Выглядело так, будто Шацар обращается в большей мере к пауку, чем к Амти. Паучок между его пальцев замер, и Шацар раздавил его.

— Разве не чудесно, если они сами все уничтожат? Конечно, мое собственное искажение несколько мешает мне.

— Искажение?

— Разве я выгляжу на возраст твоего отца? А ведь мы ровесники. Ты же читала мои записи, я — Тварь Стазиса, умею останавливать процессы внутри живых существ. Все эти паучки и жучки — становятся живыми музейными экспонатами. Зафиксированной историей. Мое искажение могло бы показаться подарком любому другому Инкарни, я не старею. Но лет через десять и даже меньше, это станет проблемой. Стоило бы поторопиться.

Амти вспомнила всех этих бесчисленных насекомых, шмелей, способных только жужжать, беззащитных мух. Она была такой же, когда только попала сюда, когда не могла двигаться. Она отвернулась к окну, пытаясь прикинуть, какой это этаж. По всему выходило, что первый.

— Я никому не скажу, — пискнула Амти. — Про вас! Да и кто мне поверит?

— Никто, — согласился Шацар.

— А если я здесь умру, то что скажет ваша охрана? Куда вы денете мой труп?

— Пока это место не является моей официальной резиденцией, охраны здесь нет, а рабочие ушли. Скажем так, здесь много котлованов, которые завтра же зароют окончательно.

Он говорил спокойно, в его голосе не было неприязни или злости, он будто рассуждал вслух. А потом Амти услышала щелчок затвора и поняла, что снова не может двигаться. Так у него в кармане все-таки был пистолет, подумала Амти, что ж, раз все кончится так, то это не самая мучительная смерть.

— Хочешь сказать что-нибудь еще? — спросил Шацар.

И вдруг Амти осенило, да, она хотела кое-что сказать. И если она могла только говорить, пусть даже она могла только говорить, мало ему не покажется.

Амти не могла обернуться, не видела его глаз и смотрела только в беззвездное городское небо. Слова приходили сами собой, будто из ниоткуда. Но Амти знала, что они верные, чувствовала. И чувствовала кое-что, что делало эти слова значимыми — магию. Впервые в жизни она чувствовала, как это чудесно, иметь собственную силу и применять ее.

— Мертвые сестры, — сказала она, и подумала, если хочешь стрелять — стреляй сейчас, но он не выстрелил. Должно быть, удивился. Амти продолжала, казалось, не совсем управляя своим языком. — Твой папочка, Шацар, он ведь не был Инкарни, но твои сестры и ты — были, такое случается, когда в детях пробуждается тьма. Он убил их, а ты — ты спрятался и сбежал. Он убил их всех, одну за одной, пока не остался только ты. Больше никаких Инкарни, он говорил. Так странно, он ведь не был одержим тьмой, как ты и я. Твой отец был обычным человеком, Шацар, и когда он отрубил голову твоей сестре, ты дрожал под кроватью. Много позже ты подумаешь, что люди могут быть намного чудовищней нас, если правильно их натаскать. Маленький мальчик, который видел, как его отец вырезал всю его семью. Настоящий ночной кошмар, разве нет? Больше никаких Инкарни. Больше никаких маленьких девочек.

Амти почувствовала, что может двигаться, потому что он перестал ее держать, не мог сосредоточиться. Ее магия должна была оживить в нем воспоминания, оживить страх маленького мальчика, который не хочет умирать, которому страшно, который не знает, куда ему бежать, потому что человек, который должен был его защищать — спятил. Хотелось обернуться и увидеть, как Шацар боялся, посмотреть, какого сейчас цвета будут его глаза. Но Амти не могла себе этого позволить. Только ощутив, что может двигаться, она рванула к окну. Потому что Мескете на ее месте рванула бы к окну, боясь наткнуться на запертую дверь или не найти выход.

Амти открыла окно, спрыгнула вниз. Насколько хватит парализующего страха, паники, которую она вызвала у Шацара, Амти не знала, может быть, ей нужно было быть рядом, чтобы эффект продолжался. Она не оборачивалась, бежала вперед. Местность одновременно была знакома, это была территория их заброшенного завода, их Ямы, но теперь здесь проводились строительные работы. Амти думала, только бы не упасть в один из котлованов, тогда все точно кончено. Еще она подумала, что в белой рубашке слишком хорошо просматривается и что снег делает местность светлее. Амти лавировала между трубами и кирпичами, ямами и строительными машинами. А потом она услышала выстрел, пуля мазнула ей по руке, казалось, только обожгла.

Сбитый прицел, подумала Амти, и улыбнулась. Боль придала ей сил. Когда Амти посмотрела на свою руку, она увидела, что пуля взрезала не только кожу, но и мясо, рубашка пропиталась кровью.

Старый забор, через дырку в котором они пролезали, снесли, а новый еще не построили. Амти выбежала на пустую улицу, но не остановилась. Еще не наступила ночь, по крайней мере, она надеялась на это. Можно было зайти в кафе или в магазин и попасть во Двор через зеркало. Амти бежала все дальше, высотные дома и яркие, бьющие по глаза неоном вывески, все слилось в одно. Амти бежала, пока в боку не закололо. Она запуталась, она не знала, на какой она улице. Наверняка, Псы Мира уже искали ее. Сколько времени прошло? Пятнадцать минут? Двадцать?

Амти почувствовала отчаяние, она не знала, живы ли ее друзья, она не знала, есть ли ей куда возвращаться. Амти была совсем одна, она была просто ночным зверьком в этом огромном, страшном городе, полном ночных зверей. Амти опустилась на асфальт, прислонившись к витрине магазина техники. Телевизоры показывали заставку к какому-то второсортному сериальчику про тяжелую работу Псов Мира. Голова у Амти кружилась от потери крови, и она была рада, что на улице темно, и что случайный прохожий может не заметить ее состояния. Амти бессмысленно уставилась в экраны телевизоров, воздух в горло не шел, хотя она хватала его ртом. Амти даже не могла зарыдать, она просто смотрела абсолютно бессмысленным взглядом за тем, как по экрану передвигаются люди, чьи дела безусловно были лучше ее дел.

А потом картинка пошла помехами. Амти почувствовала, что замерзает, попыталась встать, чтобы идти дальше, вряд ли в магазине техники нашлось бы зеркало. А потом она, без сомнения, увидела их.

То есть, лица у них были закрыты, но Амти всегда узнала бы своих. Они что-то говорили, но Амти не слышала, что. Амти видела Адрамаута, чьи жуткие зубы были закрыты шарфом, видела Аштара, который, казалось, старается покрасоваться перед камерой больше, нежели впечатлить Государство своим героизмом, видела Эли, серьезную и маленькую Эли, сложившую руки на груди, видела Шайху, который улыбался так, будто от этого зависел результат всего дела, видела Мелькарта, который периодически вставлял какие-то реплики, мерзко скривившись, видела Неселима, который явно старался слиться с атмосферой. Не было только Мескете, Амти кольнуло беспокойство. И она ничего не слышала. Амти снова предприняла попытку встать, но не сумела. В этот момент кто-то открыл дверь магазина, и Амти услышала, что в помещении на паре телевизоров включили звук. Голос Адрамаута был усилен из-за того, что его передавало одновременно несколько устройств. Он двоился, а может быть троился. Адрамаут заканчивал явно длинную речь:

— Мы не ваши враги, мы ваши родители, ваши братья, сестры, дочери и сыновья. Мы не такие как вы, но мы готовы бороться, не с вами, а с собой и с теми Инкарни, кто не может себя контролировать. У вас есть причины нам верить, многие из нас — ваши близкие, для многих из нас вы — причина оставаться людьми. Дайте нам шанс, и мы все избежим войны. Мы нечто большое, чем темнота и зло, мы точно такие же люди, как и вы. Дайте нам шанс, и мы докажем вам это. Послушайте своих детей, родителей, братьев и сестер, друзей, пока их не забрали у вас. Мир вам и доброй ночи.

Эли толкнула его:

— Эй!

— Малыш, мы в эфире!

— Я знаю! Скажи это!

— Вряд ли это поможет.

— И все же!

— Это тупо, — сказал Мелькарт.

— Тогда пусть говорит Шайху!

— Дура, не называй мое имя!

— Мы в эфире!

И Шайху сказал:

— Четырехглазка, мы ищем тебя. Там, ты понимаешь где, и здесь. Мы не знаем, где ты сейчас, но если ты нас видишь, то давай-ка…