«Уж не ты ли, Мирабиддинходжа, являешься его величеством аллахом?! – подумал я, еле сдерживая смех. Страха, который ещё минуту назад опутывал мне руки и ноги, как не бывало. – Что ж, здравствуй, аллах. Будем знакомы!» И тут меня такое зло взяло, такое зло, что я выхватил иголку, которую всегда ношу приколотой к тюбетейке, и вонзил её в плечо шайтана Мирабиддинходжи.

– Вой до-од! Караул! – завопил он во всё горло. Сарохон – старуха хитрая, сразу по-своему повернула вопль сына.

– Вот видите, отец, – донёсся её гнусавый голос, – очень уж тяжёлая у вас хворь – даже ангелы кричат «караул»!

«Сейчас они ещё не так закричат!» – подумал я и опять кольнул Мирабиддинходжу.

– Мама, мамочка! – дико завизжал «ангел». И полез из кувшина.

– Прикуси язык! – шлёпнул я его по макушке и загнал обратно.

«Дьявол» тонко скулил. Глаза у него чуть не вылезали из орбит.

– К-кто т-ты? О б-боже!.. – простонал он в ужасе.

– Я – Азраиль.

– Аз… Аз-раиль? – Мирабиддинходжа громко икнул.

– Да, Азраиль, – сказал я сурово. – Ангел смерти. Прилетел за твоей душой. Готовься, сейчас ты умрёшь.

– Умру? Ой, мамочка, ма-а-мочка!..

– Перестань икать! – Я слегка заехал ему по уху.

– Хорошо, дедушка Азраиль, не буду икать…

– Так. Ты знаешь мальчика по имени Хашимджан?

– Знаю… То есть я его…

– Знаешь, значит. А почему тогда ты не даёшь ему покататься на своём велосипеде?

– Как – не даю? Однажды он целый круг сделал на моём велосипеде. Клянусь аллахом.

– Не трогай бога, балбес! – Я дёрнул Мирабиддинходжу за ухо. – А за что вы вместе с братцем избили этого Хашимджана?

– Ей-богу, я не виноват, дедушка Азраиль. Это нас чёрт попутал!

– Говорят тебе: не трогай ни чёрта, ни аллаха! – Я отпустил ухо Мирабиддинходжи и схватил его за горло. Потом сказал: – Нет тебе прощения, мальчик. Ты всегда врёшь, и поэтому я сейчас же должен вынуть из тебя душу!

– Умоляю вас, дедушка Азраиль, не вынимайте мою душу. Простите меня!

– Не прощу. Ты обманываешь людей.

– Я больше не буду. Меня мать заставляет!

– Мать заставляет?

– Ну да! Это же она приказывает мне кричать «Аминь!». И в этот кувшин лезть заставляет. И этими погремушками греметь…

– Я же говорю, что ты всегда врёшь! Не ты ли рассказывал в школе, что дома у вас слышится голос аллаха?

– Я же сказал: мне мать велела так говорить.

– Выходит, сознательно обманывал ребят?

– Я не только ребят обманывал, дедушка Азраиль. Я всех обманывал. Потому что мать заставляла.

– Всё понятно. – Я на минуту отпустил горло Мирабиддинходжи, дал ему передохнуть, потом опять схватил и сказал: – Теперь выслушай меня внимательно, мошенник. – Я говорил очень сердито, хотя еле-еле сдерживал смех. – Завтра же ты выйдешь на улицу и объявишь всем ребятам, что россказни о гласе аллаха – чистейшая ложь. Не то я обязательно выну из тебя твою грязную душонку!

– Всем расскажу, дедушка Азраиль, всем! Сегодня же, сейчас же побегу в школу и расскажу!

– Опять врёшь? – щёлкнул я Мирабиддинходжу по носу. – Кому ты сейчас расскажешь в школе, если там каникулы?

– Я забыл об этом, дедушка Азраиль! И вообще в школу-то я хожу раз в неделю. – Мирабиддинходжа даже хихикнул довольным голосом.

– У-у, тунеядец! – сказал я и вытер руки о штанину. – Вот кого надо было оставить на осень, а не беднягу Закира.

– Мне тоже не сладко живётся, – вздохнул Мирабиддинходжа. – У меня дела, может, и похуже… Потому что я тупоголовый. Мама так говорит…

– Ладно, теперь со всем этим покончено, и ты должен учиться отлично, – сказал я твёрдо. – Как только схватишь двойку – тотчас заберу тебя на тот свет.

– Хоп[11], дедушка, буду стараться. Я собрался уходить, но тут мне в голову пришла одна мысль. Я погладил хрупкую шею Мирабиддинходжи и спросил:

– Ты сказал, что знаешь мальчика по имени Хашимджан. Это правда?

– Знаю, дедушка, знаю, как не знать такого…

– Ладно, не болтай много, – оборвал я его. – Это хорошо, что ты знаком с такими ребятами, как Хашимджан. Молодец! Там, на небе, его все очень уважают. И поэтому, если этот Хашимджан попросит тебя дать ему покататься на велосипеде, я надеюсь, ты не откажешь ему?

– Конечно, дедушка Азраиль. Пусть катается сколько захочет. Даже на целых полчаса дам…

– Ну, всё! Сиди теперь здесь и не шевелись. Я поднялся по лестнице на крышу, спустился во двор. Мне вспомнилось, как Сарохон вынула из мешочка какие-то пилюли и подала женщине с ребёнком. Надо посмотреть, что это за пилюли. Сарохон такая бестия, может заставить человека золу простую глотать…

Мешочков, сшитых из разноцветных тряпок, оказалось у знахарки пять штук. В них были разные таблетки и порошки в аптечной упаковке. Пенициллин, биомицин, капли разные… Вот тебе и лекарства, ниспосланные всевышним! Погоди же, бабка, с Хашимджаном шутки плохи!

Я засунул руку в глубокий карман безрукавки Сарохон, вытащил ком замусоленных, мятых денег. Отсчитал десять рублей и побежал в аптеку. Мирабиддинходже, конечно, можно верить, но сколько бы он ни говорил, а доказать ничего не сможет. Поэтому ему надо помочь. И вот чем я решил этого достичь: купил слабительные и заменил ими все порошки, что лежали в разноцветных мешочках.

Вы б видели, что происходило на другой день в доме старой плутовки! Сбежались все больные, которых Сарохон «лечила» одними слабительными, и здорово отколотили её. Да ещё унесли с собой все овечьи и козьи шкуры…

Я целый день слонялся по кишлаку, надеясь поймать Мирабиддинходжу. Дома его не было. Я хотел взять у него велосипед и съездить на разведку к могиле Узункулака. А Мирабиддинходжи всё нет и нет. Решил отправиться пешком. Подумаешь, каких-то два километра. За полчаса дойду.

За околицей меня догнал на мотоцикле папа.

– Ия! – удивился он. – Куда это ты направился, Хашимджан?

– Да так, проветриться хочу.

– Хочешь, поедем со мной? Председатель сельсовета попросил задержаться на денёк, в одном деле помочь.

– Едем, папа!

Я мигом забрался на багажник.

Чудесный у меня папа, скажу я вам. Он и на бульдозере работает, и на тракторе, и машину умеет водить. А мотоцикл свой гонит – больше ста километров выжимает.

Вдали показались высокие тополя, что растут возле базара. Папа свернул налево, ещё немного проехал, и мы остановились. К нам не спеша подошёл высокий худой человек в гимнастёрке. Это был председатель сельсовета Абдушукуров. За ним следовал ещё один человек. Второго я в лицо не знал.

– Не опоздал? – спросил папа, здороваясь с ними за руку.

– Опоздать-то не опоздал, – почесал затылок Абдушукуров, – да понимаешь, какая тут петрушка получается… – Он кинул на меня косой взгляд и спросил: – А это что за фруктик с тобой?

– Не фруктик, а Хашимджан Кузыев, – буркнул я обиженно.

Абдушукуров рассмеялся, подмигнул мне, словно хотел сказать: не сердись, мол, не признал сразу. Но я отошёл в сторону и всё равно слышал весь разговор.

Говорил в основном председатель сельсовета. Папа и незнакомый человек слушали молча, изредка поглядывали на тополя близ гробницы.

– И знаете, что он мне заявил? – рассказывал Абдушукуров. – «Без согласия духовенства, говорит, не имеете права разрушать святое место!» – «Здесь будет строительство пионерского лагеря, – отвечаю ему. – А на месте гробницы Узункулака по плану должен быть построен кинотеатр». – «Нет, – упрямится он, – вы не имеете права обижать верующих, советский закон не допускает разрушения памятников старины!» – «Какой же, говорю, это памятник старины – могила Узункулака? Это же типичный рассадник религиозного дурмана!» – «Хорошо, – согласился вдруг мулла Янгок, – разрушайте гробницу, если только примете моё условие».

Папа и гость из района оживились, придвинулись поближе к Абдушукурову. Тот продолжал:

– И знаете, что он потребовал? У этого мошенника хватило наглости просить о пенсии. «Вы уступаете мне, я – вам, – нагло заявил он, – шестьдесят рублей пенсии меня устроят. На том и покончим полюбовно».