Ты не должен…, начала она, а затем медленно растворилась и исчезла. Он вздохнул. Сообщения от Обелиска никогда не были содержательными. Он никогда не слышал столько, сколько слышали его коллеги. Он полагал, что причиной этому было то, что его желание увидеть девушку было слишком значительным, слишком настойчивым.

Он заглянул в инкубационную камеру и был удивлён, что все сорок клеток во всех сорока ёмкостях увеличились в численности. Это был беспрецедентный случай. Также была беспрецедентной скорость, с которой они размножались — он никогда не видел ничего подобного. Прошло всего лишь несколько часов, а образцы уже были видны невооруженным глазом.

В течении следующего часа он пребывал в ожидании, наблюдая за ними, пока каждая из ёмкостей не заполнилась бледно-розовым веществом, которое представляло из себя не что иное, как биологическую ткань. Должен ли он осмотреть её поближе? Почему нет: здесь достаточно образцов. Какой вред будет от того, что он осмотрит лишь один?

Он открыл ёмкость и пропустил через образец слабый электрический разряд. Розоватая субстанция встрепенулась, как если бы почувствовала его. Возможно, это причиняет боль.

Он перевернул ёмкость и вылил содержимое на стол. Перед ним находилось слегка волнообразное вещество. С помощью скальпеля он осторожно разрезал его пополам. Он наблюдал, как лезвие разделяет субстанцию на две половинки, образуя между ними пустую борозду. А затем смотрел, как вещество вновь соединяется обратно в единый слой, не оставляя ни одной видимой линии или рубца. Изумительно, подумал он.

Он всё ещё экспериментировал с образцом, когда показалось лицо его бабушки, парящее прямое над столом. В испуге он подпрыгнул.

Несомненно, он любил свою бабушку, но не настолько, как эту девушку. Или, возможно, это просто было нечто иное: он знал девушку лишь короткое мгновение, а потому его любовь к ней была чистая и непорочная. Его чувства к своей бабушке были гораздо более сложными. После смерти его родителей, она взяла его к себе. Обходилась с ним нормально, но она была уже старая и сварливая, и иногда делала вещи, которые он понимал с трудом. А потом однажды, когда он стал немного постарше, она просто исчезла. Даже тогда в основном он понимал, что с ней что-то случилось, нечто, с чем она не могла справиться, что, возможно, её даже убили. Но часть его с трудом подавляла обиду на то, что она не вернулась.

— Что тебе нужно? — спросил он на немецком.

Это так ты разговариваешь со своей бабушкой? произнесла она на английском с ярко выраженным акцентом, хотя он знал, что если бы она была настоящей, то бранилась бы на немецком.

— Извини, — сказал он. — Я думаю, ты пришла, потому-что есть что-то, о чём девушка была не в состоянии выразить. Ты же знаешь, я люблю тебя.

Так-то лучше, сказала она и протянула ему конфету в целлофановой обёртке. Она всегда делала так, когда была еще жива. Он попытался взять её, но его рука встретила пустоту.

Пришло время, сказала она. Ты и так узнал слишком много. Сейчас самое время.

Время для чего? Он не ощущал себя единым целым, с тех самых пор, как потерял свою бабушку. И теперь она снова была здесь, но одновременно и не здесь. Он мог видеть её и слышать, но не мог ни прикоснуться к ней, ни почувствовать её запах. Вся его жизнь была такой, жизнь утрат: сначала ушли его родители, затем бабушка. В конце концов, всё, что у него осталось — это его лаборатория, единственное, на что он мог рассчитывать. Его лаборатория никогда не подводила его.

Ты слушаешь меня? спросила она, щелкнув пальцами. Ты понимаешь, о чём я говорю? Ты должен раз и навсегда прекратить это исследование!

Прекратить исследование? Он почувствовал, как в нём растет гнев. Она никогда не понимала того, что он пытался делать, так почему его должно удивлять то, что она не понимает его и сейчас?

— Но я делаю важную работу, — сказал он. — Я делаю открытия, находящиеся за рамками человеческого воображения.

То, что ты делаешь — опасно, сказала она. Поверь мне, дитя. Я говорю это для твоего собственного же блага. Обелиск уничтожит тебя. Ты должен прекратить это, пока не стало слишком поздно.

На её глаза наворачивались слёзы. Прекратить работу? А что ещё у него было? «Это не совсем она,» говорил он себе. Обелиск просто позаимствовал её образ и голос. Почему он не мог остаться с той девушкой? Он любил её, но никогда не был с ней, поэтому он не мог скучать по ней точно так же, как скучал по своей бабушке. А теперь Обелиск пытается манипулировать им, используя её, чтобы заставить его остановиться.

— Пожалуйста, уходи, — сказал он, стараясь не смотреть на её. — Ты просишь слишком много.

Слишком много? сказала она. Её голос теперь был немного резким и действовал на нервы. Мне нужно, чтобы ты выслушал меня, Гроте. Это очень важно.

Он простонал. Он не мог слушать; не мог этого выдержать. Он закрыл свои уши, но каким-то образом всё ещё продолжал слышать её. Он закачал головой назад и вперёд, одновременно начав петь так громко, как только мог. Он по-прежнему мог слышать её, всё еще осознавал, что она говорит слова, но не мог расслышать, о чём в точности они были. Но она просто стояла там и говорила, отказываясь уходить.

Он закрыл глаза, её голос всё ещё гудел. Что ему сделать? Он так устал, ему просто нужен отдых. Как ему прогнать её?

В недоумении, он говорил себе, что она была всего лишь мысленной конструкцией: ЕГО мысленной конструкцией. Если он просто перестанет думать, он сможет прогнать её. Всё, что ему нужно — это вырубить себя, и он будет в порядке.

Там в выдвижном ящике стола находился шприц с новой иглой. Чтобы дотянуться до его, ему необходимо было убрать руки от ушей. Внезапно, её слова пронзили его голову с ещё большей громкостью.

Нет, Гроте! кричала она ему. Останови это безумие прямо сейчас! Ты абсолютно не понимаешь. Ты лишь навредишь себе!

Его бросило в дрожь. Ему необходимо успокаивающее. А вот и оно, уже на столе.

Гроте! сказала она. Разве ты не понимаешь? Это то, чего хочет Обелиск! Ты не соображаешь. Прекрати и послушай!

— Оставь меня в покое, — пробормотал он.

Он прикрепил иглу и начал набирать жидкость. Она оказалась более вязкой, чем он предполагал и с трудом проходила внутрь. Продолжая слушать нытье своей бабули, он перевязал руку и постучал по вене, а затем приставил к ней иглу.

Гроте, зачем ты это делаешь? спросила она.

— Мне просто нужно поспать, — сказал он и вонзил иглу. — Всего несколько часов сна.

Жгучая жидкость проникала внутрь вены, а затем его рука начала покалывать. Бабушка смотрела на него страшным взглядом, переполненным скорбью.

Ты думаешь, что это успокоительное? спросила она, покачала головой и отступила, на её лице было выражение ужаса.

Это не то, чем оно кажется. Ты лишь ускорил Воссоединение. Ты должен спешить к Обелиску, сказала она. Зона окружающая Обелиск — это мертвый космос; мёртвое пространство, которое остановит в тебе этот процесс и защитит от его развития. Ступай туда, покажи остальным, что с тобой случилось и предупреди их. Ты должен убедить их оставить Обелиск в покое. Ты должен попытаться остановить Воссоединение, пока не стало слишком поздно. Это важно, чтобы ты убедил их. Очень-очень важно.

А потом она медленно растворилась в небытие.

Некоторое время он так и сидел, испытывая облегчение, пока до него не начало доходить — всё, что она говорила, было не для того, чтобы досадить ему; она говорила правду.

О, Боже, подумал он, глядя на пустую ёмкость на столе, пустой шприц, и понимая, что он только что вколол. Он посмотрел на свою руку: странная опухоль в вене, болезненное волнообразное движение, которое не принадлежало к его собственным, теперь оно исходило глубоко из его руки.

Он дотянулся и включил сигнал тревоги, но затем обнаружил, что не может спокойно усидеть на месте. Что-то было не так. Что-то уже начало изменяться. Его рука покалывала, началось онемение, и теперь волнообразные колебания стали еще больше, начали распространяться. Ему нужно было выйти, он должен был увидеть Обелиск, должен поговорить с ним. Его бабушка сказала — Обелиск спасёт его.