Вернувшись в крытый ход, он взял гармонику и сыграл несколько аккордов:

Скажи, где Вавилон стоит?

За тридевять земель...

Повторил мотив:

Дойду, пока свеча горит?

Дойдешь — шагай смелей...

Очень медленно, шаг за шагом, в тени, как Чеширский кот, появился Холланд: сначала улыбка, потом челка, затем розовое пятно рубашки, затем остальное.

Обязательный ритуал:

— Где ты был?

— Нигде.

— Ходил на товарную станцию?

— Не-а.

И далее: Паккард-Лэйн? Нет. Паром Талькотта? Нет. Вавилон. Список кончился, Холланд пожал плечами:

— Так, вокруг да около.

Нильс протянул губную гармошку:

— Это твоя. Ада нашла ее в доме миссис Роу. — Напрасно Нильс рассчитывал увидеть проявление чувства вины.

— Я повесил фонарь в яблочном подвале, — сказал Холланд, словно продолжая прежний разговор.

— Какой фонарь?

— Фонарь с грузовика мистера Претти.

— Ты хочешь сказать, что стащил его? — Нильс был потрясен, он отвернулся от Холланда и смотрел, как Торри играет в беседке со своей дочкой. Торри сидела в кресле возле переносной плетеной люльки, качая дочку на руках, — милая Торри, Торри рыжеволосая и кареглазая, она ласкала дочку, ворковала над ней, крутила ручку музыкальной шкатулки, купленной для нее Нильсом, милая Евгения, он был уверен, что это самый милый ребенок, какой когда-либо рождался, только посмотрите на них: Мадонна с младенцем.

— ... и у нее самые крохотные пальчики, какие ты только видел, — продолжал он вслух для Холланда. — Как у куколки.

Холланд злобно кивнул:

— Как у лампы-куклы, которую ты выиграл на карнавале.

— Нет. Больше. И на каждом пальчике ноготок.

— Нильс, ты чокнутый. Все дети рождаются такими. — И после этого он ушел. Засмеявшись обычным своим смехом, он ушел, и Нильс ничего не мог с этим поделать, ничего, чтобы заставить его вернуться. Он стоял возле насоса, копал носком ноги гравий и ждал, ждал, но Холланд ушел.

И Нильс почувствовал страх.

Он не знал — почему, что заставило его испугаться, но, вернувшись во двор зернохранилища кидать камнями в пустую канистру на куче мусора, он видел перед собой вместо мишени лицо Холланда и взгляд, который тот бросил, прежде чем уйти: Азиатский Взгляд.

Примерно месяц спустя, перед самым началом занятий в школе, погода задумала портиться, но, прежде чем опустить ртутный столбик и выкрасить золотом листья, она напустила на город последний приступ летней жары.

Однажды днем, вскоре после Дня Труда, Джордж Перри рано вернулся домой после гольфа. Он бросил мешок с клюшками в кухне и, не дожидаясь ужина, с приятелями из Американского легиона отправился на «Рео», почти за сотню миль, посмотреть вечерние бега на ипподроме Агава. Это было в пятницу. Винни отправилась в гости к сестре, а остаток свободного времени хотела потратить на поездку в Вавилон.

Перед ужином Ада вышла позвать Нильса. Не дождавшись отклика, она пошла искать его в амбаре. Стоя на току, она определенно слышала где-то поблизости смех, губная гармошка издавала залихватские звуки какой-то песенки. Звук доносился снизу, из яблочного погреба.

Она подняла крышку люка и глянула вниз. Красные тени лежали на побеленных стенах, на полу шевелились от сквозняка темные волны снега, выкрашенные в винный цвет светом керосинового фонаря, подвешенного на крючке к балке под ее ногами.

— Детка, что ты там делаешь внизу?

— Ничего. Играю, и все. — На коленях у него лежала книга, толстый том, принадлежавший ей; ее удивило, что он рассматривает картинки.

— Вылезай, пожалуйста. Ты же знаешь, что никому не разрешается играть внизу, правда ведь? Именно поэтому твой дядя Джордж велел мистеру Анжелини навесить замок на Дверь Рабов. Почему ты не слушаешься? Посмотри на себя, что это за ерунда на полу? Камыши, говоришь? Зачем, ведь все это будет у тебя на одежде. Сам будешь чиститься, а то Винни хватит удар. Я не удивлюсь, если это будет по всему дому, этот пух. — Она замолчала, сняла фонарь, задула его и повесила на крючок.

Ее сварливость навела его на мысль, что она никак не может согреться. Или у нее очередной приступ — точно он не мог сказать. Какая-то боль мучила ее.

— У тебя зубы болят? — спросил он, когда они шли крытым ходом, но короткое «ух» было все, что он услышал в ответ. Затем она опять завелась, ее глаза уцепились за то, что стояло прямо на дороге.

— Что такое! Лино, видно, совсем из ума выжил, если бросил это здесь, — сказала она, указывая на новую пятигаллоновую канистру.

— Это для сидрового пресса, — пояснил Нильс.

— Но не здесь! Если твой дядя вернется сегодня в обычном состоянии, он обязательно запнется об нее. — Схватившись за ручку, она с трудом оттащила канистру в заросли сорняков на углу, где крытый ход упирался в каретник. — Кыш! Кыш! — крикнула она на Шантеклера и затрясла юбками на петуха, копающегося в сорняках. — Опять телефон, — проворчала она, поспешно вытаскивая Нильса на дорожку и ведя его к задней двери.

Нильс дал двери захлопнуться за ней, задержавшись, чтобы глянуть на небо. Ада всегда утверждала, что облака барашками к дождю, примета такая, она узнала ее в Новой Англии. Небо было чистое, но скоро пойдет дождь, Нильс был уверен. Садилось красное солнце, а вдали над долиной Авалона, за рекой, высоко висел узкий серпик месяца, только что народившийся: он походил на булавку Ады, четкий полумесяц, ясно видимый в вечернем небе, только серебряный, а не золотой. Солнце и луна вместе — редкое зрелище. День и ночь, начало и конец в одно время. Церковные колокола звонили вдали. Флюгер на куполе был обращен на север, позолоченный сапсан глядел своим янтарным глазом и подавал в свете заходящего солнца какую-то тайную весть каждому, кто мог видеть. Своего рода предупреждение или предзнаменование. Но кому здесь читать его?

Между тем солнце медленно спустилось еще ниже, оно было похоже на кровяной шарик.

Тетя Валерия сидела на кухне, беспорядочно размахивая пальметтовым веером.

— Кто звонил? — спросила ее Ада.

— Миссис Брайнард разыскивает доктора. Думала, он задержался у нас осмотреть Саню. Я сказала, что его нет. Миссис Ла-Февер ищет его, что-то случилось с ее мальчиком. — Она встала, достала салфетку из ящика и положила на поднос рядом с тарелкой. — Я понимаю, что надо пользоваться бумажными салфетками, — сказала она, накладывая еду, — но сейчас так жарко, и бедная Саня...