– Держитесь друг друга да помалкивайте, – закончил отец.

Он решительно поплевал на руки, шагнул к стене и начал разбирать верхний ряд камней. Никогда не забуду, как упали и зазвенели первые плоские камни. Жребий был брошен.

Мы принялись за дело с твердым намерением сравнять с землей великолепную стену сэра Филиппа. Эту стену клали сухим способом, как обычно строят в наших краях загоны для овец. У нас необтесанные камни не скрепляют известкой, их просто плотно пригоняют друг к другу, а через равные промежутки кладут камень определенного размера и формы, который держит весь ряд. Нужно большое умение, чтобы возводить такие стены. Хорошо сложенная стена выдерживает порывы зимних ветров и натиск больших сугробов. Стены, построенные под Бленкэтрой моим дедом, пережили его и меня переживут. А вот стена сэра Филиппа простояла недолго!

Нас в эту ночь собралось человек тридцать-сорок, и мы работали, как в самую страдную пору, когда во время сенокоса с озера вдруг нагрянет гроза. Руки у меня были в крови – я сорвал ноготь об острые камни. С каким стуком и грохотом рушилась стена! С каким наслаждением мы превращали ее в кучу щебня! Даже взрослые мужчины и те смеялись, как школьники.

– Ну-ка, Питер, – сказал мне отец, – не в службу, а в дружбу: беги на дорогу да гляди в оба, не идет ли кто… Мистер Белл малость тревожится, говорит, надо выставить дозорного.

– Может, он думает, что это набег на шотландцев? – сказал я, подражая голосу Тома.

Но, по правде говоря, я не прочь был пойти. Руки болели, а разбирать стену оказалось легко и приятно лишь первые полчаса.

Я стал подниматься от реки к проезжей дороге. В сторону Кесуика видимость была превосходной: дорога белая и блестящая под луной, извиваясь, уходила вдаль, и лишь кое-где ее пересекали темные тени дубов, ясеней и берез.

В сторону Пенрита видно было хуже, так как дорога скрывалась за поворотом. Я дошел до этого места и поглядел на восток. Мили на две отчетливо виднелась дорога, взбиравшаяся по склону Бленкэтры, которую я и по сей день считаю прекраснейшей горой на свете.

Здесь на повороте мне и надо было остановиться, так как на той стороне находился дом сэра Филиппа. Я даже видел, как лунный свет дробится в его замечательных стеклянных окнах, хотя до усадьбы было добрых три мили ходу. Но мне хотелось стоять там, откуда можно было видеть своих, слышать шутки, которыми они перебрасываются, и глядеть, как, точно от грома трубы иерихонской, рушится великолепная стена.

Поэтому, бросив взгляд на восток и убедившись, что в той стороне дорога безлюдна, я повернул обратно. Тем дело и кончилось – дозорный из меня получился никудышный.

Солдаты говорят, что рассвет – самое опасное время. Я слышал это от людей, которые сражались в Ирландии, В Нидерландах и в сырых, мрачных лесах испанских владений в Южной Америке. В эту пору слабеет зоркость часового, тяжелеют веки, и хитрый враг всегда выбирает это время для внезапной атаки. Приближался рассвет. Скоро зайдет луна. На востоке густая синева неба начинала бледнеть, с лугов поднимался туман, и я различал теперь только головы и плечи людей, стоявших вдоль всей стены в нескольких шагах друг от друга. Высоко над нами, вокруг горных вершин, как тяжелый балдахин над кроватью, висели клубы густого тумана.

Стена стала такой низкой, что я перестал видеть ее. Зато я заметил, как молодой Дик Хадсон, громко рассмеявшись, перепрыгнул через нее, и вспомнил рассказ, который мы читали в старой книге по истории Рима о том, как Рем с презрением перепрыгнул через первую низкую стену, окружавшую город. А Ромул убил его. Пожалуй, и сэр Филипп с удовольствием убил бы Дика Хадсона, если бы увидел его в эту минуту. Но сэр Филипп далеко и никогда не узнает…

Если спросят, кто разрушил стену, мы скажем, что это, без сомнения, дело рук дьявола. Он ведь издавна славится тем, что уничтожает все, от чего не прочь избавиться добрые люди!

Итак, близился рассвет, а вместе с ним приближалась и опасность, о которой не подозревал я, поглощенный зрелищем того, как последние камни летели вправо и влево в высокую мокрую траву.

Я скорее почувствовал, чем услыхал, приближение всадников.

Они ехали не по каменистой дороге и не по спекшейся от солнца голой земле; они почти беззвучно скакали по зеленой обочине, так, что не слышно было топота копыт, эхом перекатывающегося от холма к холму, и лишь глухо и мерно дрожала земля.

Я не подозревал об их приближении до тех пор, пока они не вылетели из-за поворота в какой-нибудь сотне ярдов от того места, где я стоял.

Впереди скакал сам сэр Филипп: я узнал его серую лошадь. За ним цепочкой растянулись еще человек двенадцать, и каждый всадник был вооружен мечом или пистолетом, а некоторые и тем и другим.

Я был так ошеломлен, что в первую секунду лишь смотрел на них разинув рот. А затем, поскольку рот был открыт, сунул туда два пальца и свистнул. Вот тут-то эхо и пошло гулять кругом!

Каждый спасался как мог. На мое счастье, дорога шла вдоль крутого горного склона, меж громоздившихся скал, среди которых легко было укрыться; едва успел я отскочить в безопасное место, как кавалькада поравнялась со мной. И тут словно какой-то бес толкнул меня под руку. Я схватил камень и метнул его прямо в сэра Филиппа. Думаю, что мне не удалось задеть ни коня, ни всадника – они мчались слишком быстро, – но лошадь бросилась в сторону, и это вызвало временное замешательство среди тех, кто ехал позади.

– Вот один из них, сэр! – крикнул кто-то, вскидывая пистолет.

В сумерках сверкнула вспышка – просто чудо, что моя повесть не закончилась на этом. Пуля просвистела у меня в волосах – наверное, они стали дыбом, потому что до тех пор в меня еще никто не стрелял. Я ничуть не преувеличиваю. С головы у меня сорвало шапку: она упала где-то среди скал, но ни времени, ни охоты разыскивать ее не было. Вместо этого я кинулся вверх, в горы, как заяц, за которым гонятся все охотничьи псы Камберленда. Лишь когда сердце готово было выскочить из груди, я, задыхаясь, повалился на гранитный выступ скалы и посмотрел вниз, в долину.

Нигде не было видно даже следов отца, брата или соседей. Люди растаяли, как снег в июне. При свете разгорающегося дня можно было разглядеть только сэра Филиппа и его слуг, которые в угрюмом молчании теснились вокруг развалин стены.

Окольным путем я добрался домой. Мне навсегда запомнилось это летнее утро, солнце, встающее из-за гор между вершинами Грейт Мелл и Грейт Дод, дикие розы на берегу Греты и душистый запах скошенного накануне сена. Я особенно остро ощущал прелесть окружающего, потому что, пройди пуля на два дюйма ниже, мне бы уже не увидеть, как встает над Лонсдейлом солнце. Но в то время, когда, перепрыгнув через ручей, я стал подниматься к своему дому, мне и в голову не приходило, что пройдет много и много дней, прежде чем я снова увижу родные места. По правде сказать, я думал только о завтраке.