, которая все время молчит.
ПАНГРАЦИО. Я заверяю вас, что она совершенно здорова.
ГРИНЬОЛИНО. Тем лучше. Я думаю, вы не будете возражать, если ее обследует один всемирно известный врач, мой друг. (ПАНГРАЦИО отводит глаза). Причем совершенно бесплатно.
ПАНГРАЦИО. Вы уверены.
ГРИНЬОЛИНО. Разумеется.
ПАНГРАЦИО (подумав). Зинфандель!
Входит ЗИНФАНДЕЛЬ со служанкой.
Входи, входи, дорогое дитя. А теперь поздоровайся с господином Гриньолино. (Она приседает). Ну будь умницей, скажи: «Здравствуйте!» (Она снова делает реверанс). Я кому сказал скажи: «Здравствуйте, господин Гриньолино!»
СЕЭРА (из-за спины ЗИНФАНДЕЛЬ). Здравствуйте, господин Гриньолино.
ПАНГРАЦИО. Ну вот и хорошо. Ты знаешь, Зинфандель, господин Гриньолино весьма обеспокоен твоим состоянием. Он хочет, чтобы один всемирно известный врач обследовал твое горло. Причем бесплатно. (Бросает взгляд на ГРИНЬОЛИНО, ища поддержки. Тем временем девушки заговорщицки переглядываются). Дорогой Гриньолино, примите от меня мое сокровище, я смело вверяю его вашим заботам.
ГРИНЬОЛИНО (кричит в дверь). Эй, такси! (ПАНГРАЦИО). Дорогой Панграцио, мое сердце принадлежит вашему сокровищу настолько же, насколько ей будут принадлежать ваше завещание, ваш дом и виноградники. Прощайте.
К двери дома подъезжает такси — автомобиль без крыши или боковых створок. Им управляет АРЛЕ КИНО в костюме шофера. Гоночная кепи и очки делают его вид весьма импозантным. Все усаживаются в машину. АРЛЕ КИНО успевает перекинуться двумя словами с СЕЭРОЙ, которая тут же все передает ЗИНФАНДЕЛЬ. Такси аккуратно трогается с места с тем, чтобы через минуту остановиться у дома мнимого доктора, который встречает их на пороге. Доктор — переодетый ПИНО. Он «плохо» слышит, поэтому обе его руки приложены к уху.
ДОКТОР. Что вас беспокоит?
ГРИНЬОЛИНО. Доктор, эта девушка так влюблена, что потеряла дар речи и все время молчит.
ДОКТОР. Ах, радикулит. Где болит?
ГРИНЬОЛИНО. Она проглотила язык и нема.
ДОКТОР. Ах, грудь сама! Ну-с, давайте послушаем.
ПИНО стетоскопом слушает ЗИНФАНДЕЛЬ, которой процедура явно приятна.
ДОКТОР. Так, так… понятно… угу… хмм, ооо… э!
ПИНО также радует этот розыгрыш. ГРИНЬОЛИНО в ярости.
Жалоб нет? Что я могу сказать: легкие чистые. Все в порядке. Однако нельзя не заметить. Что девушка серьезно влюблена.
ГРИНЬОЛИНО. Тьфу, какой дурак! Я это и сам знаю. Она ж от любви проглотила язык!
ДОКТОР. Ах, язык! Так бы и сказали, сейчас исследуем. Высуньте язык, дорогая.
ЗИНФАНДЕЛЬ показывает «язык» ГРИНЬОЛИНО. ПИНО изучает его специальным молоточком.
Нет, здесь тоже все в порядке. Вы напрасно волнуетесь.
ГРИНЬОЛИНО. Какое — «в порядке», когда она разучилась им пользоваться.
ДОКТОР. Ну знаете ли, у языка столько назначений, что довольно трудно потерять их все сразу…
ПИНО продолжает любовно изучать язычок ЗИНФАНДЕЛЬ, в то время как АРЛЕ КИНО и СЕЭРА к великой досаде ГРИНЬОЛИНО отвлекают его.
ДОКТОР. Один чудак сказал, что если бы язык был дан человеку для спора и насмешек, то человек был бы глух и слеп. Если бы это было так, эволюция бы давно завершилась. Без общения нет жизни. Главное средство общения — человеческий голос — божественнейший из инструментов. С одной стороны, голос хорошо защищен, с другой — нещадно эксплуатируется — конечно, если не говорить о влюбленных. У него два верных помощника — нос и язык. Если бы не нос, что бы дарило нам радость от благоуханий, дурманящих до потери сознания? А разве не язык порождает слово — основу мироздания, воплощающую строгость мысли и высоту чувств! К тому же что может тоньше и точнее передать трепетную сладость поцелуя забывшихся от страсти губ…
ЗИНФАНДЕЛЬ и ПИНО целуются. ГРИНЬОЛИНО наконец удается вырваться из рук преследователей.
ГРИНЬОЛИНО. Доктор, да прекратите же вы свои исследования! От вас требуется, чтобы моя жена могла разговаривать, когда мы поженимся — и больше ничего.
ДОКТОР. Ах, вот оно что! Но для этого мне надо обследовать и ваш язык. Не бойтесь, это не больно. Зато сразу станет ясно, сможете ли вы успешно общаться. Ведь если в языках согласья нет…
