– Болван! Я тебе сказал, значит, делай! Делай – и в списке останешься, а иначе…
– А что иначе?
– А иначе долой! Желающих тьма, без тебя поезд уйдёт! Ты хочешь выйти из государственного списка?
– Нет, но…
– Что ещё но?! – взревел генерал. – И так на полном пансионе живёшь! Я не каждому синюю карту-то выделяю…
– Мне бы, мне бы жену в список-то пристроить ещё, – жалобно вздохнул Сикора.
– Что?!!! – обомлел генерал. – Да как ты смеешь вообще это говорить? У тебя жена кто?!
– Учитель…
– А хрена ль ты тогда просишь?! Кто в список попадает?! А?! Кадровый резерв!
Сикора вновь тяжело вздохнул и не ответил. Генерал покачал головой и более миролюбивым тоном добавил:
– Лаврентий! Ты потом себе молодушку найдёшь, дурак, молодушку, да не одну! Дурак, там потом бабы на выбор будут. Лаврентий, не валяй дурака, ничего тут не сделаешь, время есть время, оно безжалостно, но мы его приучим!
Сикора про себя считал, сколько раз этот «боров» назвал его «дураком». Ему вдруг стало обидно, но вида, естественно, он не показал, лишь корчил задумчивую серьёзную гримасу и кивал головой. Но когда генерал начал говорить про «молодушку», Сикора всё-таки не выдержал:
– Да не хочу я молодушку! Я свою жену хочу, вы-то вон свою берёте…
– Что?!!! – как бегемот, зарычал генерал. – Ты, сука, что тут болтаешь?! Совсем охренел! А ну, пошёл на рабочее место своё! И чтоб ни волоска с этого человека не упало, и ни слова не выскочило из его рта! И готовить спецоперацию! Готовить спецоперацию по перевозке в Москву! Лично ответишь, если что не так пойдёт! Пошёл вон, болван!
Сикора вскочил со стула и ринулся к выходу, он умудрился обернуться и посмотреть на генерала, нет, не на него самого, а на его красную бегемотную шею с мутной каплей. Сикору вновь затошнило, и он, как-то неестественно крякнув, вылетел в приёмную.
XII
– ЛИЗА! Все очень серьёзно! Уже переполох поднялся! До Москвы дошло! Скорее всего, от нас его скоро заберут! Тут, главное, не облажаться! Поняла? Главное, не облажаться. Не дать ему говорить вслух, чтобы потом его не записали и на расшифровку не отправили. Он что-то тебе уже говорил? Он что-то сказал? – взволнованно бормотал Щупп.
Он говорил, словно был в бреду, быстро и как-то отрывисто. Временами прерываясь, смотрел по сторонам сквера. Лиза, в свою очередь, смотрела на шефа и слегка улыбалась. Ей было смешно смотреть на человека, который был её начальником и который боялся окружающих, как школьник-двоечник завуча.
Они сидели в дальнем углу сквера, разбитого при медицинском центре, в резной деревянной беседке. Плотные кусты скрывали их от случайных прохожих или гуляющих пациентов. Вообще, этот сквер многие называли «местом свободы». Здесь можно было говорить совершенно спокойно, не боясь, что разговор будет записан сотрудниками ФМБ. И дело было вовсе не в том, что подслушивающих устройств тут не было. Их было ровно столько, сколько по всей территории топорыжкинского центра. Просто тут по какому-то загадочному стечению обстоятельств аппаратура не реагировала на человеческую речь. Сквер был словно заколдован от прослушек и прочей шпионской ерунды. Сначала об этом мало кто знал, но в дальнейшем всё-таки информация утекла из охранного ведомства, и народ тут же начал использовать это сквер как место для самых сокровенных переговоров, разговоров и признаний.
Вот и Щупп с Палкиной не раз тут вели беседы, которые не предназначались для ушей сотрудников четвёртого отделения.
Лиза была спокойна.
Она понимала, что два взволнованных человека сейчас будет просто перебор. И ничего хорошего для них с главврачом от паники и суеты не предвидится. Девушка взяла Щуппа за руку и ласково сказала:
– Да успокойтесь, он ничего ещё не сказал…
– Но пытался?
– Но пытался. Он уверяет, что отравился. Он говорит, что отравился каким-то препаратом, а точнее, бальзамом. Он думает, что находится в токсикологии. Он не знает ещё о времени.
– Так, – мрачно выдохнул Щупп. – Придётся ему как-то аккуратно об этом говорить. Придётся. Ой, боюсь я за неадекватность. А вдруг он всё помнит?!
– Что именно?
– Ну, всё, всё помнит, что с ним было, и вообще историю помнит. Что с обществом и со страной было. Не дай бог, помнит всё! Ой, беды не оберёшься! Ой, боюсь я! – запричитал Щупп.
– Да как же он не помнит? Он же нормальный человек из двадцатого века, не то что мы, – хмыкнула Палкина.
– Ты это, Лиза, брось, брось… сейчас речь не об этом! – отмахнулся Михаил Альфредович.
– Да? А я об этом. Я тоже хочу всё помнить! Тоже хочу всё знать и не бояться этого! Я тоже хочу быть нормальным человеком! – прикрикнула Палкина.
Щупп внимательно посмотрел на помощницу и, грустно покачав головой, добавил:
– Вот поэтому, Палкина, мы и должны с тобой сделать всё, что задумали. Всё. Вот поэтому ты и должна меня слушаться. Говоришь, он про бальзам какой-то говорить начал. Значит печень.
– Конечно, печень. Что ещё?
– А печень – это всё.
– А почему мы сразу-то не взяли пункцию у него? А? Почему? Вопрос, что ли, не стоял? – удивилась Лиза.
– Да почему не стоял?! Стоял и не раз. Но решали всё на самом высоком уровне и всё никак не могли решить. Вот и дорешались. Что никакой пункции не взяли. Столько лет, а пункции не взяли. Бардак, как и везде. Вертикаль власти чёртова…
– Ну, зачем вы так. Взяли бы пункцию – и всё. И ничего сейчас бы у нас не получилось.
– Да, может, ты и права. Может, и права. Поэтому печень – наше всё. Его печень – наше всё. Смешно звучит.
– Только вот мне не смешно, – грустно добавила Лиза.
– Значит, печень. Нужно взять пункцию печени. Там усело всё, что он пил. Там, там следы этого препарата. В крови у него ничего нет. Я сам смотрел несколько анализов. А вот печень… Печень – это серьёзно! Печень – это как фотопластина: всё задерживает и всё фиксирует! Печень – вот его тайное хранилище! Значит, он пил. Он что-то всё-таки пил. Я знал. Теперь знают и эти козлы из эф эм бэ. Сикора, сучий потрох, он точно теперь знает, или, по крайней мере, узнает, расшифровав запись.
– Да он ещё и не успел. Вряд ли, – Лиза тяжело вздохнула. – А вообще, честно говоря, мне этого человека просто жаль. Он для нас как кусок мяса с ценной информацией, а ведь он человек в первую очередь. Как вот он узнает правду? Что с ним вообще будет?
– Ну, ты это брось! У нас с тобой другая задача! Он сам виноват, раз выпил то, что не надо было пить. Раз попал к нам. Тут, как говорится, всё от него самого зависит. Ты лучше подумай, как нам с тобой у него пункцию печени взять. Если мы возьмете официально у него в палате, когда он будет без сознания, то всё зафиксируется, и тогда все поймут, что мы там делали. А вот если…
– Что если?
– А вот если его уговорить, ну например, тайно дать нам пункцию и стереть остальной код того препарата, прочистить печень, то тогда…
– А как его уговорить? Кто его уговорит? – тревожно спросила Лиза.
Щупп недобро ухмыльнулся и непроизвольно посмотрел на глубокий вырез на груди у помощницы. Та, уловив его взгляд, покачала головой:
– Нет, только не я…
– Ты, девочка, ты, ты мой козырь, больше нет никого… или ты, или никто. И это история! Ты пойми, от тебя зависит будущее. И не только страны, будущее мира! Ты, ты должна.
Лиза тяжело вздохнула и опустила глаза. Она хотела что-то ответить, но промолчала. Щупп, довольный, улыбнулся и погладил помощницу по руке.
XIII
– СВЕТЛАНА! Готовь спецоперацию! Будем объект транспортировать в Москву. Но про это пока никто, кроме тебя, не должен знать! Никто! – сурово сказал Сикора.
Турнова понимающе кивнула головой и всё же, внимательно посмотрев на заведующего четвёртым отделением, спросила:
– И Щупп? И главврач не должен знать?
– Я же сказал – никто! А Щупп в первую очередь вообще ничего знать не должен! И постарайся вообще оградить пациента от каких-либо контактов. Всех! Всех гони в шею. Сама ему уколы ставь, сама утки выноси, что хочешь делай, но никого не допускай!
