ОРЕСТЕ. Этот бред вложил тебе в голову профессор Марвульо, который изо дня в день обирает тебя до нитки.

ГРЕГОРИО. Хватит болтовни, ты, сумасшедший!

Матери.

И этот бродячий фокусник обрекает нас не только на разорение, он виной тому, что наше имя сегодня на устах у всех. И сверх того, он выворачивает наизнанку все то, что было

добрыми традициями нашей семьи…

КАЛОДЖЕРО (улыбаясь, с чувством превосходства). Шут!

ГРЕГОРИО (вне себя). Я?

КАЛОДЖЕРО. Именно!

Снова цепляет вилкой спагетти.

ГРЕГОРИО. Я думаю, что ты, будучи сумасшедшим, ко всему еще и преступник.

РОЗА. И кончишь очень плохо.

КАЛОДЖЕРО (зовет.) Профессор! Где профессор?

ОТТО. Я здесь!

КАЛОДЖЕРО (указывая на семью). Тебя интересуют эти образы?

ОТТО. Нет.

КАЛОДЖЕРО. Если они лишние в нашей игре, то лучше будет, если они исчезнут.

ОТТО. В целях игры, они ни к чему. Если они тебе надоели, я сделаю так, что они исчезнут!

Подходит к семье и неожиданно сообщает им.

Вернулась жена!

ГРЕГОРИО (удивленно). Когда?

ОТТО. Несколько секунд тому назад.

РОЗА. Где она?

ОТТО. В той комнате.

Домашние Калоджеро советуются, затем гуськом выходят в переднюю.

Они исчезли.

КАЛОДЖЕРО. Спасибо.

ОТТО. Ты еще нуждаешься в чем-либо?

КАЛОДЖЕРО. Да. Попросите слугу.

ОТТО (зовет). Дженарино! Тебя зовет хозяин.

Выходит.

ДЖЕНАРИНО (входя). К вашим услугам.

КАЛОДЖЕРО. Образ сыра мне!

ДЖЕНАРИНО (притворно огорчаясь). Сыра больше нет. Сегодня утром я поддался своему инстинкту и чтобы принять участие в игре, я его съел.

КАЛОДЖЕРО (искренне). И хорошо сделал. Неужели не осталось даже ощущения?

ДЖЕНАРИНО. Ничего, синьор, даже ни фотограмма!

КАЛОДЖЕРО. В таком случае имей воображение, чтобы принести мне стакан вина.

ДЖЕНАРИНО. Я имел воображение для того, чтобы принести последние четыре бутылки в свой собственный дом и выпить их за ужином со своей женой. Воображение было настолько полным, что мы были бы рады, если бы это произошло на самом деле.

КАЛОДЖЕРО. Отлично, но на кухне что-нибудь осталось?

ДЖЕНАРИНО (с готовностью). Ничего, синьор. Остался образ пустой кладовой.

КАЛОДЖЕРО. В таком случае пойди образно на рынок и купи образы продуктов.

ДЖЕНАРИНО. Сейчас, синьор! Но для этого, очевидно, я должен взять образ денег из ящика вашего письменного стола? Потому, что если образы торговцев не видят образа денег, они откажутся принимать участие в игре.

КАЛОДЖЕРО. Действуй!

ДЖЕНАРИНО (собирается уходить, но затем возвращается). Фотография блюда из спагетти вам понравилась?

КАЛОДЖЕРО (щелкает языком от удовольствия). Отлично получилось!

ДЖЕНАРИНО (удовлетворенно). Ну, что ж, вам остается только проявить ее!

Уходит.

Калоджеро остается один, умиротворенно улыбается. Через некоторое время выходит к центру сцены и начинает петь:

«Сияют звезды…»

КАЛОДЖЕРО. Знаете, это не обыкновенно! Мне приходит в голову этот мотив, я должен напевать его и я не сопротивляюсь.

Разглядывает себя в зеркале шкатулки.

Волосы еще седые, игра не окончена.

Забавляясь.

Кто знает, как это будет выглядеть, когда игра окончится и я снова буду с черными волосами. Но видите ли какая беда! Когда я думаю об этом, я готов на самом деле сойти с ума! Да, да, потому что это игра, которая может дать мне лишь ощущение старости. Лицо, покрытое морщинами и катаракта… В один прекрасный день, когда я увижу себя в зеркале, я буду беззубым. Я дрожу, но это только впечатление, и, быть может, мне будет придан образ смерти. Я буду бояться? Вот! Чего я должен бояться? Завершения игры? Не думаю! А в общем, все зависит от меня. Если я захочу закончить игру — для этого ни его не надо, я должен поддаться инстинкту. Думает ли мозг что-нибудь? И я это должен сказать! Это же — слово! Как мне быть? Иногда я думаю о стольких вещах одновременно. Гипотезы, желания и мысли…

Оживляясь, раскрывает глаза, глядя перед собой, поднимает руку и шевелит всеми пальцами. Затем, вытягивает вперед пятерню, словно хватает что-то и говорит.

Вот термометр! А при чем здесь термометр? Я думал о нем? Тогда ясно, что он при чем!

Повторяет прежний жест.

Человек в среднем живет шестьдесят лет, быть может и меньше. Мало, слишком мало! Почему ему готовят опыты и игры, которые длятся условные годы? Но если человек мог бы жить четыреста лет, нужно было бы делать все эти трюки? Политика, например, так как она преподносится сейчас, была бы проигрышной игрой и потому логически молодыми были бы люди ста пятидесяти лет и речи политических деятелей не находили бы доверия, и они должны были бы сдерживать их так же, как и свои обещания, потому что им приходилось бы слышать: «Друг! Смени пластинку! Такие глупости ты говорил триста двадцать лет назад».

Поет.

«И сияли звезды…» Какой красивой была та клетка с птицами!

Слышится щебетание птиц.

Грустно вспоминает слова Отто.

«Я просовываю руку в клетку и беру канарейку, которая должна служить предметом моего иллюзионного трюка… Но канарейка не исчезает, она умирает. Умирает, раздавленная двойным дном клетки. Выстрел револьвера лишь маскирует шум, который производит двойное дно клетки при спуске…

Все больше его охватывают фантастические грезы.

И затем столько выстрелов револьвера, столько грома и столько вспышек… Столько крови и раздавленных костей без перьев.

Растроганный, почти плачет.

Пауза.

Поддаваться, поддаваться собственному инстинкту.

Будто делает открытие.

Чтобы чувствовать веру…

Вспоминает слова Отто вначале игры.

«Если вы откроете шкатулку, веря тому, что увидите в ней свою жену, в противном случае — вы ее никогда не увидите». Но я верю!

Показывает шкатулку.

Моя жена здесь внутри. И запер ее в эту шкатулку я!

Неожиданно встает и поспешно подходит к шкафу. Отворяет его, собирает беспорядочно его содержимое: одежду, белье, шляпы и дамские туфли. Идет в центр комнаты и бросает все это на пол. Затем он растягивается на полу среди этого вороха и начинает с тоской рассматривать его.

Ее одежда! Ее шляпа! Ее туфли!

Берет одно из платьев и мягко кладет его себе на руку, разговаривая с ним, словно с живым человеком.

Я помню, когда ты одела это новое платье, и помню, что пытался не глядеть на тебя, чтобы не признаться, что ты мне нравишься. Кто знает, почему, может, из-за гордости, может, из-за робости — кто знает почему? Вместо всего мне следовало бы сказать: «Ты красивее, чем обычно! Ты мне нравиться!»

Входит Отто в сопровождении Марты и Дзайры.

На Марте платье очень походит на то, которое было на ней в момент бегства. Марта кажется усталой и опустошенной. В волосах пробиваются седые пряди и глубокие морщины на лбу. Все это сопровождает ее грустный и умиротворенный взгляд. Все трое остаются незамеченными Калоджеро.

Между нами образовался лед. Я не разговаривал с ней, она со мной. Я не говорил ей комплиментов, ласковых слов. Нам больше не удалось быть искренними и простыми, мы больше не любим друг друга. Но сейчас я верю…

Смутным подавленным голосом, будто боится огромной радости, которая приходит к нему от веры, все еще для него невероятной.

Я могу открыть ее… Если я открою шкатулку, я увижу тебя и у меня вновь будут черные волосы. Я увижу себя таким молодым, как мгновение назад в начало этого опыта!

Протягивая руку, берет шкатулку, пытаясь определить, где следует открывать ее.