Старику понравился иносказательный ответ Беккера.
— Старый Абдулла еще покажет, на что он способен. Ты босиком бегал, когда и вот с ним, — указал он на сына, он тоже совсем молодым был, ковал мечи для воинов Саттар-хана[33]. В Ленкорани Бахрам Агаев работал, ты, конечно, знал его?
— А как же! — обрадовался Беккер. — Он еще любил говорить: "Ай дад-бидад Ардебиль!"
— Да, да, — закивал старик. — Так вот этот самый Бахрам Агаев специально приезжал ко мне из Тавриза заказывать оружие.
— Ну, я пришел не специально для этого. Хотя, как гласит пословица, посеянное вовремя жемчугом взойдет.
Старик снова закивал:
— Верно сказано… Вижу, не за тем пришел: на Балу поглядываешь. Говори, не таись.
— Я по поручению губернатора…
— Тьфу! — Старик легко поднялся и зашагал прочь.
— При нем о паршивой собаке говори, только не о губернаторе, — засмеялся Бала Мамед. Ты плохо пошутил, Федя.
— Но я не шучу, Бала, — еле сдерживая смех, ответил Беккер. — Губернатор обещает помиловать тебя и назначить начальником всего Зуванда, если ты явишься с повинной.
Бала перестал улыбаться. Он исподлобья пристально уставился на Беккера.
— И ради этого ты проделал долгий путь в горы?
— Как видишь… — лукаво усмехнулся Беккер, увидев, как в зрачках Балы Мамеда вспыхнул гнев, хотя внешне он оставался таким же спокойным и сдержанным. — Так что передать губернатору?
— Куда спешишь? Погости у меня. В Ленкорани жара…
— Погощу денька два. Дольше не смогу. Жаркие дни еще впереди.
— Когда вернешься, передай губернатору: Бала Мамед придет в Ленкорань, обязательно придет. Но не с повинной головой, а с острым мечом, чтобы отрубить ему голову. Так и передай!
Беккер обнял Балу:
— Молодец, Бала, хорошо сказал! Не знаю, будет ли ждать тебя губернатор, а я — с нетерпением! И обязательно с мечами Абдуллы-киши!
— Всему свое время. А пока, по запаху слышу, Абдулла-киши жарит в твою честь шашлык. — Бала Мамед поднялся, снял с гвоздя рубаху, надел ее и неторопливо направился к дому.
Несмотря на подписку о невыезде, Пономарев в один из теплых дней ранней осени приехал в Баку: ленкоранское подполье поручило ему восстановить связь с Бакинским комитетом партии, прерванную после падения Муган-екой Советской Республики.
Как-то, проходя по Молоканской улице, Пономарев невольно остановился у подъезда театра "Пель-Мель", веред фанерным щитом с броской рекламой: "На днях. Премьера. Американский писатель мистер Мен. "Большевичка, или Тайна запломбированного вагона". Трагедия в трех действиях".
— Иосиф, ты? — вдруг кто-то окликнул его.
Пономарев оглянулся. Перед ним стоял респектабельный господин в канотье, кремовом чесучовом пиджаке, бежевых в полоску брюках дудочкой, желтых ботинках. По тонким чертам улыбчивого лица, по острому, чуть вздернутому носу и лукавым искоркам в глазах Пономарев моментально узнал Анатолия Лукьяненко, близкого друга Тимофея Ульян-дева, бывшего председателя Ленкоранского ревтрибунала, о судьбе которого ничего не знали со временя его отъезда в Баку. Пономарев так опешил от метаморфозы, происшедшей с Лукьяненко, что, когда тот бросил: "Иди за мной!" — покорно подчинялся приказу. Шля долго. В конце набережной Лукьяненко вошел в одну из лавок под вывеской "Торговля пеньковыми канатами". Немного погодя Пономарев вошел следом. Звякнул колокольчик над входной дверью. В полутемной лавке, набитой бухтами канатов, никого, кроме плотного азербайджанца с черной бородкой, не оказалось.
— Извините, — растерялся Пономарев, думая, что ошибся дверью. Уж хотел было выйти, но в глубине комнаты открылась дверь, показался Лукьяненко, который ввел его в маленькую комнату с диваном и столом.
— Ну, здравствуй, Иосиф! Садись, садись. Давно в Баку? — обрадованно спросил Лукьяненко.
— Третий день, — сухо ответил Пономарев и, оглядев Лукьяненко с головы до ног, с упреком добавил: — Мы-то думали, что вы томитесь в баиловской тюрьме. А вы вон как устроились, "товарищ Ян Кредо"!
— Во-первых, хозяин лавки не я, а Ягуб Мамедов, которого ты только что видел, — кивнул Лукьяненко на дверь. — Во-вторых, я не товарищ Ян, а "господин Титорец", владелец артели по выгрузке и укладке военного снаряжения, закупаемого правительством у отступающих из Дагестана деникинцев.
— Лучше некуда! — презрительно бросил Пономарев.
Лукьяненко, еле сдерживая смех, ответил как ни в чем не бывало:
— Если ты не у дел, могу устроить и тебя.
Пономарев встал и готов был плюнуть в лицо предателя, но сдержался и резко сказал:
— Гусь свинье не товарищ! — и направился к двери.
Лукьяненко, смеясь, удержал его за руку:
— Погоди, Иосиф! Не горячись…
Пономарев невольно опустился на место.
Звякнул дверной колокольчик, и тут же заглянул Ягуб Мамедов.
— Шура пришла, — сказал он.
— Пусть войдет, — кивнул Лукьяненко и пояснил все еще хмурому Пономареву: — Наша "ходячая касса".
Вошла красивая молодая женщина, настороженно посмотрела на Пономарева.
— Свой, — успокоил ее Лукьяненко. — Принесла?
Шура отвернулась к стене и извлекла из-под чулка стопку новеньких николаевских ассигнаций. Лукьяненко и Шура заговорили негромко. Пономарев все больше недоумевал, слыша известные ему фамилии бакинских большевиков: кто же он на самом деле, этот "господин Титорец"?
Шура ушла. Пономарев вопросительно посмотрел на Лукьяненко.
— Взятку надо дать, — кивнул Лукьяненко на деньги. — Спасать товарищей. Портовые полицейские придрались при осмотре рыбницы; говорят, смешно, что вы берете с собой пять пудов муки и два мешка сухарей. Для поездки в Персию, говорят, столько запасов не нужно. Ну и потащили всю команду рыбницы в портовый участок. А в рыбнице припрятаны бидоны с пятьюстами пудов бензина Миронычу "на зажигалку".
— Ничего не понимаю, кто же ты, Анатолий? — наконец спросил Пономарев.
— Ах, Иосиф, — обнял его Лукьяненко. — Кто я, спрашиваешь? Я технический организатор Особой морской экспедиции, созданной Бакинским бюро Кавкрайкома для тайной морской связи с Астраханью. Готовим и отправляем лодки с нефтью в Астрахань, принимаем оттуда лодки с оружием.
— А как же артель?
— Работаем, работаем! Как видишь, дел много. Вот почему крайком не отпустил меня в Ленкорань. Но он помнит и все время думает о вас. На днях к вам выедет группа товарищей во главе с Мустафой Кулиевым.
— Кто это?
— Сильный работник. Недавно вернулся из Киева, там он учился в университете, был председателем мусульманской секции Киевского городского комитета партии.
— Ты можешь свести меня с ним?
— Устроим. Еще кое с кем познакомлю, — обещал Лукьяненко.
На следующий день, встретившись в условленном месте, Лукьяненко повел Пономарева по тесной и душной Армянской улице, застроенной двух- и трехэтажными домами с претензией на роскошь. Это был район обеспеченных горожан, преимущественно врачей: что ни подъезд, то табличка с фамилией терапевта, стоматолога, венеролога. Дойдя до угла Каменистой улицы, Лукьяненко свернул вправо, вошел в подъезд дома № 144, поднялся на второй этаж, позвонил. Дверь чуть приоткрылась, пожилая азербайджанка выглянула в щель и, узнав Лукьяненко, спокойно сбросила цепочку.
— Заходи, заходи, сынок, — приветливо закивала она седой головой. — Гамид ждет вас.
Войдя в комнату, Пономарев стал с нескрываемым интересом разглядывать двух мужчин, поднявшихся из-за стола: Гамида Султанова и Дадаша Буниатзаде. Лукьяненко сообщил ему по дороге, к кому они идут.
…27 июля 1919 года к северному побережью Апшерона, в районе села Фатмаи, подошла рыбачья лодка. Едва она скребнула днищем по песчаному дну, "рыбаки", а их было человек пятнадцать, прихватив поклажу, спрыгнули на берег и тут же разошлись в разные стороны. Только трое задержались, вытаскивая на берег и укрепляя лодку: старый лодочник, его одноногий помощник и Дадаш Буниатзаде. И тут перед ними как из-под земли возникли полицейские. Потребовали разрешение на выход в море. Такой бумаги у лодочника не было. Полицейские обыскали рыбницу. Ничего не нашли, кроме нескольких крупных рыбин и случайно оброненного коробка спичек, которые стоили тогда баснословных денег. Всех троих доставили в участок. Рыбу, конечно, присвоили, а спички предъявили в качестве вещественного доказательства: дело в том, что на коробке была этикетка нижегородской фабрики. Как попали спички из Советской России в Баку? Только через Астрахань! Арестованных десять дней допрашивали, били и пытали сперва в селении Фатмаи, потом в поселке Бинагады и наконец в Баку. По как ни мучили старого лодочника и его одноногого товарища, они упорно твердили легенду: ходили на Куринскую косу промышлять рыбу. Никого не выдали. Впрочем, они и не знали, что "артель рыбаков", доставленная ими из Астрахани, была группой военных и партийных работников, направленной в Баку по особому заданию ЦК РКП (б). Больше всего чины полиции и контрразведки усердствовали над Дадашем Буниатзаде, грузным, сильным человеком. В контрразведке его несколько дней держали в душной камере, не давая ни еды, ни воды, на допросах совали в глотку дуло револьвера, били до того, что у него горлом пошла кровь. Так и не добившись признания, всех троих привели к градоначальнику Гудиеву, пожелавшему лично допросить их. Насмешливо оглядев старого лодочника, его одноногого товарища и Дадаша Буниатзаде, босых и голых, в одних только подштанниках, — обобрали полицейские, — градоначальник сказал: "Если все коммунисты в таком виде, как вы, то нам ничего не угрожает. Убирайтесь вон!" Арестованные не стали медлить. А спустя несколько дней, узнав, кого он выпустил, градоначальник схватился за голову и назначил награду за поимку Дадаша Буниатзаде.
