– Вы мой тюремщик, – злобно возразил я.

– Твое счастье, что это я.

– Почему?

– Другие не так мягкосердечны. Лучше расскажи мне, пока не подошли остальные. Клянусь, я не позволю им тронуть тебя пальцем.

– Я знаю, что меня ждет, если я расскажу: всадят в спину нож, наложат камней в камзол и похоронят на дне озера.

– Нет, нет! – возразил Дункан.

– А что же?

– Ты будешь сидеть на островке, пока не начнутся события. Ждать придется всего одну неделю. А потом можешь идти на все четыре стороны. Тогда уж ты ничем не помешаешь.

Но я был непреклонен.

– Я хотел бы доверять вашим друзьям так же, как верю вам, мистер Дункан. Но это невозможно. От меня вы ничего не узнаете.

У него вырвался жест нетерпения. Я видел, что он отчаянно тревожится за свою судьбу. Они все теперь всполошились. Сначала появился Том, потом я… Они теряются в догадках, есть ли здесь еще кто-нибудь, кроме нас. Конечно, они побоялись оставаться в башне, иначе меня сторожили бы там, а не тащили через всю долину на этот остров, что было сопряжено для них с таким риском и неудобствами.

Пусть сидят как на иголках! Оки не убьют меня, пока есть надежда выпытать все, что мне известно! Но стоит мне заговорить, и для них безопаснее будет прикончить меня. Все, что я знаю, надо беречь, как зеницу ока. А вдруг они будут пытать меня? Ужас перед пыткой возродился с новой силой.

Дункан поднял бутылку. Вина оставалось только на дне. Он хотел поднести бутылку к губам, но передумал и сунул ее мне в руки.

– Допивай, – буркнул он. – Согреешься. Не надо мерзнуть.

Это было разумно. После падения не следовало замерзать. Стоял июнь, но день был холодный и пасмурный; судя по нависшим облакам, надвигалась гроза. Но я подозревал, что доброжелательность Дункана имеет другие причины. Он полагал, что вино развяжет мне язык, – ведь, в конце концов, я был всего лишь мальчиком.

– Пей, пей, – уговаривал он, – а я попробую развести костер.

Я послушно поднял бутылку и, осторожно зажав ее между связанными руками, проглотил горькую, обжигающую жидкость. Бормоча что-то себе под нос, Дункан отправился собирать хворост. Он удалялся все дальше и дальше, так как хвороста было мало и ему приходилось кружить по острову.

Я крепко сжимал бутылку. Она могла сослужить мне службу в качестве оружия, но что толку от нее, когда я сидел на земле, связанный по рукам и ногам? Я снова огляделся вокруг. Может быть, спрятать бутылку в укромном месте на случай, если удастся освободить руки? Нет, Дункан сейчас же хватится ее.

Ну и дурак же я! Ведь средство освобождения у меня в руках. Только бы Дункан не услышал! Лишь бы хватило времени сделать это прежде, чем он вернется с вязанкой хвороста!

Что ж, попытка не пытка! Я прислонился к стене и изо всех сил треснул бутылкой о камень. Стекло разлетелось вдребезги, и вино обрызгало мне ноги. Я наклонился и стал отыскивать в траве подходящий осколок. На мое счастье, бутылка была сделана из тонкого стекла и осколки оказались острые, как бритва. Мне удалось зажать большой треугольный кусок стекла пальцами правой руки.

Но беда в том, что со связанными руками я не мог дотянуться до веревки, стягивавшей мои запястья. Мне оставалось только нагнуться и перепиливать веревку, связывавшую ноги; через полминуты адского труда я перерезал последнюю ниточку и освободил ноги.

Что делать дальше? Плыть со связанными руками было невозможно. А драться с Дунканом ногами я тоже не мог. До освобождения было еще далеко.

Дункан возвращался обратно, неся огромную кучу хвороста.

Я сжал ноги, обернув их свободным концом веревки, и молил Бога, чтобы Дункан ничего не заметил. Но он не смотрел в мою сторону, а пристально вглядывался в небо.

– Ветер предвещает грозу, – сказал он. – Лучше развести огонь в хижине, там будет гораздо уютнее.

– Да-да. – Я сделал вид, что меня трясет лихорадка. – Я хочу спать. Это вино…

Он кивнул и улыбнулся. Потом, наклонив голову перед низкой притолокой, вошел в хижину. Я слышал, как он бросил хворост в очаг и шарил, стараясь отыскать кремень и огниво.

Недалеко от меня лежал удобный камень. Теперь, когда ноги были свободны, я легко мог достать его…

Я не хотел причинить вред Дункану. Не всякий на его месте был бы так добр ко мне, а тем более – враг. Будь он жесток и безжалостен, он никогда не дал бы мне возможности напасть на него.

Но у меня не было выбора. Я не сомневался в том, что Дункан – пусть не по своей воле – участвовал в убийстве Тома. Он был предатель, готовый ради своих честолюбивых замыслов ввергнуть всю страну в огонь гражданской войны.

Кроме того, у меня не было уверенности, что я его одолею. Что мог сделать мальчик со связанными руками против рослого мужчины? Мы были как Давид и Голиаф[14]. А если мне не удастся вывести его из строя и я нанесу ему только легкую рану, тогда уж он не будет добр ко мне.

Обеими руками я поднял камень: во влажной ямке забегали букашки. Затем неверными шагами приблизился к хижине и заглянул внутрь. Если бы Дункан стоял лицом к двери, то пришлось бы ждать, пока он выйдет. Но мне снова повезло. Он стоял на коленях в трех шагах от входа и, повернувшись ко мне спиной, складывал хворост в очаг. Я, крадучись, вошел в хижину, поднял связанные руки над головой и ударил его камнем. Он даже не пикнул; раздался лишь звук удара да шуршание сухого хвороста, разлетевшегося при его падении.

Я поспешил выйти на свежий воздух: меня тошнило и голова кружилась еще сильнее, чем прежде. Капля дождя шлепнулась мне на щеку. Я вздрогнул и с трудом овладел собой.

Прежде всего надо освободить руки. Теперь это было просто, так как я не боялся, что меня заметят. У Дункана, конечно, есть при себе нож, но мне не хотелось возвращаться в темную хижину. Я изловчился и, зажав кусок стекла ногами, забил его торчком в землю; таким образом, после нескольких неудачных попыток мне удалось перетереть веревку и разорвать ее.

Не успел я покончить с веревкой, как раздался страшный удар грома; на озеро обрушился сильный порыв ветра, неся с собой острые, как стрелы, струи дождя. Озеро мгновенно превратилось в бурное море.

Я понял, что счастье изменило мне как раз в ту минуту, когда я торжествовал победу. Ни один пловец не рискнет в такой шторм переплывать озеро в четверть мили длиной. Мне так и не удалось вырваться из плена.

Лес исчез из виду. Ветер ревел, как двадцать тысяч дьяволов, и дождь хлестал, заливая озеро и землю. Пришлось укрыться в дверях хижины. Мне рассказывали, что когда налетает внезапный шквал (а на Алсуотере они особенно часты), то не только пловцы – ни одна лодка не рискнет переправиться через бурные воды. Гроза собирается обычно над Киркстоунским проходом и несется вниз, сокрушительная, как кавалерийская атака. Длинное, узкое, как щель, озеро находится между двумя большими горами, Хелвеллином и Хайстритом. Бури, проносящиеся над ним, с ревом и грохотом обрушиваются на стоящие по обеим сторонам озера каменные громады.

Утешительными были два обстоятельства: во-первых, такой шторм не мог продолжаться долго, и, во-вторых, если я был заперт на острове, то и извне никто не мог до него добраться.

Между тем надо было решать, что делать с Дунканом.

Я подполз к нему поближе и прислушался. Дождь барабанил по крыше и заливал отверстие, служившее дымоходом. Выл ветер, и время от времени гремел гром. Поэтому неудивительно, что в течение нескольких минут я не мог понять, дышит он или нет.

Он был жив. Я услышал глубокое, прерывистое дыхание человека, лежащего без сознания. Хорошо, что я не убил его. Я перевернул его на спину и ослабил воротник. Мне хотелось, чтобы ему было поудобнее, но я не имел права рисковать. Заботясь о своей безопасности, я еще раз выскочил под дождь и притащил куски веревки. Стянув ему руки и ноги точно таким образом, каким он связывал меня, я, однако, позаботился, чтобы ему не удалось освободиться столь же легко.