Вырвавшись из сонных кошмаров и все еще вздрагивая от внезапно накативших рыданий, Жолт проснулся весь в холодном поту. «Кажется, я реву», – отметил он с удивлением и сел на тахте. Солнце сияло, а у него перед глазами носились красные сверкающие круги. Одурело горланил приемник – женский голос был нестерпимо знаком. Почему он так вопит?

– Роняй, черт с тобой, роняй, но зачем так зверски орать!

Жолт ощупал свою голову: она была нормальной величины. А ему казалось, что голова адски распухла и болтается из стороны в сторону. Потом он испуганно взглянул на ноги. Ноги были на месте. «Мне мерещилась всякая ерунда», – подумал он и прислушался: теперь пел хриплый бас. Жолт старался забыть страшный сон, но сонные видения вцепились в него мертвой хваткой. Снились же ему крысы. Он откинул матрац, и в ящике для постели увидел крыс. Их было целое стадо. Какая гадость! Он хотел вскочить, но во сне ведь не вскочишь!

«Что у меня с головой? – окончательно проснувшись, думал Жолт. – Я, наверное, заболел. Может быть, подскочила температура или что-нибудь там еще. В ушах звон. А вдруг это бешенство?.. Но рана на запястье ведь побурела и стала как хлебная корочка. Значит, воспаления нет. Ага! Гора Шаш! Такого скопища собак я еще ни разу не видел. Да это же настоящие звери: жестокие, свирепые, беспощадные. Правда, я знал, что есть на свете собаки, как Сулиман и Багира. И они действительно есть. Надо бы показать их папе. Если вам хочется видеть настоящих собак, пожалуйста, – их можно увидеть на горе Шаш. Но мне сейчас нужно другое: я хочу знать, почему в доме такая мертвая тишина».

Жолт с трудом приподнялся. На столе лежала записка.

«Жолти! Черт бы побрал все твои художества! Тебя нельзя было добудиться. Сперва я решила, что у тебя жар, но жара нет…

Желая хорошенько порадовать семью, ты, судя по всему, поставил новый рекорд по свинству. Меня просто снедает любопытство: как попала к тебе в постель пятисотграммовая гиря? И еще есть вопросы, которые мне бы хотелось тебе задать. Оставайся в постели. Часов в двенадцать приду. Магда».

И тут в его памяти всплыл вчерашний день.

Они встретились с Дани на проспекте Арняш и сразу схватились.

– Зачем тебе этот Хенрик? Он же настоящий ублюдок. Посмотри на его рожу! – сказал Дани.

– Рожа, правда, чуть-чуть кривая, зато ловкости тьма.

– Да, ловкости тьма: одной рукой берет чашку кофе.

– Знаю я, почему ты завел этот треп. Просто-напросто ты боишься! А если так, то катись. Скатертью дорога! Беги домой к своей подружке гитаре.

– А у меня новая гитара, старик. Звучит восхитительно. Но сегодня желание бренчать унеслось.

– Куда же оно понеслось?

– Зуб болит адски, – вяло махнув рукой, сказал Дани.

– Покажи!

Жолт долго исследовал зубы Дани.

– Надо выдрать. Но не сейчас, а когда опухоль опадет.

– И во рту одним зубом станет меньше. Не понимаю, почему зубы не вырастают снова. По-моему, они устроены отвратительно.

– М-м… заячьи зубы бесспорно устроены лучше, – сказал Жолт.

– Почему? – рассеянно спросил Дани.

– Если б у человека они росли так же…

– …то мы бы жевали с утра до вечера.

– Представь такую картину, старик: в класс входит учитель, располагается уютно на кафедре, достает из портфеля репу и начинает хрустеть…

– …чтоб обтесать какой-нибудь зуб…

Они засмеялись, но Дани вдруг опять помрачнел.

– Вон твои приятели, – сказал он.

Хенрик, альбинос, с сигаретой в зубах, привалившись спиной к стене виадука и прилизывая белобрысые волосы, что-то такое рассказывал, а дружки его хохотали.

– Хелло! – сказал Жолт.

– Хелло, Жоли! Что с тобой, Даничек? Тебя стукнули по носу?

Дани не ответил. Хенрик, парень с асимметричной челюстью и невообразимо подвижным лицом, чтобы позабавить вновь подошедших, стал, гримасничая, как клоун, пересказывать свою «сногсшибательную историю»:

– Сидит на скамье один тип и девчонку кадрит. Так увлекся, что чертям даже тошно: ничего не слышит, не замечает. Я бритвой по штанам его сзади веду, весь шов распорол, а он и не чувствует. Тогда Бружи, из восьмого «В», да вы его знаете, с другого конца ка-ак запустит гнилым помидором и прямо угодил в черепок. Тут этот тип вскочил, портки с него вниз – так и было задумано, – и знаете, в чем остался? В лиловых подштанниках, старики! А по роже ползет томатный сок… Я думал, сдохну на месте… Что с тобой, Даничек? Не нравится?

– И правда, что подштанники были лиловые? – спросил Дани, когда утих гомерический смех.

– Ярко-лиловые, старик.

– А не зеленые?

– Если тебе приспичило погудеть, я с тобой, деточка, мигом расправлюсь. – И Хенрик угрожающе шагнул к Дани.

Вообще-то он был ненамного выше, но все знали, что Хенрик травленый волк, завзятый драчун и занимается к тому же дзю-до. Дани попятился, но провокационных вопросов не прекратил.

– Каким же лезвием ты воспользовался? Суперфигаро? – спросил он.

– А за это ты моментом схватишь супернокаут.

– Стоп! – сказал Жолт и, уперев в бока руки, стал между ними. – Полегче, Хенрик. Друг мой сказкам не верит.

– А мне плевать на твоих друзей.

– Мой друг имеет полное право усомниться. А как по-твоему? Нет? Я считаю, что такое право у него есть. Кипятиться из-за этого, однако, не стоит!

– Какой кипучий человек, – заметил вскользь Дани. – Заклокотал по всем правилам кипения.

– Но ты, Хенрик, можешь продемонстрировать все, что умеешь, – продолжал Жолт. – Вон «фольксваген». Сними эмблему, и Дани тогда поверит всему. Давай!

Хенрик колебался. Несколько минут он молча жевал резинку, потом выплюнул жвачку и произнес целую речь:

– Идиоты! Дебилы! Форменные кретины! Средь бела дня мы эмблем не снимаем. Но если вам хочется кое-что посмотреть – за мной! Гаврики! Пошли раздавать милостыню!

Два его приятеля, перекатывавшие во рту жевательные резинки, одобрительно хохотнули.

– Жми, Фради[3] , – сказал один сиплым голосом.

– Подадим бедным трудягам, – подхватил второй.

– Видели вы когда-нибудь, как раздается милостыня? – спросил Хенрик.

– Нет, не видели.

– Ладно. Кто не видел, увидит. Пошли! Только предупреждаю: громко не ржать, а то садану по загривку. Без шуток.

У продовольственного магазина по улице Тромбиташ Хенрик и двое его приятелей отделились и шепотом держали военный совет.

– Они собираются вытворить какую-то несусветную глупость, – сказал Дани.

– Ну и что? Мы посмотрим, – сказал Жолт.

В магазине все пятеро взяли пустые корзинки и впились глазами в Хенрика. Альбинос подошел к прилавку. Подождал, пока преклонного возраста покупательница возьмет свои свертки, и положил на прилавок монету в пятьдесят филлеров.

– Отложите! – сказал он продавцу.

Продавец, лысый и краснолицый, естественно, ничего не понял.

– Говори скорей, мальчик, что тебе нужно!

– Отложите, – повторил Хенрик, – это ваше.

Продавец вытаращил глаза. Один из жующих резинку дружков захихикал.

– Что это? – в замешательстве спросил продавец, всматриваясь в асимметричную физиономию Хенрика.

– Это? Милостыня! – высунув голову из-за лежавших на прилавке сыров, прошипел Хенрик.

Прошло несколько минут, прежде чем к продавцу вернулся дар речи. О чем-то он, видимо, догадался, и шея его медленно покраснела.

– Что?

– Милостыня! – отчетливо сказал Хенрик и попятился к выходу.

– Товарищ директор! – нечленораздельно залепетал продавец. – Товарищ директор! Этих не выпускать!

Тогда Хенрик поставил у кассы пустую корзину и, обращаясь к кассирше, заныл: