— Ты — спаситель исламской религии, досточтимый Мамедхан!

— Мамед-эфенди! — поправил Забит-эфенди.

— Да, да, эфенди. Ты — надежда мусульманской нации, Мамедхан!

— Сказано тебе: эфенди! — грубо оборвал Мамедхан.

— Прости, хан… эфенди, путаюсь от волнения… В борьбе с неверными и проклятыми большевиками аллах избрал тебя своим карающим мечом. И потому мы, покорные слуга аллаха, — он оглянулся на своих кивающих коллег, — дарим тебе этот меч.

Польщенный Мамедхан встал, принял саблю, вытащил ее из ножен, увидел слова, выгравированные на холодной стали: "Большевик башы кесен бехиштэ гедер" ("Отсекший голову большевика попадет в рай"). Мамедхан вслух повторил эти слова.

— Хорошо сказано! Я выполняю свой долг перед аллахом и мусульманами, — торжественно произнес Мамедхан, как ребенок игрушкой, любуясь и помахивая саблей.

— Да будет так! — воздел руки молла Керим и, выпроводив коллег, вернулся обратно. — Мы так ждали тебя! Покарай ослушников, секи их безбожные головы! Этот Агагусейн-киши, эта большевик Джаханнэнэ, этот Гусейнали!.. Вай-вай-вай! — распалял Мамедхана молла Керим. — Это они подбивали сельчан срубить святое дерево Шахнисы, поделили твои земли, воды, леса! Это они разграбили твой дом, устроили в нем большевистский Совет. Грех даровать им жизнь, а. Забит-эфенди?

— Истинно, истинно, — закивал Забит-эфенди.

— Где они? — грозно крикнул Мамедхан. — Эй, чауш[12]!

— Сейчас, сейчас. — Молла Керим сам побежал распорядиться.

Два дюжих чауша с заросшими лицами привели Агагусейна-киши и Джаханнэнэ. Багдагюль, громко плача, шла следом, колотила кулаками чауша в спину:

— Отпусти ее, отпусти!

— Гыза, перестань плакать! — прикрикнула Джаханнэнэ.

Багдагюль смолкла, продолжая всхлипывать. Красивая и в печали, она приковала к себе долгий пораженный взгляд Мамедхана.

— Помни, хан, что написано на сабле, — нашептывал молла Керим. — Отсеки им голову. Пусть для всех будет уроком!

— Отсечь, говоришь? Отсечь недолго. — Играя саблей, Мамедхан подошел к Агагусейну-киши. — Но я пощажу твою мудрую голову, старик. Значит, тебе земли захотелось? Ну что ж, у меня земли много, могу поделиться. Чауш, закопай его в землю по самое горло.

Агагусейн-киши, насмешливо прищурив глаз, спокойно ответил:

— Ничей светильник не горит до утра, разбойник-хан. — Он покосился на молла Керима: — Этот жалкий пес, может быть, и вымолит тебе божью милость. Но народной кары тебе не избежать!

Мамедхан побагровел.

— Напихай земли в его поганый рот! — приказал он чаушу.

Агагусейн-киши плюнул в налитые кровью глаза Мамедхана. Тот отшатнулся, занес саблю, но тут же опустил ее. Утерся рукавом и прохрипел:

— Кормите его землей, кормите, пока не подохнет!

Чауш уволок Агагусейна-киши.

— И ты носишь на голове папаху! — презрительно бросила Джаханнэна.

— Цыц, большевик Джаханнэнэ! — взвизгнул молла Керим.

— Я отрежу тебе язык! — Мамедхан приставил кончик сабли к ее рту.

Джаханнэнэ оттолкнула саблю.

— На это ты способен! Разве не ты убил моего мужа и ее отца?

— Замолчи, ведьма! — Мамедхан занес саблю.

— Руби ее, руби! — науськивал молла Керим.

Багдагюль заслонила собой Джахаинэнэ:

— Нет, нет! Не надо!

Мамедхан тупой стороной сабли приподнял ее подбородок.

— Ты тоже большевичка?

— А как же! — ответил молла Керим. — Яблоко от яблони недалеко падает.

— Мамед-эфенди, такую красавицу убивать грех, она может доставить нам много радости, — сально усмехнулся Забит-эфенди.

— Ты прав, Забит-эфенди. Я подарю ее чаушам, пусть потешатся. Чауш, отведи ее на конюшню!

— Спасибо, Мамед-эфенди! — Чауш схватил Багдагюль за руку, но та стала упираться.

— Нет, нет, отпусти!

— Не смей! — закричала Джаханнэнэ. — Тебя волчица родила, а не женщина! Да окаменела бы твоя мать, рожая тебя!

— А ее привяжите в конюшие к столбу! — приказал Мамедхан.

Джаханнэнэ кинулась к нему, цепко сжала его горло. Мамедхан изловчился, полоснул саблей ее по голове. Полголовы Джаханнэнэ упало на плечо Мамедхана, из другой половины толчками ударила кровь. Грузное тело женщины стало оседать, валиться на Мамедхана, закостеневшие пальцы продолжали сжимать его горло. Ослепленный кровью, залившей его лицо, Мамедхан выпустил саблю и стал разжимать ее руки, к нему на помощь кинулись чауш и Забит-эфенди.

Оцепеневшая Багдагюль с криком: "Звери-и!" — схватила саблю и взмахнула ею. Мамедхан успел подставить левую руку. Удар был слаб и не рассчитан — сабля рассекла рукав и содрала кожу. Багдагюль вторично занесла саблю, но грянул выстрел, второй, она застыла с занесенной саблей и рухнула как подкошенная. Забит-эфенди, опуская маузер в кобуру, ногой перевернул ее тело: Багдагюль была мертва. Чауши унесли трупы.

Забит-эфенди потребовал воды, бинтов, йода, перевязал руку Мамедхана.

Молла Керим, бледный как смерть, шептал:

— Да простит вам аллах этот грех!

— Ты, кажется, недоволен? — покосился на него Мамед-хан. — Или для себя берег девчонку?

— Господь с тобой! — замахал руками молла.

— Ты хитрый пес, молла, — недобро усмехнулся Мамед-хан. — С волком заодно пируешь, потом с хозяином горюешь.

— Что за слова ты говоришь, хан-эфенди?

— Не ты ли вместе с ними грабил мой дом? Кто украл мою серебряную посуду?

"Уже успели! Донесли!" Молла испуганно повалился на колени:

— От них спасал! Для тебя берег! Клянусь аллахом!

— Вставай, вставай! Змея змею не укусит. Иди, сгони народ в мечеть и молись за нашу победу! Завтра мы возьмем Ленкорань.

Утром банда Мамедхана ворвалась в Ленкорань. Отряд всадников, не встречая почти никакого сопротивления — ведь основные силы Реввоенсовета находились на астаринском фронте, — захватили районы "чайграгы" и Гала, продвинулся до самого центра, до "Сада начальника". Здесь их остановили.

Заместитель председателя ЧК Савелий Хасиев и Федор Беккер, тоже работавший теперь в ЧК, подняли по тревоге отряд чекистов. К ним присоединились бойцы охраны Реввоенсовета. Завязался бой.

Хасиев послал гонца за небольшим отрядом красноармейцев, оставленным на северном рубеже города, на Форштадте.

Тем временем с юга в город уже вступал пеший отряд банды.

Вот и сам Мамедхан в белой чухе и белой папахе, обливаясь потом от июньского зноя, на белом коне, в сопровождении трех телохранителей торжественно въехал в город. Купцы большого базара встретили его с почестями. У его ног зарезали барашка. Возле мечети под тенистым деревом для него устроили специальное ложе, устланное коврами. Расстелили скатерть, принесли чай и лимонный напиток, тарелки с фруктами и ягодами. В стороне над мангалами жарили шашлык…

…Из ворот Реввоенсовета выкатил броневик — водитель только что наспех устранил неполадки в моторе и с ходу хлестнул по бандитам пулеметной очередью. Несколько всадников упало, другие, отстреливаясь, начали пятиться, отступать к Большому базару. Кое-кто бросил винтовку и поднял руки.

За броневиком, тесня бандитов, продвигались вперед красноармейцы. А следом за ними орава мальчишек, перебегая с места на место, подбирала в подол рубах стреляные гильзы: они сдавали их натронной мастерской и в награду получали кусок хлеба.

Беккер из-за укрытия стрелял из старой винтовки французской фирмы "Лебель". Вдруг к нему подбежал девятилетний Ази, влюбленный в броневик и вечно вертевшийся возле него. Для него было высшим счастьем, когда водитель разрешал ему забраться в машину.

— Дядя Федя, там бандиты… в бане!..

Беккер с двумя бойцами направился к бане, расположенной в квартале, уже очищенном от бандитов. Видимо, купающиеся, уверенные в победе, не знали об этом. В раздевалке один бандит стерег одежду и оружие своих товарищей. Его обезоружили. Беккер вошел в банный зал, наполненный горячим паром и голосами шумно купавшихся бандитов, их было десятка два.