Ник враз обмяк и вздохнул.

— Я никого не убивал! — он отвернулся и замолчал.

— Ребята, вы чего, а?! Все нормально было, чего завелись то, — я посмотрел на Черепа.

— Да хоть ты не вякай! — он вскочил и вышел в тамбур, грохнув дверью.

— Спокойной ночи, — издевательски сказал Кеша.

Н-да. Веселая попалось компания.

Уже под утро, когда мне удалось задремать, в купе ввалился пьяный в хлам, Череп. Залезть на верхнюю полку, с первого раза, ему не удалось. Не удалось ему это, и ни со второго и не с третьего раза. Разочарованно икнув, он лег прямо на пол. Несколько раз пробормотав фразу: «я еще всем покажу», он затих. Я устало смежил глаза. Ну, слава богу, четыре часа, в Багдаде все спокойно.

На следующий день, настроение было у всех поганое. Череп избегал смотреть на «особь» и на Ника, Ник на меня, а я на Черепа. Иннокентий невозмутимо смотрел в окно. Я мельком взглянул на нимб, будь он неладен, вампир усмехнулся, не отрываясь от пейзажа. Я быстро отвел глаза. Неловко, как-то получается. А кружочек, кстати, не изменился.

— Скоро граница, готовьте паспорта! — старшина Стасюк, занял весь дверной проем и собрался было уходить, но, окинув приутихшее войско гаркнул.

— А, ну мать вашу, быстро и по форме доложить, что здесь происходит! Я не потерплю кислого настроения во вверенном мне личном составе! Череп, тьфу ты, рядовой Обохайло (вот какая интересная фамилия, оказалось), доложить, что происходит! — Стасюк грозно выставился на Черепа.

— Похмелье, товарищ гвардии старшина! — браво рявкнул, Череп, вытянувшись во фронт.

— Вольно.

— Пива бы, — приняв вольно, просительно протянул Череп.

— Пиво после границы. Эти вампиры, — Кеша даже не вздрогнул, — румыны, не очень то жалуют наших. Тем более если под шафе. Интернациональный долг и все такое, энто конечно важно. Но с поезда могут снять как за здрастье. Так что смотрите мне, — он показал внушительный кулак и исчез.

Поезд, громыхнув несколько раз, и дернувшись, словно припадочный — затих. Граница. Ничем не примечательный городок. Даже название не запомнил. Выглянув в окно, увидел спешащих пограничников в зеленой форме и со смешными фуражками на голове, похожих на фуражки американский полицейских.

Мимо нашего купе важно прошествовала немецкая овчарка. Сунула, было, голову с влажным живым носом внутрь, но посмотрев на Иннокентия, который продолжал недвижимо смотреть в окно, вздыбила шерсть и проскулив невнятное убралась. За ней в купе зашел пограничник.

— Буна зиуа, домнявоастре. Пофтим, пасапортулуй.

Череп уставился на вошедшего, явно не понимая, чего от него хотят.

Я быстро протянул свой паспорт. Череп, копчиком усвоивший простую армейскую истину — делай как я, вытащил свой.

Пограничник, увидев орла, сморщился, и с акцентом произнес.

— Запрещенные к провозу вещи, жидкости или иное, везете?

— А иное это что? — решил подать голос Ник.

— Иное, это иное, — веско сказал пограничник и затем, добавив что-то насмешливо на своем языке, быстро проставил штамп в наши паспорта, вышел.

Через полчаса, поезд, фыркнув, тронулся и еще через пятнадцать минут остановился.

Череп все это время нетерпеливо ерзая, с воплем «наконец-то» выбежал из купе. Повезло бабушкам. Он им месячную выручку сделает.

Я тоже вышел на перрон.

Поезд напоминал исполинский, упавший под собственной тяжестью, ствол дерева. То ли от старости, толи, по какому другому случаю, его плавно выгнуло. Из него, с радостным гудением выползли люди-муравьи, обрадовавшие солнышку. Эти люди-муравьи…черт, эк меня забрало, поезд-ствол, и эти треклятые насекомые…сейчас еще чего доброго облака превратятся в белокрылые лошадки. Страшно хотелось пива.

Отвернувшись от столь жизнерадостной картины, я увидел на соседнем перроне группу цыган. Вопреки ожиданиям, они не пели и не танцевали, медведей тоже поблизости не наблюдалось. Интересно, почему это они так стоят кучкой, да и одеты странно, в рванные спортивные костюмы. А где же их национальные наряды, лихие гитарные переборы и ставшее уже международным «позолоти ручку, бровастый, погадаю, все правду расскажу, не обману!» Н-да, видимо цыгане, которые у нас, счастливее, которые у них.

Солнышко ласково пригревало, я погрузился в размышления по поводу насколько наши цыгане, судя по нашим же фильмам, колоритнее этих замухрышек. Ну, куда им до наших. Наших хлебом не корми, дай поплясать, побалагурить…у местных видимо хлеба было мало и они были не прочь, если бы хоть кто-то их покормил. Хотя бы хлебом. Неизвестно к чему бы привели меня эти умозаключения, только вдруг я услышал:

— Позолоти ручку, соколик, всю правду скажу не обману, а обману дорого не возьму!

Напротив меня, откуда не возьмись, появилась цыганка средних лет. Смотрела серьезно, а в глазах лукаво прыгали два чертика.

Я машинально протянул руку. Она осторожно взяла ее, заглянула и зацокала языком.

— Ай, яй, яй, вижу, вижу зазнобу в сердце, кареглазая, красивая! Только рядом ходит пес с ней, охраняет, косматый, злой! Протянешь руку погладить, откусит по самое…ну в общем откусит, — цыганка вдруг остановилась, пронзительно посмотрела мне в глаза и насмешливо произнесла, — э, соколик, Зара рассказывает, а молодой барин не платит, а! Позолоти ручку, дальше расскажу.

Я протянул пятьсот.

— Ай, ромалэ, ромалэ, мало дал, ну ладно, слушай дальше. А дальше вот что, туда куда едешь, плохое место, гиблое, а самое страшное…

— Да фиг с ним этим местом, бабуля, ты давай дальше, про кареглазую, — кажется, я зарделся.

— Какая я тебе бабуля, соколик, и не перебивай меня, а то не то скажу! Да, барин, монету то…

Еще одна бумажка, уже тысячная, словно по волшебству исчезла в широких юбках гадалки.

— Так о чем это я, — цыганка потерла лоб, — позолотить бы…

— Счас разбежался, ты про кареглазую давай!

— А ну да, кареглазая, — она выгнула мою ладонь и провела большим пальцем по ней, — ой, соколик, трудно тебе будет, удержать такую орлицу, но запал ты ей, правду говорю, запал то в сердце девичье! А это что тут у нас? — цыганка внезапно плюнула на мою ладонь, растерла и, повернув ее к свету, сощурилась. — Да, дорогой, выбрал ты себе любовь, — задумчиво проговорила цыганка, как-то странно глядя на меня, — ты бы соколик, поостерегся с этой девицей то шашни водить. А то ведь девке голову заморочишь, а потом беда большая может случиться…

— А что не так?

— Да все так соколик, все так. Только вишь, не простая у тебя зазноба, ой не простая…

— А песик, то как?

— Ну, песик, песик не стена, подвинуть можно, — задумчиво проговорила Зара, все, не отпуская руку и глядя куда-то в пространство.

Я мысленно представил Дейва. Да, насчет подвинуть это конечно здорово. Главное двигалку не сломать.

— Соколик, чего задумался, ручка то устала, позолотить бы! — очнулась цыганка.

— А ну старая иди отсюда, вцепилась словно репей, — из тамбура спрыгнул Иннокентий собственной персоной, — иди с миром ведьма, пока не проучил!

Цыганка враз подобралась, стала похожа на хищную птицу, и пронзительно заголосила:

— Люди добрые, что энто делается то, я никого не трогаю, а тут забижают, старость оскорбляют! Побить норовят! Да где это видано, среди бела дня! Побойся бога, я же в матери тебе гожусь!

На соседнем перроне, в толпе цыган, началось оживление. Еще разборок не хватало. Ткнут ножом, да и поминай, как звали.

— Ты бога, не поминай! Не тебе о нем говорить!

— Да и не тебе, кровосос! Мал еще меня учить! Иди мирно, не мешай работать! Я же не ору на весь свет, когда ты кровушку у людишек посасываешь, а?! А я на хлебушек зарабатываю. Причем честным трудом! Да, соколик?! — Это уже мне.

Я подумал, было, что нашего Иннокентия сейчас хватит удар.

— Я зарегистрированный! Могу бумагу показать! А где твое разрешение, карга старая! Может наряд вызвать, да и вызнать все о тебе? — он еще добавил незнакомое мне слово. Язык, на котором оно было сказано, неприятно царапнул мои уши.