Так думал Жолт, но вслух не сказал ни слова. А утром, распластавшись под смородиновым кустом, дождался, когда отец уйдет, и незаметно улизнул…

Небо не было сплошь голубым, по его синеве одно за другим проплывали белые облачка, похожие на разных животных: белоснежные зайцы, ласки, козы и крокодилы; с запада в серой пушистой шубе грузно тащился полярный медведь.

Жолт сурово свел брови и сделал жест, будто снял с плеча охотничье ружье.

– Пш-ш-ш-та-та! – сказал он. – Этого я прикончил. Пусть не таскается по Южному полушарию!

Трамвай, громыхая, прополз по проспекту Мучеников, затем по мосту Маргит. Жолт плотно прижался к алюминиевой скобе, но пассажиры преклонного возраста все-таки сверлили его гневными взглядами. Какой-то тип с животом-бочкой сопел ему прямо в лицо, и Жолт с точностью вычислил, сколько места он занимает в трамвае: там вполне уместилось бы четверо худых. «И пыхтит еще в самый нос!» – подумал Жолт и постарался отвернуться к окну. На его движение моментально последовала реакция.

– Не вертись, не один едешь! – рявкнул толстяк.

– Нет, один, – с олимпийским спокойствием отозвался Жолт.

Толстяк не счел нужным продолжать праздный спор и, не задумываясь, толкнул Жолта в бок: по его представлениям, другого ответа мальчишка, естественно, не заслуживал.

– Спасибо, – с подчеркнутой признательностью сказал ему Жолт и вернул себе равновесие.

У Вышеградской улицы Жолт посмотрел на часы. Потом посмотрел еще раз, так как на циферблате, который он сам окрасил в бордовый цвет, распознать время было трудно. «Опоздаю!» – пронеслось у него в мозгу, и эта мысль привела его в ужас.

На площадке, у выхода, мечтательно любуясь снующей по бульварам толпой, стояла девушка в коротеньких шортах.

– Вы выходите? – вежливо спросил ее Жолт.

– Пока нет, – сказала девушка и взмахнула искусственными ресницами.

Жолт сделал попытку протиснуться к двери.

– Вы выйдете у вокзала? – опять спросил он.

– На следующей, – так сурово ответила девушка, словно ей нанесли жестокое оскорбление.

– Тогда давайте меняться местами, – предложил Жолт.

Девушка отодвинулась сантиметра на полтора, и Жолту понадобилась вся его ловкость, чтоб выскочить прежде, чем дверь вагона захлопнулась.

Это ему удалось, и в прыжке его досада прошла. Красный от волнения, Дани стоял, а вернее, горбился на перроне, придавленный плотно набитым рюкзаком.

– Жолт! Тугоухий верблюд! Я изгрыз себе все кулаки!

– Покажи!

Дани показал.

– И правда изгрыз, – согласился Жолт.

– Это свинство – являться в последнюю минуту!

– Последней минуты не бывает. За минутой всегда приходит другая.

– Ух ты! Шуточка – блеск! Ну, давай поднажмем, наш поезд уже подошел.

– Слушай, старик, я в этот черный, для уголовников, поезд не сяду.

– Тогда, дружище, прощай. Пиши!

– Так и быть, сяду. Но помни: только по принуждению.

– Ладно. Протолкни мой рюкзак!

– Сразу видно, что ты собрался в Антарктику. А как насчет теплых кальсон? Не забыл?

– Мама забыла. А без них я погибну, старик. Окоченею.

– Господи, не рюкзак, а глыба! Ты вышагиваешь под ним, как откормленный индюк.

– Что делать несчастным детям, у которых упрямые родители!

– Родителей, старик, надо воспитывать. А ты своих распустил. Никудышный ты воспитатель, и в этом твоя беда. Давай прилунимся в этом купе, оно, в общем, довольно уютное. По-моему, в этом поезде проверяют билеты.

– Вот твой билет, двенадцать монеток.

Они заняли места у окна. Так как Дани до сетки не доставал, его рюкзак запихнул Жолт, потом они наконец уселись, и Дани счастливо сощурился за толстыми стеклами очков.

– Роскошный у нас будет денек! – сказал он.

– Как ты с этакой глыбой взберешься на гору? – спросил Жолт, кивнув на здоровенный рюкзак.

– Может, потащим его по очереди… – нерешительно сказал Дани и смущенно потер свои худенькие плечи.

– Ах, какой ты у нас остроумный! Нет уж, мой мальчик, каждый потащит свой собственный груз.

– Ладно, как-нибудь дотащу, – сказал Дани с легкой обидой.

Он ждал утешения, ободряющих слов, но Жолт безучастно молчал.

Наконец поезд тронулся.

Дани вынул путеводитель по Зебегени и стал листать, надеясь привлечь внимание друга. Но Жолт смотрел в окно на пробегающий мимо пейзаж, на встречные поезда, на вереницу «шкод», выстроившихся на открытых платформах товарного поезда, и молча злился. Для чего он хитрил с самим собой дома, не взял почти никаких вещей, даже куртки не взял, только бы идти налегке! Для чего? Чтобы сделаться вьючным ослом у этого несчастного лилипута! Тащить на себе его чертов рюкзак! Ну и кретин же Дани! Целыми днями бренчит на гитаре и запоем читает книги. А от родителей все равно ему достается.

Не выдержав длительного молчания, Дани стал объяснять:

– Понимаешь ли, я торговался как мог. Я старался избавиться от пуловера, одеяла, половины консервов, коробки с едой… Но спорить с мамой – гиблое дело. Все-таки она настояла…

Жолт в ответ что-то буркнул.

– Зато у нас вдоволь вкуснейших мясных консервов.

– В этом твоя беда, – сказал Жолт.

– В чем?

– В том, что ты препираешься! Язык не держишь на привязи.

– Беда вовсе не в этом.

– Не надо болтать языком! Разумные существа языком не болтают. Разумные существа запихивают лишний скарб в шкаф и говорят на прощанье: адьё.

– Тут, старик, дело в другом. Главное заключалось не в этом. Меня попросту не хотели пускать.

– Из-за меня?

– Из-за тебя. Стоит только назвать твое имя, как всех начинает трясти.

– Маму тоже?

– Конечно! И еще как! Знаешь, что она говорит? Жолт мальчик хороший, но у него один недостаток: он ненормальный.

Жолт хотел что-то сказать, но передумал и отвернулся к окну. Поезд мчался мимо бесконечных скошенных желтых полей, после ливня блестевших, как лакированные, мимо высившихся шпалерами вдоль шоссе исполинских пирамидальных тополей.

– Они еще не забыли прошлогодний взрыв, – сказал Дани.

– Подумаешь, взрыв! Жалкая дырка в земле.

– А ограда?! Ограда частично тоже ведь обвалилась. Слушай, старик, дома меня чуть не связали. Мама уверена, что именно ты вечно втягиваешь меня во всякую пакость.

Жолт молчал. В глазах его промелькнули темно-синие тени.

– Конечно, она не совсем так сказала, – поправился Дани.

– Все равно. Ты бы слышал, что говорит про меня мой отец.

– Что?

– Это неважно. Знать о себе можно много всего, но, если очень захочется, можно про это забыть, и конец. Скажем, так: ночью во сне ты видишь какую-то ерунду. Правда?

– Да!

– Вот мне недавно приснилось, что зовут меня Повер, и во сне все меня так и звали: Повер. Понимаешь? Это было ужасно, страшная чертовщина, потому что я никак не мог вспомнить свое настоящее имя. Зато утром я совершенно забыл про Повера и знал только одно: меня зовут Жолт.

– Как же ты вспомнил его сейчас?

– Кого?

– Да Повера же.

– Не знаю. Простая случайность. Ну ладно. Мы уже в Ваце. А с твоим рюкзаком что-нибудь да придумаем, – прибавил он неожиданно.

– Но ведь все, что я взял, мне придется тащить назад. А дома увидят, – сказал Дани уныло.

– Беда твоя в том, что ты трусишь, как заяц. Есть у тебя какое-нибудь свежее чтиво?

У Дани заблестели глаза.

– Есть. Папина книга. Про любовь. Я ее свистнул. Один субъект в ней выражается так: девушка – будто наглый лепесток цветка.

– Наглый лепесток цветка?

– Ага. Ты когда-нибудь видел, чтобы лепесток вел себя нагло?

– Старик, я ломаю над этой проблемой голову. Это, видишь ли, поэтично.

– А по-моему, психопатично.

В это время к купе подошел невысокий человечек с румяными щеками и седыми усами.

– Младенец с усами, – прошептал Жолт.

После долгих раздумий человечек вошел в купе и скромно сел в уголок.

– Не хотите ли сесть к окну? – спросил его Жолт.