С тех пор часто ходила принцесса к пруду дворцовому. Придет, сядет на берегу, срезами горькими заливается да водичкою сладкою слезы-то запивает. И тем эти прогулки ее кончилися, что понесла она от водички сладенькой ребеночка. Король ужасно кричал поначалу: «Где это видано, чтобы баба, три года как вдовая, обрюхатела! Ты весь наш род королевский опозорила! Стыдно, понимаешь, соседям в глаза смотреть! Признавайся, — говорит, — такая-сякая, кто ребенку твоему отец? Я ему, позорнику, вмиг счас голову-то отрублю!» А принцесса знай одно твердит: «Муженек мой сладенький тот самый отец и есть!» Ей, конечно, никто не поверил. А уж как родился у нее сынок — тут и не хочешь, да поверишь. Уж и головка-то у него сахарная, и ручки-то — карамельные, и ножки-то — мармеладные. А животик — ну чисто бисквитно-кремовый! Обрадовался король наследнику самому что ни на есть законному, уж так внучека полюбил, что и слов-то не найти! А когда состарился, отдал ему царство в управление, а сам цветоводством занялся — с детства мечта у него была цветочки разные выращивать да на закате трубочку на завалинке сидя покуривать, ни об чем не беспокояся…
* * *
Ах, раскололась волшебная рама!
Нету красы в ней больше ни грана.
Титры шуршат, осыпаясь с экрана,
И намалевана кадмием рана
Старой артистки, смешно моложавой,
Утром железной, вечером — ржавой.
Ах, распрямились кудряшки виньеток!
Смыло дождями листвы позолоту.
И от букета прутики веток
В пыльной бутылке, как в горле икота,
Напоминают что-то, кого-то…
Чудо растаяло, нет больше чуда!
И не приходят гости оттуда.
ЧЕРНЫЙ ГОРОД
* * *
Я надел волшебные очки,
Посмотрел вокруг — и поплохело:
Половина — вроде бы свои,
А от других осталось — только тело.
И другие эти не спеша —
А куда спешить им, в самом деле? —
Нас гнобят затем, чтобы душа
Не могла держаться в бренном теле.
Я со страху кинулся бежать,
Я забился в самый темный угол,
Чтоб как можно дольше не видать
Этих мертвых и подвижных кукол.
День прошел. Бояться я устал.
Может быть, я сам не настоящий?
Из буфета водочку достал
И налил сто грамм рукой дрожащей.
Сняв очки, я выглянул в окно —
Снова мир наивен и прекрасен!
Я своих узнаю все равно,
А чужой придурку не опасен.
Курочка Ряба
Жила-была Курочка Ряба. У неё было много детей, — цыплят. Курица гуляла с ними по птичьему двору, показывала малышам, как нужно клевать зернышки и пить воду из поилки, следила, чтобы какой-нибудь особенно шустрый цыплёнок не попал по глупости в лапы кота. Вечером Курочка Ряба Укладывала малышей спать, а сама садилась рядышком, чтобы согревать их всю ночь своим теплом. Курица была счастлива.
Но однажды в курятник вбежал соседский петух, весь взъерошенный и заикающийся от страха. Он рассказывал ужасное. Будто бы собственными глазами видел он, как его хозяева убили двух молоденьких кур, а потом, осматривая их ещё тёплые трупики, говорили меж собой: «Ах, какое чудесное мясо! Вот уж попируем сегодня!» Рассказывая об этом, старый петух плакал, как маленький… «Нет, он определённо перегрелся на солнце и сошёл с ума! — подумала Курочка Ряба, — даже трехдневный цыплёнок не поверит, что наши замечательные хозяева способны на такое злодейство! Нет, это просто смешно! Они построили нам чудесный, просторный дом, каждый день кормят нас вкусным зерном, никогда не забывают налить в поилку свежей воды. А как они любят наших малышей! Да, старый хрыч точно спятил…»
А петух все продолжал жалобно всхлипывать. И, глядя на него, некоторые из цыплят тоже начали шмыгать носами. «Этот псих своими ужасными выдумками напугал моих ребятишек!»- возмущенно подумала Курочка Ряба и попросила петуха уйти: «Можешь рассказывать свои сказки уткам — эти дуры чему угодно поверят! Даже тому, что есть края, где никогда снега не бывает!» Петух печально взглянул на Курочку и поплелся к забору. А Курочка Ряба нежно обняла своих малышей и снова почувствовала себя самой счастливой мамой на свете.
Да и нет
Когда я вхожу в кабинет начальника, он открывает рот и говорит волшебные слова. И вот, услышав эти слова, я начинаю превращаться, честное слово! Сначала становлюсь обезьяной, потом — собакой, из собаки превращаюсь в кошку, из кошки — в мышку, а уж из мышки — в листочек бумаги. Начальник берет этот листок, пишет на нем слово «НЕТ», ставит подпись и отдает помощнику. Помощник вкладывает листок в конверт и отсылает его по моему домашнему адресу. Когда листочек в конверте покидает кабинет начальника, волшебные слова начинают потихоньку терять свою силу и я постепенно превращаюсь в мышку, потом в кошку, собаку и обезьяну. А где-то через неделю я уже снова становлюсь человеком.
Тебе наверное хотелось бы узнать — что же это за волшебные такие слова знает начальник? Ах, дружочек, мне очень жаль, но я не могу сказать тебе эти слова! Ведь если ты их услышишь или прочтешь, ты тоже превратишься в листок бумаги, и твоя мама ужасно огорчится! Поверь, быть листком, на котором написано слово «НЕТ», ужасно скучно, а главное — это вредно для здоровья. Видишь, какой я бледный да худой? Слышишь, как я все время кашляю и шмыгаю носом? Это все оттого, что мне слишком часто приходилось быть листком бумаги… Вот когда ты вырастешь большим и сам станешь начальником, ты, конечно, узнаешь эти волшебные слова. Тебе их выдаст самый главный начальник в специальном конверте, на котором будет написано «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО». Я знаю, ты хороший мальчик и тебе совсем неохота превращать людей в бумагу. И поэтому я тоже открою тебе секрет, который самому главному начальнику ни за что не рассказывай. Есть одно волшебное слово, которое сильнее тысячи других волшебных слов — это слово «ДА». Оно может превратить слезы в улыбку, а грусть — в радость. А это ведь намного приятнее, чем превращать человека в бумагу, правда?
К счастью — ползком!
В стародавние времена, когда самый старый дуб был еще зеленым желудем, а дерево, на котором желудь тот рос, было выше гор, люди не ходили, как сейчас, а на брюхе ползали, навроде змей. Только змее-то удобнее — у нее от головы и до хвоста брюхо сплошное. А у человека ноги-руки уже тогда наблюдалися. Очень они ползать мешали — вечно цеплялись за камни да корни древесные.
Вот, бывало, сползутся люди на песочек горячий косточки погреть и плачутся друг дружке на конечности распроклятые, и молят идола своего дикого, на змея огромного похожего: «Сделал бы ты нам, Змей Змиевич, дело доброе! Отсушил бы ты нам рученьки-ноженьки бесполезные!» Змей слушает, да ничего не делает — то ли лень ему, то ли неможется.
А с неба смотрит на это Господь и вздыхает тяжко. Вот ведь, думает, глупые какие! Я их творил-надрывался, по своему, так сказать, образу и подобью лепил, — а они ползают, яко змеи, и идолищу пресмыкающемуся поклоняются… Тьфу!