— Так… — Паркер черкнул что-то в блокноте и встал. — Я вам очень признателен, господин директор. То, что вы нам рассказали, во всяком случае необычайно любопытно. Открывает простор множеству домыслов, которых я, разумеется, хотел бы избежать… — Он помолчал. — Ночь, — нерешительно начал он снова. — Вы не думаете, что вам неплохо бы немного поспать? В ближайшие часы, судя по всему, вы нам не понадобитесь, до самого утра. Если случится что-нибудь непредвиденное, мне, как это ни прискорбно, придется позвонить и разбудить вас. Но я допускаю, что, скорее всего, ничего подобного ночью не произойдет…

— Я могу заночевать здесь, — ответил Дэвидсон. — Я часто тут ночую, когда много работы или идут генеральные репетиции с длинными перерывами. У меня здесь диванчик, можно и прикорнуть, а дежурный вахтер будит меня по телефону.

— Как вам будет угодно, господин директор. Только одна просьба, вы, пожалуйста, по-прежнему никого не ставьте в известность о случившемся. Завтра газеты все равно пронюхают, но чем позднее доберутся до нас репортеры, тем лучше. Вы, конечно, временно отменяете спектакли?

— «Стулья» — да. Но у нас есть другая пьеса, она почти совсем готова, работа над ней велась параллельно со «Стульями» — я ведь решительно не знал, как их примет публика. Подобного рода пьесы могут либо принести огромный доход, либо после двух спектаклей сойти со сцены. У этой был большой успех…

— И, думаю, теперь она будет иметь еще больший… — заметил Паркер, — насколько я знаю людей.

— Я тоже так думаю, — Дэвидсон закивал головой, — хотя в театре никогда ничего нельзя предвидеть…

— Как свидетельствует о том нынешняя ночь, — с мрачной иронией заключил инспектор. — И еще одно, господин директор. Формальности ради я хотел бы знать, как вы провели сегодняшний вечер.

— Я? Ну да, конечно. Был на приеме у лорд-мэра. Прием начался в пять вечера и затянулся до одиннадцати… Потом с двумя друзьями я вернулся домой… Это был прием для театральных директоров… Контакты городского совета с людьми искусства. Директоры театров «Битл» и «Пародия» выпили у меня еще по рюмочке, а затем разъехались по домам, за пять минут до звонка Соумса… К счастью, а то я бы не удержался и рассказал им о новости, так что весь Лондон уже гудел бы сейчас от пересудов, а репортеры брали бы приступом дверь внизу. С ужасом думаю о том, на сколько вопросов мне придется отвечать завтра…

— Я тоже! — вздохнул Паркер. — Но люди хотят читать газеты, а газеты хотят печатать последние новости. Тут уж ничего не поделаешь. Еще раз спасибо вам, господин директор. Вы, стало быть, здесь останетесь?

— Да. Буду все время у себя, чтобы вам не мешать. Но не знаю, засну ли…

— Во всяком случае, постарайтесь, — сказал инспектор Бенджамен Паркер и вышел из кабинета, Джо Алекс — за ним.

На лестнице Паркер остановился.

— Ни слова пока, Джо. Дело может оказаться труднее, чем я предполагал. Мы еще ничего не знаем…

— Я и не собирался… — проворчал Алекс. — Целый день в дороге, потом театр и ресторан. Я встал в семь утра. Теперь час ночи. Неужели ты полагаешь, что в подобных обстоятельствах мне непременно захочется почесать язык? Кстати, разве я вообще-то был когда-нибудь болтлив?

Паркер улыбнулся.

— Нет. Никогда не был. Это правда. Но ты что, действительно хочешь сейчас уйти?

— Ни за что на свете! Я ведь этого и не говорил.

— Хорошо! — Они стали спускаться. Бен и Джо давно знали друг друга, они вместе прошли войну, летали на британском бомбардировщике. Было время, им казалось, что они ближе, чем братья. Алекс чувствовал, что хотя Паркер и улыбается, он озабочен.

— Сейчас допрошу дневного вахтера, а потом остальных, если он нам ничем не поможет. Но у меня такое ощущение, что он расскажет что-то новенькое. Если убийца смог проникнуть в театр и выйти из него, только пройдя мимо окошечка вахтера…

В главном коридоре за сценой они встретили сержанта Джонса.

— Этого вахтера уже привезли, шеф!

— Уильяма Галлинза?

— Точно, шеф! Он у себя в комнате. За ним присматривает полицейский. Малый трясется весь, жена в больнице. Только родила. Он там плачет, шеф. Вот я и шел к вам, не знаю, что с ним делать.

— Сейчас он перестанет плакать, — бросил Паркер и прибавил шагу.

Когда они вошли в комнату, полицейский, который стоял над всхлипывавшим человеком, стремительно выпрямился, всем своим видом показывая, что не знает, как ему вести себя с этим странным типом, обхватившим голову руками. Инспектор опять жестом приказал полицейскому удалиться, а когда дверь за ним затворилась, наклонился к вахтеру и совершенно спокойно проговорил:

— Галлинз, вас вызвали сюда, чтобы допросить в связи с совершенным убийством. Если это сделали вы, у вас есть все основания оплакивать свою судьбу. Если же не вы, то вы только попусту крадете время у себя и у нас. После допроса я собираюсь отвезти вас на машине домой. Мужчине полагается быть дома с детьми, когда жена в больнице. Ну, а прежде всего будьте мужчиной!

Словно по мановению волшебной палочки, человек, сидевший на низеньком стуле, поднял голову и опустил руки. Лицо его было все в слезах, но не отчаяние, а беспредельное изумление отражалось на нем.

— Убийство?.. — прошептал он. — Господи, как это?.. Театр ведь не обокрали? Ведь не обокрали?..

— Нет! — твердо произнес Паркер и сел против него. — Театр не обокрали, хотя вы и уснули на работе. Когда за вами приехала полиция и отказалась о чем бы то ни было с вами разговаривать, вы посчитали, что случилось именно такое, и вас привлекут к ответственности за халатное отношение к своим обязанностям или заподозрят в сговоре с грабителями. Ничего подобного, Галлинз! Между десятью и половиной одиннадцатого в своей артистической уборной убит актер Стивен Винси, и мы хотели бы услышать от вас как можно более обстоятельный рассказ о том, что вы делали вечером и на что обратили внимание.

— Мистер Винси убит?.. — пролепетал Галлинз. — Мистер Винси! А я был тут, за стенкой… О Боже… Вы сказали: между десятью и половиной одиннадцатого?

— Да. Я это сказал.

— Значит, она!

— Что еще за она? — подавшись вперед, быстро спросил инспектор.

— Эта… эта дама, которая пришла в четверть одиннадцатого, пробыла там несколько минут, а потом ушла.

— Итак, некая дама была здесь в это время?

— Да… мистер Винси предупредил, что она придет, я ее и пропустил. Она не первая, которую я так пропускал… Но она была постарше остальных… Всех остальных…

— Сколько ей могло быть лет?

— Может, сорок? А может, и больше? У этих состоятельных дам не разберешь. Так они хорошо ухожены, что порой выглядят моложе.

— Весьма справедливо. А как она была одета?

— Черное легкое пальто и маленькая шляпка, такая модная, полукруглая, серая… И, кажется, туфли на очень высоком каблуке… Но сама она росту небольшого…

— Узнали бы вы ее, если бы увидели еще раз?

— Пожалуй… пожалуй, да, господин инспектор.

— Ладно. А вас в ней ничего не поразило? Может, в одежде или в поведении?

— Она была вроде как немного смущена… Но я не обратил на нее внимания, она ведь не из театра, а посторонние часто робеют за кулисами, господин инспектор.

— Хорошо. Больше вы ничего о ней сказать не можете?

— Пожалуй, нет, господин инспектор… Ага! Одно только, да это, наверное, не имеет значения… У дам всегда к вечернему платью бывает такая маленькая сумочка из золотой парчи или серебряной нитки, а может, еще из чего, но непременно крохотная. Жена как-то обратила на это мое внимание, когда однажды сидела тут у меня, вот, говорит, какая это красивая жизнь, если можно в сумочке не носить ничего, кроме пудры, губной помады и носового платочка…

— Ясно. Права ваша жена, такая жизнь куда как удобнее. Ну, а что с этой дамой?

— Вот именно, господин инспектор. У дамы была большая, вместительная сумка, совсем не такая, как у них у всех к вечернему платью. Держала она ее низко, из окошечка-то я и не заметил. Но я выглянул и посмотрел на даму, когда она поднималась по лестнице, тут и сумку заметил. Тогда я об этом и не подумал. А у нее, верно, был в ней револьвер.