— Правда? А я все думал, почему ты держишь меня здесь.

Царица чуть вскинула бровь, и Адрамаут закрыл рот так быстро, что у него зубы клацнули.

— Я хочу чтобы вечером вы с Мескете присутствовали на пиру. Тамзир разочаровал меня, и он будет главным блюдом. Вы приготовите его для меня.

— Как скажешь, моя Царица, — ответил Адрамаут. — Мы будем рады развлечь тебя и твоих гостей.

Адрамаут взял с подноса розовато-голубое, как рассвет, легкое, погрузил в него зубы, отодрав кусок.

Царица смотрела на него, потом легкая улыбка тронула ее тонкие, обескровленные губы. Она повернулась спиной к Адрамауту, и он увидел, как спускаются вниз ее щупальца. Спина Царицы была изукрашена шрамами, некоторые из которых Адрамаут и Мескете оставляли ей лично. Царица зажгла свечу, и ее пламя окрасило пальцы Царицы золотом.

— Мне нравится твоя страсть, — повторила она. — Ты отдаешься ей, а это важно. Я вознагражу тебя за это, Адрамаут. Пойдем со мной.

Адрамаут коснулся пальцем остатков легкого, и плоть под его прикосновением расцвела алым, крохотные сосудики лопнули. Ткань легких сложилась в подобие диковинного цветка, который Адрамаут заткнул себе за ухо. Больше ничего он на себя надевать не планировал.

Они шли узкими и запутанными коридорами дворца. Весь он был выстроен нарочито искаженно, неправильно, легко было потеряться и никуда, никогда нельзя было прийти вовремя.

Царица спускалась вниз, и Адрамаут следовал за ней. В конце концов, они спустились туда, где в нормальном мире, не охваченном разрушительным безумием, должен был располагаться подвал.

Во дворце никакого подвала не было. Царица открыла дверь, и Адрамаут увидел ступени, спускающиеся прямо в бессмысленную, страшную пустоту. Ему захотелось сойти туда, но Царица остановила его.

— Нет, Адрамаут. Ты знаешь, что там?

— Ничего? — спросил он. Ступени шли вниз, пока не заканчивались в туманной, фиолетово-черной пустоте. Как шагнуть в ночное небо, только с другой стороны.

— Мать Тьма, — сказала Царица. — Там покоится в сладком нигде источник того, что каждый из нас носит на сердце. Когда я становилась царицей, я прошла шесть ступеней вниз, седьмая стала для меня непосильным испытанием.

Адрамаут посмотрел на сотни ступеней, ведущих вниз.

— Я потеряла свой разум, когда проходила эти испытания. Говорят, тот, кто дойдет до конца познает суть всего. Дошедший до конца понимает, зачем нужна тьма и в чем его предназначение. Но велика опасность, что твой разум будет раздавлен раньше или что ты умрешь, пока будешь преодолевать ступень за ступенью. Выберешь смерть. Добровольно, как избавление.

— Выберешь смерть? — спросил Адрамаут.

— Только со стороны кажется, будто ты просто спускаешься вниз. Внутри тебя происходят события гораздо более насыщенные. А если пройти из этих ступеней первые тридцать, то можно добраться до Материнских Слез. Ими Мать Тьма оплакивала свое несчастное, обреченное на страдание творение. Говорят, эти слезы так ядовиты, что могут уничтожить сами души людей света. Нам же не причинят никакого вреда. Мало кто решался отправиться за Материнскими Слезами и никто не выдерживал больше семи ступеней. Однажды я найду способ добраться вниз и собрать Слезы нашей Матери. Я ведь Царица Тьмы, в этом моя обязанность, разрушить мир света, хоть многие об этом и забывают.

— Забавно, что возможность уничтожить мир света предоставляется прежде, чем возможность его понять, — засмеялся Адрамаут, и Царица ударила его по лицу.

— Идиот. Потому что лишь отринувший возможность уничтожения, достоин идти дальше и понять. Впрочем, будь у меня такая возможность, я не стала бы противостоять искушению взять Слезы и спуститься до самого конца, дальше. Кроме того, Слезы не действуют на Лестнице, их нужно использовать в мире света. А теперь я хочу, чтобы ты сделал первый шаг по этой Лестнице. Ты достойный Инкарни, поэтому я приказываю тебе.

Но прежде, чем Адрамаут шагнул вниз, прежде, чем Амти почувствовала под ногами ступень, она почувствовала, как ее окатили ледяной водой. Сон тут же развеялся, как дымка от резкого порыва ветра. Амти забыла детали: лицо Царицы без вуали, лицо Мескете без платка, коридоры дворца.

Но кое-что Амти помнила ясно и болезненно — страшную, смертную пустоту там, где кончались ступени.

Открыв глаза, Амти увидела перед собой Мелькарта. Его цепкий, внимательный и неприятный взгляд в сочетании с вечной, не зависящей от разговора глумливой улыбкой казался еще более безумным.

— Привет, — сказала Амти. — Больше не надо поливать меня водой. Заранее спасибо.

После этой, как Амти полагала, исчерпывающе ясной реплики, она получила еще порцию воды прямо в лицо.

— Моя работа научила меня не верить людям на слово, — сказал Мелькарт. — Кроме того, еще минуту назад ты кричала и тряслась.

Амти осмотрелась. Она лежала в их ржавой ванной, на потолке красовалось влажное пятно, похожее на паровозик.

— Я тебя принес, — объяснил Мелькарт. — Чтобы ты не мешала людям.

— У тебя профессиональная деформация.

Снаружи постучалась Эли:

— Она сдохла?

— Нет, — крикнула Амти.

— Ну хорошо тогда, я пойду спать.

— Опять она так ко мне относится, — вздохнула Амти, а Мелькарт только вскинул бровь. Прошло уже три дня с того момента, как путешествие во Двор оставило на психике Амти неизгладимый след. Они не знали, что делать. По всем каналам крутили обещания Шацара избавиться от Инкарни в течении полугода, а у Амти из головы не шли слова Царицы об уничтожении людей света. Две части одного и того же человечества готовы были сожрать друг друга, а Амти и остальные оказались между этими частями. И у них не было ни единой мысли о том, что можно предпринять. Вынужденное бездействие сделало всех раздражительными и нервными. А теперь еще и этот странный сон. Амти поняла, что все еще дрожит от страха, потому что пустота это страшно.

— Так что с тобой случилось? — спросил Мелькарт. — Хотя я, конечно, знаю, но мне интересно, что ты расскажешь.

— Снился сон.

— Сон снился, — передразнил ее Мелькарт. У него была отвратительная привычка повторять искаженные фразы собеседника с неповторимой и непереносимой насмешливой интонацией. — Сны это хорошо. Особенно влажные. Ну?

— Ну, это был скорее кошмар. Мне снилось, что я — Адрамаут.

— Это было самое кошмарное? Понятно. Наверное, он тоже так думает.

У Мелькарта был подчеркнуто плохой характер. Амти казалось, что он терпеливо и крайне дотошно воспитывал в себе паскуду в течении всей своей жизни.

— Прекрати, — сказала Амти.

— Что прекратить?

— Издеваться надо мной.

— А почему ты подумала, что я над тобой издеваюсь?

Амти вздохнула. Чаще всего Мелькарт прекращал задавать вопросы и употреблял утвердительные предложения, когда передразнивал кого-то. Он был злой, как бешеная собака и улыбка у него была некрасивая, как собачий оскал. Эта улыбка портила его и одновременно делала притягательнее.

Амти почесала нос, потом предположила:

— Ты переживаешь за меня и хочешь узнать, что за кошмар мне приснился?

— Да-а-а? Что заставило тебя так думать?

— Ты достал, я тебе ничего не буду рассказывать.

На самом деле Амти Мелькарта боялась. Он был обезумевшим Псом, бешеной собакой, которых, по-хорошему, стоит пристреливать. Но, конечно, даже такие мысли были неправильными и плохими. Мелькарт был одним из них и вместе с тем — чужим. Было время, когда он мучал и убивал других Инкарни, было время, когда он был одним из тех, с кем они борются и кого боятся. Безумие не сделало его ни безопаснее, ни добрее.

И все же он был частью семьи Амти. Она протянула руку и взяла его за рукав рубашки. Пальцы соскользнули с ткани вниз, и Амти принялась рисовать ими в воздухе, это помогало ей вспомнить. Она рисовала лестницу, ступеньки, ведущие вниз. Кажется, они были мраморные. Да, мраморные и красивые, черные прожилки струились в белом камне. Казалось, они двигались, как черви, извивающиеся в гнилом мясе.