Вдоль белой стены пышно разрослась крапива. Он сходил в сарай за лопатой. Без шапки, в расстегнутой рубашке, с сигаретой во рту, он начал ковырять землю и услыхал шум в конце пустынной улицы.

В тени густого орешника, пропускавшего лишь редкие солнечные лучи, по направлению к дому Тати шло целое семейство — мужчина с бородкой в темном костюме и канотье, коренастая женщина, от ходьбы обливавшаяся потом и державшая за руку маленького мальчика в матросском костюмчике, размахивавшего прутиком.

Чисто по-крестьянски Жан неподвижно наблюдал, как они приближаются, словно это зрелище представляло какой-то интерес. Он обратил внимание, что семейство на секунду остановилось для короткого совещания. Женщина воспользовалась паузой, чтобы поправить пояс под платьем, и тут же дала подзатыльник сыну, нагнувшемуся что-то поднять.

— Что там, Жан? — крикнула из кухни Тати, увидев неподвижно стоявшего Жана.

Он не расслышал, поскольку дверь и окно были закрыты. Он заметил лишь ее шевелящиеся губы и приоткрыл дверь:

— По-моему, к вам гости.

Нахмурившись и поправив волосы, она выглянула из окна:

— Это Амелия с мужем. Я приведу себя в порядок. Скажи им, что я сейчас спущусь.

Она мигом спрятала посуду в шкаф, и Жан услышал ее шаги на лестнице, а затем и в комнате на втором этаже.

Гости же, пройдя еще метров пятьдесят, вновь остановились, завидев на пороге дома Жана с лопатой. Снова небольшое совещание. Муж был в пенсне, на лацкане его пиджака виднелась фиолетовая ленточка.

Наконец они подошли, приняв какое-то решение. Они прошли мимо молодого человека, будто он вообще не существовал, и Амелия приоткрыла дверь.

— Тати, ты здесь? — крикнула она в пустоту дома.

— Пожалуйста, входите, Тати сейчас спустится.

Женщина попятилась, избегая столкнуться с Жаном. Ее муж обошел Жана, едва не коснувшись его, и приказал сыну:

— Пройди. Сядь на стул и постарайся вести себя тихо.

Несмотря на их старание не замечать его, Жан вошел, оставив лопату во дворе, и придвинул им стулья:

— Садитесь, пожалуйста. Сегодня жарко, правда? Надеюсь, вы не пешком пришли из Сент-Амана?

У мужа непроизвольно вырвалось:

— Мы приехали на автобусе.

Жена грозно посмотрела на него, поскольку он вступил в разговор с этим типом.

Наступила тишина. Жена уселась на стул, а муж остался стоять и, сняв канотье, утирал череп носовым платком.

— Сиди спокойно, Эктор.

Над их головами раздавались тяжелые шаги Тати, поспешно надевавшей выходное платье и приводившей себя в порядок.

Обратившись к мужу и по-прежнему игнорируя Жана, Амелия сказала, пытаясь нарушить молчание:

— Я уверена, что отец где-то пасет коров. При таком солнце его может хватить удар.

Наконец на лестнице показалась Тати, открыла дверь и направилась к золовке:

— Здравствуй, Амелия.

Два поцелуя в обе щеки, сухие и отчетливые, как щелчки клюва.

— Я не думала, что ты сегодня приедешь. Твой муж уже в отпуске? Здравствуй, Дезире. Садись же! Здравствуй, Эктор. Ты не поздороваешься с тетей?

— Здравствуйте, тетя. Мне хочется половить рыбу в канале.

— Я запрещаю тебе идти ловить рыбу, — вмешалась мать. — Только не хватало тебе свалиться в канал. Сиди здесь.

Жан был готов выйти по первому знаку, по первому взгляду Тати. Но именно она и удержала его:

— Жан, принеси бутылочку вина. А для Амелии — черносмородиновую наливку, там, у входа в погреб.

Она поставила на стол стаканы с золотым ободком, которые вынула из буфета в столовой.

— Какие новости? — спросила она, усаживаясь за стол со вздохом облегчения. — Ты можешь остаться, Жан. У нас нет секретов. Ведь правда, Амелия? Дезире доволен своим новым местом? Или он по-прежнему в москательной лавке на улице Гамбетта?

— По-прежнему! — сухо подтвердил Дезире.

— Ну что ж, тем лучше! За ваше здоровье! Можно налить мальчику немного наливки?

— Спасибо! Лучше не надо.

— Мама, я хочу пить.

— Сейчас тебе дадут воды. А отца нет дома?

— Он, наверное, где-нибудь при коровах.

— Как он себя чувствует?

— Как всегда.

И тут последовало объявление войны:

— Мы получили вчера письмо от Франсуазы.

— Ой, бедняга, если Франсуаза сама его написала, то ты вряд ли что-нибудь поняла. Ведь она отродясь не умела писать. Да и читает лишь то, что написано крупными буквами.

— За нее написала Фелиция…

— Она что, снова беременна? Бедняжка! Когда проходит столько барж и столько мужиков хотят поразвлечься…

Жан с потухшей сигаретой стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди.

— Во всяком случае, — парировала Амелия, — жандармы к ней никогда не наведывались.

— Зачем ты так говоришь? Разве к тебе приходили жандармы?

— Я-то знаю, что кое к кому приходили. Кстати, Франсуаза должна сюда подойти. Удивляюсь, почему ее до сих пор нет.

— А на который час вы договорились?

Амелия необдуманно выпалила:

— На три часа.

Было еще без десяти три. Дезире, видимо для приличия, протянул руку к стакану. Жена остановила его:

— Может быть, ты не будешь пить? Ты же знаешь, тебе потом всегда нехорошо.

— Ну что ж, дети мои. Давайте подождем Франсуазу. Давненько я ее здесь не видела. Но она, во всяком случае, подсылает сюда дочку, когда меня нет, чтобы стащить ветчины или яиц. Не далее как в субботу…

— Но Фелиция имеет полное право приходить к своему деду.

— Она могла бы спросить у меня разрешения взять ветчину.

— Но ведь это такая же папина ветчина, как и твоя. Всё, что здесь есть, принадлежит ему и, следовательно, всей семье. Это первое, что я хотела тебе сказать.

— Почему? Тебе тоже здесь что-нибудь нужно?

— Подожди, сейчас придет Франсуаза, — остановил ее муж, которому на стуле было явно не по себе.

Наконец все увидели подошедшую Франсуазу. Она на секунду замешкалась, прежде чем постучать в дверь. Она тоже явилась в выходном платье. У нее были большие испуганные глаза, и она не знала, куда девать руки.

— Здравствуй, Амелия. Здравствуй, Дезире. Здравствуй, Эктор. Я не опоздала? Я боялась прийти раньше вас, потому что после всего, что здесь происходит…

Она тяжело вздохнула.

— Садись, Франсуаза, — сказала Амелия. — Как твой муж?

— Уже более месяца приступов не было.

— А что с кирпичным заводом?

— Да уж хуже некуда. На днях его выставят на продажу, и как знать, не выгонят ли нас его новые хозяева. Тогда мы окажемся на улице. Странно подумать, что можно потерять свой дом и…

Долгим взглядом она обвела стены комнаты и вновь тяжело вздохнула.

— Мы уже рассказали Тати, что ты нам написала.

Бедняга Франсуаза испугалась. По всей видимости, ей явно не хотелось быть непосредственно причастной к происходящему.

— Ты не видела отца?

— Да он даже не смеет близко подходить к нашему дому. Чувствуется, что старик запуган.

Амелия, многозначительно поглядев в сторону Жана, протянула:

— Понятное дело!

Проглотив слюну, героически вмешался Дезире:

— Конечно, коли приходится жить под одной крышей с людьми, только что вышедшими из тюрьмы.

Тати прервала его с явным удовольствием:

— Тем более что ему самому там самое место! Вы помните бедняжку Жюльетту? Девчонку четырнадцати лет, оставшуюся без отца и матери. Ей бы еще в куклы играть! Она боялась рассказывать…

— В конце концов, не тебе судить о поступках нашего отца. Ты же прекрасно знаешь, что после несчастного случая он так изменился.

— Можно подумать, что до падения с воза он был лучше!

— Замолчи, Тати! Я запрещаю посторонней…

— Что ты мне запрещаешь? Говорить правду? Говорить, что ваш отец старый развратник и что не далее как на прошлой неделе он расстегнул штаны перед девчонкой, возвращавшейся из школы? Кстати, Франсуаза ее знает! Она может у нее спросить, правда ли это. Это дочка Котеля из Мулен-Неф.

— Тем не менее, — провизжала Амелия, — этот дом принадлежит ему! Хотя ты здесь у него живешь и приводишь в дом людей, которые вообще не имеют права кому-либо смотреть честно в глаза. Поищи отца, Франсуаза. А ты, Эктор, посиди на пороге, только не ходи к каналу, а то получишь у меня. Ты понял? Иди поиграй.