Лицо Бабера приняло при этом вдруг очень лукавый оттенок. Усами он хитро поднял кверху нос. Бороду выставил на добрый метр вперед, горизонтально.

— Отлично! Очень хорошо! Превосходно! Допустим, — сладко сказал он. — Ну, а время? Время-то как? Почему у вас в начале письма стоит 22-е, а в конце 21-е… Или что-то в этом роде. Почему это так?

Тут крайняя растерянность и конфуз изобразились на оживленном лице неизвестного. Он смешно выпучил глаза, высунул язык, почесал затылок.

— Вот хоть убейте меня, профессор, этого не могу вам объяснить… Просто, не знаю… Я думаю… Я даже уверен… Это я так… По рассеянности…

Он не договорил своих слов. Никакой львиный рык не может сравняться с теми звуками, которые вырвались в этот миг из горла капитана Койкина. Он заревел так, что Люся Тузова, да и не она одна, задрожала мелкой дрожью.

— А-а-а! — рычал и скрежетал он зубами. — Ах, вот как! Так по твоей рассеянности мы на полюс летали! Это из-за твоей рассеянности Устрицын, бедный, — на что уж ненаглядный, по маминым словам, ребенок, — на парашюте вверх тормашками кидался? Нет, кончено, ко-он-че-но! Пустите меня! Дайте, я выну из него шпангоуты! Дайте, я сниму с него его бегучий такелаж! Дайте, я разберу его на отдельные мелкие детали! Устрицын, не держи меня! Это не поможет! Что? Что он говорит?

Шум, гам и грохот достигли небывалой силы и напряжения. Ничего не было слышно. Только кое-как до слуха сидящих на эстраде донесся один хитроумный голос:

— Дядя Койкин! А он говорит, что он тебя не боится!

Койкин снова засвистал в дудку.

— Почтеннейшие ребята! Уважаемые ребята! — взывал Бабер. — Успокойтесь! Один вопрос. Еще один вопрос к неизвестному товарищу. Последний вопрос. Скажите, товарищ, по какой же речной системе приплыла, по вашему мнению, эта бутылка к нам в Усть-Лугу? И как же зовут этот изумительный край, изображенный вот тут на карте? Эту сказочную, волшебную, неизмеримо богатую страну? Прекрасную страну?.. Страну сокровищ?

Неизвестный молодой человек с удивлением взирал то на профессора Бабера, то на бушующих вокруг него купипцев. Наконец, видимо, он решился.

— Профессор! Профессор! — закричал он. — Да ведь вы же эту карту вверх ногами повесили. Ну, наоборот! Переверните ее. Поглядите. Ведь это же — Ленинградская область.

В зале точно разорвалась бомба…

Да, это была карта Ленинградской области. Да, совершенно верно — та земля, над которой экспедиция Бабера, увлекаемая сильным ветром, проносилась в последний день своего пути, — она была нашей, советской, Ленинградской землей. Советской была река, где созревал и рос в перламутровых створках пресноводный северный жемчуг. Советскими были болота и тундры по ее берегам, те самые, среди которых, на удивление стариков-биологов, живет и теперь и размножается ничуть не хуже, чем в Канаде, дорогая мускусная болотная крыса ондатра, вывезенная советскими людьми из Америки. Советскими, нашими, родными были пологие, выглаженные ледниками прошлого холмы, и вырытые ими же озера, и бесценная шуба дремучих лесов, и серебряные потоки, вращающие роторы недавно построенных турбин. Богатые стада молочного скота, неисчислимые штабеля дров и леса, угольные копи и залежи алюминиевой красной глины, воды, переполненные рыбой, и спящие под снегом плодородные поля, на которых родится лучший в мире лен, — все это было в истинной стране чудес, в стране сокровищ, в нашей родной стране. Только лежала эта страна не за тридевять земель, не на девяностом градусе широты, не на стовосьмидесятом от Гринича меридиане. Она лежала тут же, рядом, под рукой, и все же хитроумнейшие купипские путешественники не узнали ее. Как ни стыдно им было, как ни горько, они не только не узнали ее — они даже и не предполагали, что она существует так близко. Иначе зачем полетели бы они искать жемчуг и ондатр невесть куда, на самый край света? Даже профессор Бабер… Впрочем, трудно с уверенностью сказать, что думал в эти минуты профессор Бабер. Во всяком случае, опустив на нос одну пару своих очков, держа вторую в левой и третью в правой руке, он стоял на кафедре и внимательно рассматривал очертания карты. Под его толстой, профессорской бородой играла тонкая академическая улыбка.

Зато Койкин — Койкин был буквально убит.

— Вот те и на! — растерянно твердил он. — Баберище, что же это такое? Да ведь нас теперь октябрята засмеют… Так сказать, находясь в докупипском возрасте… Бабер, прикажи считать, что это все вранье! Неужели мы зря летали? Неужели мы так и не нашли страны сокровищ-то…

Бабер думал. Потом, не торопясь, он повернулся к залу.

— А я склонен думать, — промолвил он, тщательно старым баберовским жестом разглаживая бороду, — а я, уважаемые товарищи ребята, склонен думать, что мы летали не зря. Вовсе не зря. Отнюдь! Мы не только нашли Страну Сокровищ, страну неисчерпаемых богатств, — мы нашли ее там, где искать порою не приходит и в голову, — у себя дома. О! Да, да! Как же! Теперь-то я знаю, почему я, профессор Бабер, ошибся, ломал себе голову над тем, где могут жемчуг и ондатры встретиться вместе. Это случилось потому, что я неверно думал. Я думал — в мире действуют, меняя его лицо, только все те же старые, неизменные, вечные стихийные силы. Я не учел самой новой из этих сил — той, которая сложилась, окрепла, выросла у нас на глазах. Она меняет нашу родину не меньше, чем ветер и вода, не менее плодотворно, чем солнце. Эта новая сила — большевистский разум, дружная воля всего нашего великого народа. Мы с вами летали долго и много. Но мы прилетели в конце концов в самое замечательное место мира — в Советский Союз. Не знаю, как вам, но мне кажется — мы летали не зря. Мы поняли теперь, как плохо мы знаем свою родину, как тщательно, как неустанно должны мы ее изучать… Нет, Койкин, мы не зря летали…

Койкин сидел, согнувшись, на стуле, уронив голову чуть ли не до колен. Но тут он сразу выпрямился.

— Не зря? — тотчас же громовым голосом громыхнул он. — Бабер! Верно? Не зря? Так и прекрасно! Так и великолепно! Вот, клянусь портом, пароходом и палубой! Здорово!.. А где же этот головорез? Тот, который нас так запутал? Дайте мне его сюда! Устрицын, да не держись ты за меня! Что вцепился-то? Дайте мне его сюда, — я его обниму и расцелую. Что? Что он там бормочет?

— Дядя Койкин! — сейчас же ответило из зала несколько человек. — Он не идет. Говорит — он тебя боится!

— Хо-хо-хо-хо! Ха-ха-ха-ха! — разразился жизнерадостный моряк. — Вот так чудак: когда я его испепелить хотел — он не боялся, а когда его целовать собираются — боится! Ну и оригинал! Ну, шут с ним! Ладно, Бабер. Кончай заседание. Скоро лето. Наверное, опять куда-нибудь полетим. Собираться надо.

На следующий день профессор Бабер подписал у себя в кабинете такой, самый, вероятно, длинный за все время