Имя убитой, равно как имя убийцы, так никогда и не было открыто.
А трава в парке продолжала расти по-прежнему, словно ничего не произошло.
Но произошло многое.
Фредерик под влиянием этого потрясения купил учебник криминалистики, который оказался собранием ужасающих снимков и рисунков. Бывая в Лондоне, Фредерик заходил в музей восковых фигур мадам Тюссо, где можно было увидеть орудия преступления, правдиво воссозданные интерьеры, забрызганные кровью жертв; веревки, с петлей на конце, именно те, действительно те, на которых повисли убийцы, и посмертные маски известных и менее известных жертв.
Вначале он читал разные книги, но позже детективная литература начала вытеснять остальное. Когда он оказался в Кембридже, его маленькая студенческая квартира постепенно заполнилась полками, набитыми книгами, цветные и блестящие обложки которых отчаянно кричали о морозящих кровь деяниях.
Шли годы. Умер отец. Когда Фредерик произнес свою первую и одновременно последнюю речь в Палате лордов, он безгранично поразил всех тех, кто знал его с малых лет и неизменно считал глупцом. Речь получилась прекрасной, она касалась роста преступности в Англии, а выступавший с невероятной доскональностью знал всю статистику, мотивы, криминогенные явления и деятельность полиции на всей территории страны и во всех важных для криминалиста средах. Впечатление было потрясающим, тем более что выступающий не пользовался никакими записями, а говорил по памяти.
Однако лорда Фредерика не интересовали ни политическая карьера, ни какой-либо государственный пост, связанный с поисками преступников или актами правосудия. Он почти полностью отошел от общественной жизни. К счастью, он унаследовал большие деньги. Он был настолько богат, что мог посвятить себя тому, что стало для него такой же неудержимой страстью, как для иных лошади или женщины: собиранием всего, что связано с преступлением. По сравнению с коллекцией, которую он собирал в течение последних двадцати пяти лет, раздел ужасов Музея мадам Тюссо казался невинной выставкой для благовоспитанных детишек. Мир не знал собрания столь одностороннего и столь поражающего воображение: коллекцию открывали два египетских папируса времен XI династии, говорящие о преступлении и наказании; она содержала ассирийские орудия пыток и критский кинжал с двумя лезвиями, затем следовали средневековые камеры пыток с их «позорными столбами» и «матрешками» с обращенными внутрь острыми клинками, а заканчивалась она плюшевыми витринами, где хранились пули, извлеченные из тел людей очень известных и известных не очень: президента X, священнослужителя V и бесконечного множества других.
Все это было с научной точностью выделено в разделы и занимало почти весь дом Фредерика в Лондоне и большую резиденцию в графстве Саррей. А между двумя этими музеями курсировал тихий, робкий, одинокий человек, дающий время от времени великолепные обеды для узкой группы людей, которые его в данную минуту больше всего интересовали: самых талантливых писателей или офицеров полиции, только что прославившихся решением очередной сложной криминальной загадки.
По причине, которая ему самому не была до конца ясна и понятна, он установил в парке (там, где много лет назад нашел тело той изуродованной девушки) белый прямоугольный камень, напоминающий надгробие. На этом камне он приказал выгравировать большой вопросительный знак. Позже, спустя годы, воспоминание об этом молодом мертвом теле стало причиной одного крайне удивительного происшествия, которого он по сей день не мог понять.
Сейчас, медленно прохаживаясь по библиотеке, лорд Фредерик еще раз прочел приглашение мистера Мелвина Кварендона и улыбнулся. Это будет интересная экскурсия и приятная встреча с несколькими достойными внимания людьми.
Он поправил монокль, снова заглянул в письмо и вздохнул, потому что ему вдруг пришло в голову, что эта встреча была бы не просто приятной, но могла бы стать прекрасной и незабываемой, если бы вместо вымышленного преступления, совершилось бы подлинное. И даже смутно не сформулировав эту мысль, он знал, кто должен стать жертвой.
Лорд Фредерик встал и вышел в широкий коридор, рассекающий дворец от парадной до тыльной стороны. Он шел медленно, чтобы полюбоваться сквозь большую двойную остекленную дверь платановой аллеей, конец которой исчезал вдали, упираясь в едва видимые с этого расстояния высокие ворота.
Через несколько шагов он остановился и машинально ласково погладил один из двух деревянных столбов, между которыми покоилось блестящее, хорошо сохранившееся лезвие гильотины.
Доставка ее из Франции стоила немалых трудов, и он испытывал к ней чувство, которое иные дарят только самым близким существам.
V
Старый уставший человек
Джордан Кедж открыл конверт, без особого интереса отложил буклет и начал читать письмо:
«Аманда Джадд и КВАРЕНДОН ПРЕСС имеют честь пригласить Вас…»
Не выпуская письма из рук, он прикрыл глаза. Минуту спустя открыл их снова и дочитал письмо. Затем встал и, подобрав полы халата, начал прохаживаться босиком взад-вперед по огромному пушистому ковру, устилающему почти весь пол комнаты. Потом остановился.
— Возмутительно, — громко сказал он, хотя в комнате кроме него никого не было, — приглашать меня на какой-то идиотский праздник этой дамочки! Разумеется, ноги моей не будет в их дурацком замке!
Тем не менее, Джордан снова подошел к столу и взял буклет. Он начал его машинально перелистывать, не обращая внимания на снимки и бегло просматривая текст невидящими глазами.
— Что за вздор! — пробормотал он. — Небось какая-то новая рекламная затея старого Кварендона. И почему я должен принимать в этом участие?
Он уронил буклет на ковер и глянул в окно, за которым посреди газона цвели буйные кусты белых и пунцовых роз. Джордан Кедж любил цветы и одиночество. И с некоторых пор недолюбливал людей. Он сунул ноги в шлепанцы, встал и распахнул застекленные двери, ведущие на террасу. День выдался теплый и тихий. Джордан сошел по ступенькам террасы и уселся на белой скамейке лицом к солнцу.
«Прекрасное утро, — подумал он. — В полдень будет зной, даже сейчас жарко. Подобное утро редко бывает у нас в Англии, а этот старый шут выбрал именно такой день. Уж не вообразил ли он, что я туда поеду?»
Джордан Кедж тихо выругался. Уже с первой минуты по прочтении письма он знал, что поедет.
Прошло тридцать пять лет с той поры, как он издал свою первую кишу, которая сразу же принесла определенный успех. Позже успехов было больше и меньше, но и по сей день он остался читаемым автором. С тем только, что в последние годы Кварендон печатал лишь время от времени переиздания его старых романов, которые все еще находили своего читателя, но сам Джордан Кедж знал лучше, чем кто-либо, что он уже не в состоянии придумать интересное убийство и логически точную, неожиданную развязку. Закончив работу над двумя последними книгами, он швырнул их в камин. Он боялся. И не мог забыть того, что Дороти Ормсби написала о его последнем изданном романе:
«Джордан Кедж, кажется, утратил способность логически точно вести своих героев и строить ситуации, которые могли бы всерьез приковать внимание читателя классического детективного романа. А жаль, потому что когда-то он писал лучше, и не следовало бы ему рисковать своей популярностью, для создания которой он много лет столь успешно работал. Не думаю также, что он мог бы перейти на триллеры, ибо книги его никогда не грешили избытком напряжения и мгновенными сменами ситуаций».
После этой рецензии Джордан Кедж возненавидел Дороти той банальной, жуткой ненавистью, которая не пощадила неизмеримо более выдающихся, чем он, писателей, проклинающих в душе неизмеримо более выдающихся, чем она, критиков.
Но еще большую, почти неосознанную ненависть ощущал он, читая Аманду Джадд. Она была молода, полна блестящих идей и, казалось, процесс творчества не представляет для нее ни малейшей трудности. В течение последних трех лет каждая ее книга становилась сенсацией на рынке.
