Игнациус вернул таксисту планшет и дал целый набор инструкций касательно скорости, направления движения и переключения сцепления. К тому времени как они добрались до Константинопольской улицы, в машине повисло враждебное молчание, нарушенное лишь требованием шофера уплатить за проезд.

Рассерженно выкарабкиваясь из такси, Игнациус увидел, как по тротуару приближается мать. На ней было короткое розовое полупальто и крошечная красная шляпка, надвинутая на один глаз, что придавало ей сходство со старлеткой-беженкой из кинематографического сериала «Охотницы за приданым». Без всякой надежды Игнациус заметил, что мать попыталась чуточку себя расцветить, воткнув в петлицу полупальто увядшую пуансеттию. Ее коричневые танкетки скрипели с вызовом перечеркнутого ценника, а она, вся пурпурная и розовая, шагала по крошившимся кирпичам тротуара. Хотя Игнациус и наблюдал материнские наряды уже многие годы, вид ее при полном параде по-прежнему приводил его клапан в легкий ужас.

– Ох, Туся, – еле переводя дух, вымолвила она, едва они столкнулись у заднего бампера «плимута», перегородившего все пешеходное движение по тротуару. – Ужас чего тут было.

– О мой бог. Что на этот раз?

Игнациус вообразил, что случилось что-то в семье матери – группе людей, склонных страдать от насилия и боли. У нее имелись престарелая тетушка, ограбленная на пятьдесят центов какими-то хулиганами, кузина, попавшая под трамвай на Арсенальной улице, дядюшка, съевший прокисшее безе, крестный, схватившийся за оголенный провод, сорванный со столба ураганом.

– Эта бедняжечка мисс Энни, что по соседству. Утром в обморок упала в переулке. А всё невры, Туся. Говорит, ты ее сегодня разбудил, когда на банджо заиграл.

– Это лютня, а не банджо, – прогрохотал Игнациус. – Она что – считает меня извращенцем из романа Марка Твена?

– Я только-только от нее. Она же ж к сыну перебралась, на улицу Святой Марии.

– О, этот невыносимый мальчишка. – Игнациус взобрался по ступеням к двери, опередив мать. – Ну, хвала господу, что мисс Энни нас на некоторое время оставила. Теперь, возможно, я смогу играть на лютне, не слыша ее скрипучих денонсаций из соседнего дома.

– А по пути я к Ленни зашла и купила ей славненькую парочку четок с водой из Лурда.

– Боже мой! К Ленни. Ни разу в жизни не встречал я магазина, столь набитого религиозной гексарией. Я подозреваю, не пройдет много времени, и в этой ювелирной лавке случится чудо. Сам Ленни может вознестись.

– А мисс Энни эти четки очень понравились, мальчик мой. Сразу же ж молитву читать начала.

– Вне сомнения, это лучше, чем беседовать с вами.

– Уж садись, Туся, я тебе чего-нибудь поесть сготовлю.

– В смятении коллапса мисс Энни вы, кажется, позабыли, что сегодня утром сбагрили меня в «Штаны Леви».

– Ох, Игнациус, что ж там было-то? – спросила миссис Райлли, поднося спичку к горелке, которую открутила за несколько секунд до этого. На печке случился локализованный взрыв. – Боже-сусе, я чуть не сгорела.

– Я теперь – служащий «Штанов Леви».

– Игнациус! – вскричала мать, охватывая его сальную голову неуклюжим розово-шерстяным объятием, расплющившим ему нос. Глаза ее застили слезы. – Я так гордюсь моим мальчиком.

– Я довольно-таки изможден. Атмосфера в этой конторе гипертензитивна.

– Я знала, что ты хорошо добьешься.

– Благодарю вас за вашу уверенность.

– А сколько «Штаны Леви» будут тебе платить, Туся?

– Шестьдесят американских долларов в неделю.

– Ай, и это все? Мож, тебе еще по сторонам поискать надо было?

– Там превосходные возможности для продвижения, превосходные планы для сметливого молодого человека. Жалованье может вскоре измениться.

– Ты думаешь? Ну, я все равно гордюсь, Туся. Снимай куртку. – Миссис Райлли открыла банку рагу «Либби» и вытряхнула ее в кастрюльку. – А у них там милашечки какие-нибудь работают?

Игнациус подумал о мисс Трикси и ответил:

– Да, одна имеется.

– Незамужняя?

– Похоже на то.

Миссис Райлли подмигнула Игнациусу и забросила его куртку на буфет.

– Слуш сюда, Туся, я огонь под рагу развела. Открой себе баночку горошка, и хлеб же ж где-то в леˊднике есть. Еще я кэксик у немца взяла, только что-то не вспомню, куда его засунула. Посмотри в кухне. Мне идтить надо.

– И куда вы сейчас направляетесь?

– Мистер Манкузо с тетушкой, они меня через несколько минут подберут. Мы едем к Фаццио, в кегли играть.

– Что? – завопил Игнациус. – Правда ли это?

– Я рано вернусь. Я сказала мистеру Манкузо, что не могу поздно засиживаться. А тетушка его уже бабушка, ей, наверно, тож на боковую пора.

– Определенно, прекрасный прием мне оказывают после моего первого трудового дня, – яростно высказался Игнациус. – Вы не можете играть в кегли. У вас артрит или что там у вас. Это смехотворно. Где вы собираетесь питаться?

– Можно чилю купить на кегельбане. – Миссис Райлли уже направлялась к себе в комнату переодеться. – Ой, Туся, тебе ж еще сегодня письмо из Нью-Йорку пришло. Я его за банку с кофиём засунула. Похоже, от этой девчоночки Мирны, потому как конверт грязный весь и размазанный. И как только эта Мирна почту в таком виде посылает? Ты же мне сам говорил, что у ее папаши деньжата водятся?

– Вам нельзя играть в кегли, – проревел Игнациус. – Это самое абсурдное, что вы могли предпринять.

Дверь за миссис Райлли захлопнулась. Игнациус отыскал конверт и, вскрывая, разодрал его в клочья. Он вытащил программку летнего – годовой давности – кинофестиваля какого-то художественного театра. На обороте измятой программы и было написано письмо – неровным угловатым почерком, составлявшим все минкоффское искусство каллиграфии. Привычка Мирны писать не друзьям, а редакторам, как всегда, отразилась в ее приветствии:

– Мерзость! – вскричал Игнациус.

– Хо-хмм, – зевнул Игнациус.

– Как невыразимо оскорбительно, – прошипел Игнациус.