И все засмеялись, даже Амти засмеялась. Она не привыкла слышать, как кто-то шутит над Шацаром, оттого смех у нее вышел нервный.

— То есть, тебя Шацар назвал?

— Может быть. Только как видишь корм в коня не пошел!

Не смеялась вместе со всеми только Мескете.

— Ты пьян, Шайху, — сказала она. — На дежурстве.

— Он же в силах открыть засов, — ответил Адрамаут. — Больше от него никогда и ничего не требовалось.

— А если бы это были не мы?

— Ладно, хорошо, еще от него требовалось бы не открыть засов, если это не мы.

Мескете прошла вперед, отвесив Шайху подзатыльник, он вскрикнул, глаза у него сразу стали намного осмысленнее. Он одними губами прошептал что-то, напоминающее «стерва», а Аштар протянул:

— Порядок есть порядок.

— От тебя пасет перегаром.

— Но это не моя слабость, дорогой, я всегда в силах остановиться.

Коридор казался бесконечным. Действительно, они озаботились своей безопасностью. Наконец, они подошли к еще одной тяжелой двери, которая вела в бомбоубежище военных времен.

На уроках истории Амти видела картинки с типовыми бомбоубежищами старого типа. Главное помещение было одновременно спальней, кухней и столовой. Двухъярусные кровати стояли вдоль стены. Некоторые из них явно пустовали, на других же лежали вещи и вещички. Каждый человек, Амти знала это, проучившись девять лет в закрытой школе для девочек, даже не имея собственной комнаты, стремится создать хотя бы собственный угол. Амти, к примеру, сразу узнала кровать Эли, где вперемешку лежали дешевые романы ужасов и горы косметики, явно слишком дорогой, чтобы быть добытой честным путем.

На кровати Аштара лежал модный журнал и пачка тонких сигарет, а на кровати Шайху покоились две бутылки вина, непочатая и наполовину пустая. Между ними одиноко пиликала иногда забытая электронная игрушка.

— Любит человек нажраться и на кнопочки нажимать, — сказал Аштар, проследив ее взгляд.

— Ой, заткнись, — отозвался Шайху.

Амти увидела еще две двери, одна, наверное, вела в уборную, а другая в комнату, где складируется продовольствие, если только Амти правильно помнила схему типовой застройки.

За столом сидели двое мужчин и играли в карты. Они казались полными противоположностями друг другу: у одного было тонкое и грустное лицо интеллигента, которое только подчеркивали аккуратные очки, у другого был развязный, наглый взгляд и лицо человека образованного мало, зато понимающего очень много.

Они не сразу обратили внимание на Амти и остальных, продолжая смотреть в свои карты.

Адрамаут встал за спиной у мужчины с наглыми и уверенными глазами, покачался на пятках, потом спросил:

— Не скучаете, Мелькарт?

Мелькарт вздрогнул, и все же в его едва уловимом движении было что-то неестественное, будто вовсе он и не увлекся картами, а прекрасно видел все, что происходит вокруг.

— Нет, начальник, — сказал он. — Но если скажешь — будем скучать.

Эли прошептала на ухо Амти:

— Эти его собачьи шуточки. Мелькарт был Псом Мира, пока не выяснилось, что он Инкарни. Он сам от своих же сбежал.

— Я полагаю, что проигрываю товарищу большую часть состояния, которого у меня все равно больше нет, — откликнулся второй мужчина. — Это составляет предмет моей экзистенциальной заботы.

— Это или невозможность отдать карточный долг, Неселим? — деловито спросил Мелькарт. Голос у него был издевательский, такой голос, который бывает у людей, осознающих собственную победу. И в то же время что-то в нем было как треснувший лед, из-под которого сейчас хлынет вода.

— Когда мы садились играть, то установили, что ставим воображаемые вещи, водружая сознание в приоритет над бытием. Тем не менее количество воображаемых вещей, которые я сумел проиграть напоминает мне о реальных вещах, которыми я обладал.

Мелькарт засмеялся, смех у него был нервный и чуточку слишком громкий. А Амти заметила, когда Неселим откладывал карты, что костяшки его пальцев обнажены до кости. Интересно, у кого-нибудь из остальных есть еще деформации, которых она не видела?

Когда Неселим посмотрел на нее, Амти поспешно отвела взгляд от его рук.

— Здравствуй. Мескете сообщила нам о тебе. Добро пожаловать домой.

— Ага, — поддержал Мелькарт, но в его голосе не было слышно ни энтузиазма, ни приветливости. Амти подумала, ну и дурной же у него характер.

— Тшшш, — сказал Мелькарт. — Думай потише.

Он постучал себя по мочке уха, улыбнулся, оскалив зубы.

— Вы умеете читать мысли?

— Когда-то умел читать лучше.

— Неужели, я бы играл с ним в карты, если бы он умел делать это действительно хорошо? — спросил Неселим. Голос у него был тихий и спокойный, напомнивший Амти о голосах людей в похоронном бюро.

Адрамаут покружился на месте, совершил неопределенное движение рукой, будто демонстрируя ей комнату.

— Добро пожаловать домой, несмышленыш, как верно ответил Неселим. Располагайся и набирайся осмысленности.

Никто не спешил спрашивать Амти о том, как она сюда попала, о ее предыдущей жизни. Ее это одновременно обижало и радовало. Они приняли ее так, будто Амти была с ними всегда. Никто не спешил задавать ей вопросы, зато ее накормили тушенкой с макаронами, показавшейся ей райской едой, и дали постель.

Никто не обращал на Амти внимания, не спрашивал, что с ней не так, не пытался подружиться с ней и не шпынял. Эли сказала, что ее кровать сверху ее кровати, и это хорошо.

Амти кивнула, залезла по шаткой лестнице наверх, накрылась одеялом, даже не переодевшись и не проинспектировав ванную. У Амти, казалось, ни на что не было сил, но и сна не было ни в одном глазу. Она слушала разговоры остальных и не думала, что заснет, но ей хотелось притвориться, раствориться, стать незаметной или даже вовсе исчезнуть.

Она слушала, и слова текли сквозь нее. Она слушала нежный голос Адрамаута, отрывистые реплики Мескете, сладкий смех Аштара, мурлыканье Эли, громкого и пьяного Шайху, спокойный ток речи Неселима и переливчатые от кипящих внутри эмоций слова Мелькарта.

Эти люди, незнакомые, полусумасшедшие, живущие в безумном подземном лабиринте, отверженные всеми, в один момент стали для нее всем.

Амти и не заметила, как заснула под их звучащие, длящиеся, спасающие ее от страшного одиночества голоса.

Амти снилось, с совершенной, страшной ясностью, как болят у нее локти. Она полулежала на столе красного дерева в темном кабинете, взгляд ее упирался в окно, но шторы были занавешены, и она ничего не видела, но слышала гул далеких голосов.

Кто-то громкого приветствовал Шацара, звал его, как зовут царя.

Амти никогда не видела этого кабинета прежде, даже отец ничего ей не рассказывал. Ее удивляло, что кабинет почти пуст: никаких стеллажей с книгами, никакого бара, ничего, что сделало бы этот кабинет чьим-то. В беспорядке валялись в спешке скинутые со стола канцелярские принадлежности и бумаги.

Амти видела, что это бесконечные приговоры, приговоры, приговоры, подписанные Шацаром. Амти знала, что это только те, что он уже увидел. С сонной ясностью она понимала, что где-то в далеких, непонятных комнатах хранятся и другие. Еще не подписанные приговоры для всех, для каждого жителя ее несчастной страны.

Еще не приведенные в исполнение, эти приговоры уже были готовы, и оставалось только ждать.

Все, кто кричал и праздновал что-то на улице уже были приговорены, и только Амти знала это. Она обернулась, Шацар смотрел на нее, выражение его светлых глаз оставалось безучастным, будто не его приветствовали криками на улице. Шацар взял Амти за волосы, заставил ее отвернуться, а потом она почувствовала на себе тяжесть его тела. Все происходило быстро, он задрал на ней школьную юбку, и прежде, чем Амти подумала, что будет больно, ей стало больно. Сонная приглушенность этой боли не казалась ей странной. Внутри нее Шацар был горячий, в отличии от его, затянутых в перчатки, рук, удерживающих ее.