Потом командир дирижабля внимательно осмотрел парашютные лямки, выглянул в окно, открыл механический запор двери… В дверь ударило яркое солнце. Маленькая фигурка бесстрашно разбежалась и исчезла в голубом сиянии. Раздался торжествующий устрицынский визг. Все бросились к окнам.
Парашют раскрылся тотчас же. Ветер упруго наполнил его белый с алыми полосами купол. Устрицын спускался ровно и точно, как опытный парашютист. Близко вокруг него вились большие серебристо-белые чайки… Внизу был розовый песок атолла и снежная пена рифов.
Все ниже и ниже. Вот парашют закрыл на миг крошечную фигурку Николая Андреевича, вот он вдруг обмяк и лег пестрой тряпочкой на прибрежном песке. Загудел, развертываясь, длинный канат гайдропа. Видно было, как Устрицын бежит за ним, точно быстрая белая блоха, внизу по земле, как он падает, вскакивает, ловит… Схватил! Побежал к пальмовой роще… Привязывает…
«Купип-01» вздрогнул и остановился. Мощная рука Николая Андреевича Устрицына задержала его стремительный бег. Неведомая точка земли, лежащая в неизвестном направлении, была достигнута. Грянуло радостное «ура».
На островах Устрицына
Спустя несколько часов после посадки дирижабля «Купип-01» на неведомом островке, лежащем в неизвестном направлении, на одном из самых прямых меридианов земного шара, все в экспедиции пришло в полный порядок.
Низкий кольцеобразный атолл погрузился во тьму тропической ночи. На темном, как котиковый воротничок, небе зажглось недопустимое множество звезд: их было столько, что все они точно не стояли на месте, а шевелились, двигались и даже шуршали. Кое-где, на них рисовались тонкие кокосовые пальмы, а в одном месте черный силуэт «Купипа-01» казался рыбой, вырезанной на этом огненном поле. Поперек неба тянулся яркий, как никогда, Млечный путь. Но и этого было мало: с той стороны, куда опустилось за море солнце, высоко наверх поднималось теперь, затмевая звезды, вытянутое светлое дугообразное пятно.
— Вот тебе на… — сказала мама, расставив на костре, пылавшем над лагуной, целую батарею котелков и кастрюлек. — Вот так штука! Летели-летели на юг, а тут опять северное сияние? Здравствуйте!
Услышав это, Лева Гельман так и подпрыгнул.
— Ай, мама, что это вы говорите? — ужаснулся он. — Где северное сияние? Где?
— Да вон… — невозмутимо отвечала мама, размешивая кипящее какао. — Вон, за твоей спиной…
И она показала туда локтем руки, державшей шумовку.
— Да какое же это сияние? — Лева в ужасе чуть не опрокинул кастрюльки. — Ведь это же зодиакальный свет!
— Зо-ди-а-кальный? — удивилась мама. — А что это такое? Почему он бывает? Зачем? Профессор, а профессор! Правда Левушка говорит, что это какой-то зодиакальный свет? Вон он, вон! Вон, который в какао отражается…
Оторвавшись от своих записей, Бабер пытливо заглянул через очки в кастрюльку.
— Совершенно верно, совершенно верно, дорогая товарищ мама. Абсолютно точно. Это и есть самый настоящий зодиакальный свет, — с большим удовольствием подтвердил он. — Что это такое? Увы, не могу ответить вам с исчерпывающей точностью, дорогая гражданка мама. Не могу. Не в состоянии. Наука еще не решила этого вопроса. Да. Увы! Нет. Увы! Пока еще — не решила. Впрочем многие — ваш покорный слуга в том числе — думают, что это светится внешняя часть солнечной короны. Такое легкое облако газа. Окружает Солнце. Простирается за пределы орбиты Земли. Светится. Отражается в вашей кастрюльке. Кстати, какао как будто уже кипит? А где капитан? Где Люся? Где уважаемый Николай Андреевич?
Никто не знал, где в данный миг находится капитан Койкин.
Едва только дирижабль приземлился на острове, едва мама, обливаясь слезами восторга, накинулась на пляшущего по горячему песку Устрицына, едва успел Бабер взволнованно растеребить во все стороны бороду и возгласить: «Дорогой Николай Андреевич! Ты — герой! Объявляю, что этот затерянный в морях архипелаг отныне должен называться «Островами Устрицына», — тотчас же после того как все это произошло, из гондолы «Купипа-01» выпрыгнул на песок старый пенитель соленых и пресных вод земли. На нем были трусы и белый пробковый тропический шлем. Под мышкой он держал надувную купипскую лодку, а на капитанской шее болталась боцманская дудка. Испуская дикое рычание, капитан вихрем промчался мимо всех, на ходу надул лодку, швырнул ее на спокойную воду лагуны и, вздыбив вверх целую Ниагару брызг, рухнул в теплые волны океана.
— О-го-го! — гоготал, фыркал, гремел он. — Уф! Ох! Га-га! Пф-ф! Ай-ай-ай! Вот где благодать-то… Вот-то где купанусь… Хо-ха! Мама! Бабер! Устрицын! Лева! Люся! Плюйте на все! Ха-ха! Лезьте в воду! О-го-го-го!
Он кувыркался в лазоревой пенистой влаге, нырял, выскакивал, погружался опять, обивал пену ногами, чуть не плакал от восторга.
— Батюшки! — кричал он. — Обалдею! Матушки! Уй-уй-уй-уй!.. Клянусь — пф-ф! Клянусь кабестаном, коком и кашалотом! Уф! Клянусь гаком, гитовым и гафелем! Вот где здорово-то!..
Испуганная мама даже отпустила на минуту облитого ее радостными слезами Устрицына.
— Койкин! — взволновалась она. — Койкин! Вылезай сейчас же, скверный капитан… Бабер, велите ему… А вдруг тут акулы…
Но капитан Койкин почувствовал себя, должно быть, в родной стихии.
— Акулы? — неистовствовал он, прыгая в волнах, как в рыхлом сене. — Акулы, мамочка? Интересно, какие акулы усидят там, где капитан Койкин купается? Хотел бы я видеть таких акул! Давай их сюда. И сама иди сюда. Иди сюда, мама!
Но мама оказалась не храбрее акулы. Она только с берега увидела, как Койкин, вдосталь набезобразив в воде, прыгнул в надувную купипскую лодку, налег на весла и стрелой понесся вдоль розоватого кораллового берега, загребая воду «ласточкой», с прискользом. Мама махнула рукой.
— Ну погоди ты, погоди, миленький, — пробормотала тогда она пророческим тоном. — Вернись только! Увидишь, что получится.
Предсказав таким образом печальную капитанскую судьбу, она занялась хозяйством.
Между тем Люся и Устрицын, забравшись неподалеку в тесный проход между угловатыми глыбами розового кораллового известняка, обсуждали неожиданно возникший перед ними вопрос. Дело в том, что Люся, на все устрицынские предложения — или побежать к морю, или влезть на пальму и «осмотреть» местность, или даже сделать на ноге печку из влажного прибрежного песка, — отвечала почтительными и робкими отказами. Большими глазами она с восторженной грустью взирала на вихры Николая Андреевича и не соглашалась.
— Ах нет… Устрицын, — печально говорила она. — Разве можно печку? Ах, что вы, Устрицын!.. Как же, вам уж теперь нельзя на пальмы лазить…
Наконец Устрицыну стало непереносно.
— Да что ты, Люсилья? — сердито закричал он. — Что это ты расскучнилась-то? Пальмы нельзя, печки нельзя… Почему это нельзя печечку?..
Люсины глаза стали еще больше и круглее.
— Как же можно нам теперь печки?.. — дрожащим голосом чуть слышно промолвила она. — Как же можно теперь нам в глупые игры играть, когда вы теперь уже — герой…
Несколько мгновений Устрицын, открыв рот, с недоумением разглядывал девочку. Потом, круто повернувшись на месте, он без единого слова понесся сквозь быстро сгущающийся тропический мрак туда, где, полыхая красным светом, горел костер и где двигались вокруг него силуэты мамы, Левы и профессора Бабера.
— Мама! Ну, да мама же! — с негодованием взывал он. — Ну, мамочка же! Ты послушай только, что эта твоя Люська противная говорит…
Мама не сразу ответила на его вопли. Мама пребывала в разнеженном и довольном состоянии.
