Лиза, распечатав докладную на принтере, протянула её Михаилу Альфредовичу. Щупп, внимательно прочитав, подписал бумагу. Палкина посмотрела на шефа и спросила:

– А дальше что? Кому Вы это?

– Кому-кому, – Щупп покосился сначала на телефоны, затем на динамик радиоточки и хотел было сказать: «Этому козлу Сикоре!», но осёкся и лишь добавил:

– Важным людям, нужным, тебе не надо знать!

Палкина всё поняла и молча кивнула головой. Михаил Альфредович поманил её пальцем и шепнул очень тихо на ухо:

– В обед, в сквере. Надо поговорить. Там нет прослушки, сделаешь вид, что пошла прогуляться.

Девушка, улыбнувшись, кивнула ему в знак согласия. Щупп тяжело вздохнул и, ещё раз прочитав документ, уже громко спросил:

– В моё отсутствие какие-нибудь звонки поступали?

– Да, сейчас доложу, – Лиза, выйдя из кабинета, вернулась с записной книгой и прочитала:

– Первый секретарь министра медицины Егоркин в девять сорок, глава партии доверия и лидер поддержки Лучезарного Гуськов в девять пятьдесят, замнародного прокурора Епишев в девять пятьдесят пять и какой-то Артеменко…

Щупп, выслушав, вопросительно уставился на девушку. Обычно все звонившие говорили свою должность.

– Он не представился?!

– Не представился, странно, а что, надо было?

– Сказал дело государственной важности…

– Во как! А те товарищи что хотели?

– Те интересовались ноль девяноста восьмым.

– Что?! Вот дела! Спали, спали и на тебе! Ладно, если будут звонить, я к Сикоре пошёл, – сказал Щупп и кивнул на динамик.

Лиза улыбнулась и высунула язык, скорчив смешную гримасу радиоточке. Михаил Альфредович погрозил ей пальцем и вышел из кабинета.

ТО, что четвёртое отделение никакого отношения к медицине не имеет, понимал всякий, переступая границу этого помещения. Ещё на входе висевшая табличка

намекала, что за дверью никто никого не лечит и лечить не собирается. Правда, в это крыло медцентра вообще мало кто заходил из персонала, не говоря уже о пациентах. Четвёртое отделение было обычным спецподразделением ФМБ, и простых смертных даже близко сюда не допускали. Кабинеты секретного объекта были напичканы различной радио и телеаппаратурой, позволявшей вести неусыпный круглосуточный контроль за всеми помещениями центра имени Топорыжкина. Причём все разговоры записывались на аудионосители и лазерные диски. А особо важная информация предоставлялась заведующему Сикоре, который её анализировал и передавал непосредственно в ФМБ.

Пристальное внимание фамибистов было приковано к палатам третьего спецкорпуса, в котором лечились госчиновники и партийные деятели. Ведь человек, находящийся под наркозом и тем более отходящий от него, мог болтать всякую чушь, среди которой могла проскочить запрещённая информация, неприличные высказывания в адрес руководства страны, Верховного Руководителя и крамольные планы пациентов.

Сорокапятилетний Лаврентий Васильевич Сикора возглавлял всё это хозяйство. Коренастый маленький толстячок со взглядом чёрных узеньких глаз, больше похожем на рентген. Сикора был седой и лысый, поэтому даже в помещении носил медицинский колпак, отчего смотрелся очень смешно. Этакий гномик с лицом серийного убийцы. Говорил Лаврентий Васильевич очень тихо и никогда не повышал голос. Лучезарная улыбка никогда не покидала его лица, но всё-таки она больше походила на гримасу палача перед казнью.

А свою работу Лаврентий Васильевич выполнял хорошо, а иногда даже с излишним рвением. Причём некоторые чрезмерные усилия Сикоры работали против него самого. Так его инициатива с внедрением так называемых «урн доверия» чуть не стоили ему вообще карьеры.

Некоторое время назад Лаврентий Васильевич распорядился установить во всех палатах, коридорах, пищеблоках центра ящики для «жалоб трудящихся». Причём «жаловаться» Сикора призывал на всех и всё, рассчитывая таким образом поставить под контроль общественную и хозяйственную жизнь коллектива и нравственный микроклимат пациентов. Сначала это сработало, и сотни сигналов о недовесах еды в столовых, нехватки мыла в туалетах стали поступать в «урны доверия». Но в дальнейшем затея стала работать совсем не так, как было задумано.

В ящиках по утрам Сикора и его помощники находили столько нелепых и абсурдных жалоб и кляуз, что разбирать их не было ни времени, ни смысла. Фимобщикам жаловались врачи на руководство центра, медсёстры на врачей, санитары на медсестёр и слесари на санитаров. Каждый чем-то недовольный старался поскорей настрочить кляузу-анонимку. Писали про служебные и любовные романы, про покупку дефицитных товаров на стихийных запрещенных рынках, про порножурналы, про распитие спиртного на рабочем месте и даже про хищение туалетной бумаги (которая была дефицитом в республике) из кабинок сортиров медцентра. Сил на «аналитику и фильтрацию» этих сообщений не хватало. Сикора понял, что переборщил, и приказал убрать проклятые «урны доверия». Но зловещий маховик людской зависти и злости друг к другу был запущен.

Не обнаружив «заветных информационных ящиков» в одно прекрасное утро, пациенты, врачи и медсёстры стали носить свои кляузы прямо к четвёртому отделению. Причём сваливали свою писанину у дверей в секретный объект. Каждое вечер Сикора с помощниками, матерясь, носили мешки с накопившимися анонимками на задний двор и сжигали их там кучами. Лаврентий Васильевич начал понимать, что выпустил ситуацию из-под контроля. А апогеем провала неудачной затеи стало попадание очередной партии письменных сигналов «бдительных граждан» в руки одного партийного функционера, отвечающего за работу с жалобами от населения. Важный «дядька» лечился в закрытой спецпалате и, как назло, случайно зашёл утром в секретное крыло четвёртого отделения, чтобы увидеть Сикору. Лаврентия Васильевича спецпациент не застал, зато обнаружил на полу целый ворох анонимок. Бдительный вельможа решил сам втихаря проследить, куда Сикора отдаёт данные послания. Каково же было его удивление, когда важный клиент на заднем дворе увидел настоящий погребальный костёр из «народных сигналов».

Разразился жуткий скандал. В центр приехала партийная комиссия с представителем руководства фимобщиков. И быть бы Сикоре снятым с работы, если бы не Щупп. Именно Михаил Альфредович заступился за Лаврентия Васильевича, сказав, что он сам лично дал приказ сжечь бумаги, которые якобы уже рассмотрены им лично. Но Щупп, сделал это вовсе не из-за любви к Лаврентию Васильевичу, а из тактического расчёта. Михаил Альфредович понимал, что, во-первых, вместо Сикоры могли прислать человека гораздо опаснее и коварнее, а во-вторых, таким поступком он обязал быть должным себе самого Сикору. И это сработало! Скандал удалось замять, Лаврентия Васильевича оставили на должности. После этого случая Сикора стал более лоялен к Щуппу, хотя и затаил на него злобу, прекрасно понимая, что находится «на крючке». Ведь в любой момент Михаил Альфредович мог рассказать правду.

Сегодня Сикора находился в прекрасном расположении духа. После прослушивания записей переговоров и просмотра параметров, снятых с приборов из палаты 098 литерного, он понял, что настал день, когда Лаврентий Васильевич наконец-то сможет отыграться на Щуппе и сделать карьерный рост. Шутка ли! Секретный пациент пришёл в себя! Человек, который многие десятилетия был засекречен и охранялся как зеница ока, может дать какую-то супер секретную информацию. Ведь недаром им интересовались прямо из администрации Верховного Правителя. В такой ситуации Щупп наверняка должен допустить ошибку.

Такие рассуждения Сикоры подтверждались его личными наблюдениями и исследованиями личности Михаила Альфредовича. Главврач центра, по заключению Сикоры, был человеком неблагонадежным политически. С виду правильное поведение и взвешенные высказывания были лишь маской. Сикора подозревал, что Щупп давно симпатизирует либеральной заграничной идеологической заразе, образу жизни там, за железным занавесом. Сикора даже знал, что Михаил Альфредович имел два выхода во всемирную компьютерную сеть Интернета, а это было одно из самых опасных преступлений против государственного строя Народной Федеративной Республики. Интернет был запрещён на всей территории государства как разлагающее и чуждое явление заграницы, а все Интернет-каналы поставлены под госконтроль.