А потом всю ночь шел снег — тот самый снег, который островитяне всегда видели только издалека на вершине пика Мэри. Рассвет, словно придавленный низкими, нагруженными снежными хлопьями облаками, наступил поздно, и под этой повязкой из туч, сквозь которую сочился дымок из труб, снова ожили скука и тоска. Как и многие другие, Сьюзен и Бэтист, прижавшись лбом к стеклу, будто совсем не слышали доносящееся из столовой призывное звяканье ложек о миски. Даже у детей, которым надо было пересечь двор и войти в школу, не хватало сил, чтобы вытащить ноги из снега. Оцепенев, они стояли, дуя на пальцы, закоченевшие после первой попытки слепить снежок. Никто из них не пожелал лепить снежную бабу, начатую двумя девочками-скаутами, которые, обидевшись, тут же забросили ее, безрукую и грустно смотрящую в небо угольками глаз.

Он держался шесть дней, этот снег, прежде чем превратился в грязное месиво и приободрил Симона, довольного тем, что видит, как тают последние белые лоскуты.

— Ты зря тратилась, дочка. Свадьбы не будет.

На следующей неделе наконец-то пришел настоящий Новый год, усыпанный блестками инея, но для тристанских малышей, привыкших его праздновать в начале лета, все-таки Новый год наизнанку. Новый год с индейкой, на острове ее не называли иначе как «индюшка». Исключая лондонских бродяг, собравшихся вокруг походных кухонь Армии спасения, обездоленным Соединенного Королевства кое-что перепало за счет праздника тристанцев. Подогретая крупными заголовками в прессе (типа «Скоро ли у них будет свой дом?»), поздравлениями по радио, телевизионной передачей из яслей Пенделла, инициативой одной большой газеты, начавшей кампанию по сбору елочных игрушек для тристанцев, это модное сочувствие поставило под угрозу работу почты и обрушило на лагерь дождь подарков, которые пришлось тайком распределять по благотворительным учреждениям графства; особенно полтонны кондитерских изделий, крайне вредно действующих на молочные зубы тристанской детворы, беззащитной перед сахаром и тщетно обороняемой запретами Виолеты Грей, которая протестовала, указывая в докладе: «Осторожнее, сударыни! Излишняя выдача конфет лишает детей из слаборазвитых стран зубов». Шоколад, фрукты в сахаре, драже, айвовый мармелад, леденцы, карамель — всего этого, несмотря на принятые меры предосторожности, оставалось двести фунтов: вполне достаточно, чтобы вызвать кариес у белозубых обитателей двух дюжин сиротских домов.

Что касается до «башмаков» с подарками, то леди Хауэрелл, просто не зная, чем их набить, — так всего было много, — решила сделать их одинаковыми и полезными. Для взрослых лишь нужные в хозяйстве вещи и теплая одежда. Уважая траур семей, почти каждая из которых пострадала от недавних утрат, встречи Нового года и танцев решили не устраивать. Состоялся лишь детский праздник, перед началом которого Уолтер все-таки произнес своеобразную проповедь, прославив добродетели Дона Айли, награжденного орденом Британской империи за оказанные при эвакуации тристанцев услуги. Единственным организованным прессой сюрпризом стало прибытие Деда Мороза на санях, украшенных остролистом и запряженных парой пони с пышными султанами на головах (это событие запечатлела добрая сотня фотографий, рассчитанных на то, чтобы умилить «среднего англичанина»). Появление этого бородача вызвало небольшое замешательство, а малышей даже напугало. Ведь никто из них никогда не слышал об этом старике в красном плаще, с бородой и усами из ваты, несущем на спине корзину с подарками. Простодушные младенцы стояли разинув рот, подобно родителям, с неудовольствием наблюдавшим за тем, как благодарность их детей совершенно сбита с толку, пусть даже в пользу неба.

— К чему лгать детям? — спросила Сьюзен.

Но эти неувязки наряду с растущим смущением тристанцев, более привыкших к взаимной выручке, нежели к благотворительности, сразу улетучились, когда Уолтер, сначала вручив леди Хауэрелл статуэтку пингвина, Дону — чернильницу в виде конуса вулкана с чашечкой на месте кратера, а всем остальным — мокасины, тщательно сделанные во время их вынужденного досуга, встал на стул и закричал:

— Есть две новости! По Би-би-си пять минут назад передали, что благодаря вмешательству одного высокопоставленного лица наш отъезд в Кэлшот намечен на первую половину января…

Он был вынужден прервать свою речь. Со всех сторон посыпались вопросы. Продолжать Уолтер смог минут через пять, когда наконец наступила относительная тишина:

— У вас будут домики в три комнаты. Вам будет предоставлено право приема на работу вне очереди. Поблизости имеется порт, доки, судоремонтные мастерские… Тише, дайте мне договорить! Было также объявлено, что Королевское научное общество в целях изучения причин и следствий извержения вулкана на Тристане попытается высадить на остров экспедицию из двенадцати человек, двух проводников для которой мы должны выбрать среди нас. Добровольцев просьба…

Тут он расхохотался. Все мужчины, подняв руки, бросились к нему.

Час спустя, оставшись одна в бюро, леди Хауэрелл, слегка обиженная тем спектаклем, что затеяли тристанцы, начавшие качать летающего из стороны в сторону Уолтера, делает последнюю запись в своем дневнике:

«Мы должны разделить радость, охватывающую наших друзей при мысли, что они скоро покинут лагерь. По этой радости нельзя судить о наших усилиях. Она лишь подтверждает их необходимость. Нужно все-таки помнить, что по национальной подписке собрано больше 19 000 фунтов, что добровольцы из Женской лиги отработали бесплатно 4000, а члены Красного Креста Сюррея —1500 часов. В момент передачи эстафеты отделениям в Хэмпшире, без сомнения, небесполезно вспомнить об этом…»

Она положила авторучку, перечитала написанное, покраснела и вдруг вырвала эту страницу.

На пляже Кэлшота, посреди которого высится одинокая сосна, ни души, только чайки вышагивают по илистому гравию, усеянному пластмассовыми бутылками и апельсиновыми корками. Гравий скрипит под ногами слоняющихся в субботу без дела Бэтиста и его дяди Симона, которые жадно вдыхают ветер с Атлантики, изредка размашисто поддавая ногами какой-нибудь камешек.

— Тишина! — вздыхает Симон.

Конечно, в этом одиночестве нет ничего настоящего, напоминающего о бесконечной водной пустыне океана, как в одиночестве на берегу тристанских бухт. Все вокруг слишком напоминает о людях, словно в доме, откуда на время уехали хозяева. Между дорогой, что ведет к военно-воздушной базе, опутанной со всех сторон колючей проволокой, и параллельным ей берегам, где плещется река Солент, выстроилась целая шеренга принадлежащих отпускникам лодок, которые обычно называются либо «Лето», либо «Звуки моря», если попросту не обозначены номерами.

— Что это за штука? — спрашивает Бэтист, указывая пальцем на какой-то бетонный, вымазанный гудроном куб, который торчит из протоки прямо против зеленеющего и курящегося дымами острова Уайт.

— Наверное, укрытие, — отвечает Симон. — Их тут как у нас на острове кратеров.

Три шага. Шесть шагов. Раз! Из-под ноги взлетает камешек, мгновенно рикошетом отскакивающий в сторону.

— Ну и повезло Джоссу! — замечает Бэтист.

— Через пять дней он уже будет там, — вздыхает Симон.

Двадцать шагов до изгиба пляжа. Слева, под стенами окруженного леском маленького замка, — дорога, над которой возвышается бело-голубой домик «Пляжного кафе», заклеенный рекламными щитами, расхваливающими «кока-колу» и «мороженое Уоллиса». Поднимаясь на насыпь, Симон в недоумении пожимает плечами, потом поворачивает направо, к лагерю.

— Если остров еще цел, как нам здесь говорят, то Джосс лопнет от злости, найдя там все разрушенным, — ворчит Симон.

— Зато целых три месяца он не будет мыть машины, — отвечает Бэтист.

— Тебе ли жаловаться! — возражает Симон. — Машешь мокрой губкой и загребаешь денежки.

Бэтист очень доволен, что руководители Королевского научного общества из всех мужчин-тристанцев выбрали проводниками экспедиции Джосса и Ульрика Рагана. Меньше доволен он своей работой, которая удивляет его тем, что дает ему возможность зарабатывать втрое больше, чем в те времена, когда он был рулевым на баркасе «Мэри-Энн». Мойщик, разве это работа для моряка! Деньгами позора не покроешь. Бэтист беспрестанно думает об этом. Разве и в Кэлшоте тристанцы не получили больше, чем нужно? Они чересчур стараются, эти англичане, такие расчетливые и настойчивые, словно у них сердце в голове, с рвением следящие за курсом своих благотворительных акций. Добьются ли они своего? Это уже совсем другое дело. Кэлшот, правда, не отель, как Пенделл, хотя еще и остается деревней, оккупированной армией добровольцев-помощников. Здесь девять распорядительниц, под началом у каждой по три помощницы, не считая «добрых душ», пришедших им на подмогу из Рамсея и Тоттона. В день их приезда все сверкало чистотой, все было предусмотрено — от кастрюль до занавесок, от посуды до вилок. В каждой кухне их ждал на плите завтрак: рагу, яблоки, сливки, фрукты; и сверх этого роздали триста ромовых баб, что подарил тристанцам здешний булочник, пекущийся о бессмертии своей души. Подвалы были заполнены углем, кухонные шкафы — продуктами, запас которых обновлялся и через неделю действительно был обновлен для всех не нашедших работу. Столовая для холостяков. Круглосуточно работающий диспансер. Открытое прямо здесь, в деревне, бюро по найму, изо всех сил старающееся пристроить сто тридцать кандидатов. «Бригада добровольцев-советчиков», чтобы посещать домохозяек. «Бригада заботы», чтобы развлекать детвору. «Бригада сопровождения», чтобы провожать не знающих дорогу на работу, в магазины, к месту прогулок до тех пор, пока тристанцы полностью не освоятся с местностью.