Девочка положила маму в спичечный коробок на шелковый лоскуток, покормила братика и, строго-настрого запретив ему открывать дверь, пошла на улицу. Но мальчик был шалун (хотя шалил он, конечно, очень тихо) и, как большинство мальчиков, не очень-то послушный. И поэтому, когда в дверь постучали, он, наскучив играть с давно надоевшими старыми игрушками, открыл дверь и впустил чужих дяденек. Ах, как он надеялся, что за дверью окажутся Гости, о которых рассказывала ему мама по вечерам! Впрочем, ты конечно понимаешь, что мальчик не особенно боялся этих чужих дяденек, хотя и были они такие большие и шумные. Дяденьки долго ходили по чужому дому, заглядывали во все уголки, даже в ящики кухонного стола, и что-то искали, совсем не обращая внимания на малыша. Они говорили друг с другом на каком-то странном языке, совсем как иностранные шпионы, и из этих разговоров мальчик понял совсем немногое. Он понял, что они ищут его маму, чтобы отвести ее в какой-то СУД, и еще они были очень сердиты на маму за то, что она «РАСПЛОДИЛАСЬ И УЛИЗНУЛА». От этих слов мальчику почему-то захотелось плакать, но, нащупав в кармане штанишек спичечный коробок с мамой, он передумал. В конце концов шумные дяденьки ушли, напоследок так сильно постучав пальцами по столу, что столешница треснула, и мальчик остался один… Время тянулось ужасно медленно, и если бы не мама в коробке, мальчик непременно бы расплакался — так ему было одиноко и страшно. Но поздно вечером девочка наконец вернулась домой (то есть не домой, конечно, а как бы домой). Руки у нее были холодные — прехолодные, а щечки белые, как два снежка (на дворе-то, понимаешь, была самая что ни на есть зима). Девочка посадила братца к себе на коленки и, глядя ему в глазки, рассказала, как долго ходила она по городу, стараясь отыскать для них новый чужой дом, и как повезло ей в конце концов: ведь она нашла не чужой, а самый настоящий Собственный Дом! Собственный дом, где можно громко дышать, бегать и скакать и во все горло распевать песенки! А самое главное — к этому дому можно привыкать сколько хочется! Девочка помогла братику надеть его самый нарядный костюмчик, взяла его за руку и они ушли, не взяв с собой ничего. Кроме, разумеется, мамы, тихо спавшей в коробке на шелковом лоскутке. И больше их никто никогда не видел. Кроме… А умеешь ли ты хранить секреты? Точно умеешь? Ну, тогда слушай дальше, только никому-никому не рассказывай, хорошо?

Детей, конечно, видели. Их видел сумашедший трубач, да-да, тот самки трубач, который может сыграть любую музыку на свете для старушек, выставивших на продажу разные вкусности как раз у рынка. Потом их видели на вокзале — девочку, державшую за ручку маленького бледного мальчика со странно согнутыми ножками.

Кто-то видел, как эти дети сели в поезд, и говорят, что проводница даже не спросила у них билеты. А кто-то даже был у них потом в гостях — ведь в собственном доме часто бывают гости!

А как же дяденьки в огромных башмаках? О, они-то никуда не делись, я до сих пор частенько встречаю их на улице. Они до сих пор обыскивают все чужие дома в городе, и очень сердятся, не находя там маму с девочкой и мальчиком. Говорят, оттого они так сердиты, что их грозный начальник строго-настрого запретил им громко дышать до тех пор, пока они не отыщут беглецов, без которых, по его словам, «не может осуществляться функция правосудия судебных органов для народных масс, развращенных мягкотелостью органов справедливости». Ты чего-нибудь понял, малыш? Я тоже ничего. Но звучит красиво и загадочно, правда?

Говорят, что кто-то из гостей однажды проболтался чужим дяденькам, уж очень этому гостю хотелось похвастаться, в какой чудесный домик его пригласили! И чужие дяденьки тут же помчались на вокзал, чтобы купить билет и добраться наконец до мамы, далекой от идеала, и ее детей. Но в билетной кассе не оказалось билетов, да-да! Они еще много раз приходили на вокзал, эти дяденьки, но им сказочно не везло: то вдруг поезд уходил на час раньше расписания и они, конечно, опаздывали; то вдруг поезд на ходу менял маршрут и сворачивал совсем в другую сторону. Эти упорные дяденьки даже как-то пытались пройти в вагон без билета (касса, видишь ли, не работала, и на стене рядом с окошечком была вывешена записка: «Сегодня не работаю, потому что не хочу. Кассир».) Но у них ничего не вышло: строгая проводница твердила толстым голосом: «Без билетов ехать не положено!» И даже начальник поезда, хоть и приходился дальним родственником одному из чужих дяденек, ничего не мог поделать…

Но для тебя, малыш, в кассе, конечно, всегда найдется билет. И мы обязательно съездим в гости к детям в их чудесный Собственный дом! Только сначала тебе надо немножко подрасти, а главное — научиться бегать чуть-чуть потише. А то дети, заслышав твои шаги, подумают, что до них добрались дяденьки в огромных башмаках, и ужасно испугаются!

Мне довелось побывать у них в гостях всего лишь разок. Ах ты Боже мой, до чего же славный домик у этих ребятишек! Он был не очень большой, но ужасно чистенький и уютный, а в маленьком садике, которым он был окружен, летом расцветал огромный куст шиповника, а осенью — сотни разноцветных астр. Даже елка, маленькая, но самая настоящая, росла в этом садике. В самом же домике была уютная кухонька с печкой, на которой любил погреться рыжий котик по кличке Хулиган, а еще там была чудесная спаленка, с окнами на юг, и перед этими окнами цвели круглый год разные домашние растения, которые в других домах ну совсем, совсем не желают цвести! И, конечно же, там была большая комната для гостей, в которой стоял буфет, битком набитый банками с клубничным вареньем, шоколадками, мармеладом и ромовыми бабами, такими сочными, каких я нигде больше не пробовал. В этой комнате, на маленьким круглом столике стоял игрушечный домик, вроде тех, какие продаются в магазине «Барби». Только этот домик был намного краше — его ведь своими руками сделали милые дети. Ты, конечно, уже догадался, кто жил в этом домике? Ну да, в нем жила мама, далекая от идеала! С мамой же случилось вот что. Всю дорогу, пока дети добирались до Собственного Дома, мама спала в спичечном коробке, да так крепко, что ее совсем не было слышно. И когда дети открыли коробок, им показалось, что мама и вовсе не дышит. Дети подумали, что она умерла, и горько, горько заплакали — у них ведь совсем никого больше не было! И вот, когда они плакали, одна слезинка (а может быть две или даже три) случайно капнула прямо в коробок, прямо на маму. Детские слезки ужасно горячие, дружок, и ужасно соленые. Даже солонее, чем та ужасная красная рыба, которой я объелся на прошлое Рождество. И когда на маму плюхнулась этакая соленость, да еще и горячая, как кипяток, она, конечно, сразу проснулась! Можешь себе представить, как обрадовались дети! Ведь даже самая маленькая мама — это больше, чем тысяча дяденек в огромных башмаках… Детки смастерили маме чудесную постельку из березовой коры и каждый день кормили маму парным молоком из пипетки. И, представь себе, однажды они заметили, что мама немножко подросла. Уж как они радовались! Тогда-то они и смастерили ей домик, и сделали его сразу побольше, так сказать, на вырост. Когда я гостил у детей, мама была уже величиной с мизинец. А сейчас она уже наверное совсем выросла и спит не в игрушечном домике, а в самой настоящей кроватке.

Вот такой же, как у тебя.

Когда заметил Господь, что ученик да помощник его любимый Люцифер против учителя своего интригу плетет, сбросил Господь ученичка-то на Землю, вроде как в ссылку вечную. И там, где Люцифер, упав, о землю с размаху ударился, озеро глубокое образовалося. А вода в том озере не простая, а волшебная. Мертвой водою ее называют. Сначала и ведать никто не ведал, что это за вода. Но как-то раз у самых берегов озерных сраженье было, и много людей там померло, саблями посеченных. А как стали после битвы живые своих погибших товарищей водою из озера обмывать, чтобы похоронить честь по чести, так свойство-то воды и открылося. Обмоют мертвого водою и глянь — а раны-то и срастаются, а мертвый-то — уже и дышит, и на ноги встать норовит. Одна только беда (да уж всем бедам беда!) — тело-то от этой воды оживает, а душа-то — спит не просыпается. Вот и смотрит мать на сына воскресшего, а он ее не узнает, да и не только ее — никого из родных да близких будто и отродясь знать не знал! и хуже того — не только не помнит никого, но и чувств-то людских не ведает: ни жалости, ни любви, ни сострадания, ни радости светлой…