На шум прибежал Амос. Он удивленно посмотрел на осколки, но ничего не спросил.

— Саквояж готов, босс.

— Спасибо. Я сейчас уезжаю. Я полагаю, босс Корт тебе ничего не передавал?

— Нет, босс.

— Видимо, у него не было времени, — криво усмехнулся Мэтью. — Не забудь сказать ему, Амос, что я возвращался. Это очень важно.

Высоко подняв голову и распрямив спину, он вышел из дома, вскочил в седло и, не оглядываясь, помчался прочь.

Когда примерно час спустя Энн и Корт вышли из спальни, они сразу же вернулись в гостиную. Воцарилось неловкое молчание. Они не могли смотреть друг другу в глаза; вина, как невидимый занавес, разделяла их.

Энн позвонила, чтобы принесли чай. Ее уже интересовало, не искала ли ее Генриетта. Слуга принес поднос с чаем, потом принялся сметать с ковра у дальней стены осколки стекла.

— Что здесь произошло? — спросила Энн:

— Не знаю, миледи. Амос велел мне убрать здесь.

— Попроси Амоса прийти сюда.

Но Амос тоже не видел, что произошло.

— Наверное, хозяин что-то разбил, — предположил он.

— Мэтью? Но он ничего не пил перед отъездом.

— Мне кажется, что пил, миледи. Как раз перед тем, как я принес ему саквояж.

Чашка задрожала в руке Энн, и она поспешно поставила ее на стол.

— Амос, я должен был передать тебе поручение относительно саквояжа. Прости, но я совсем об этом забыл, — глухо произнес Корт.

— Не волнуйтесь, босс Корт. Я закончил укладывать вещи до того, как босс Мэтью уехал. Он просил меня передать вам, что он сам возвращался за саквояжем.

Энн встала и не говоря ни слова выбежала из комнаты и заперлась в своей комнате.

Корт остался в гостиной; он не обратил внимания на чай, зато пристально посмотрел на бар с напитками. Он понял, что сегодня он впервые любил Энн и тут же потерял ее навсегда. На мгновение он почувствовал себя в раю, а теперь… Но был ли он в раю? Или все время испытывал чувство вины? И что он помнил после выпитого?

Вино! Проклятая выпивка! Она во всем виновата. Даже сейчас у него болела голова, а во рту был неприятный вкус. Он потерял ее — не только ее тело и смутные мечты о возможном счастье, но и ее дружбу, потому что теперь она возненавидит его за то, что он сделал.

Вино! Он никогда больше не притронется к нему до самой смерти. Корт встал и, стоя почти на том же самом месте, где недавно стоял Мэтью, разбил об стену бутылку вина. Потом еще одну, и еще. И все бутылки бренди тоже.

Грохот был ужасный, беспорядок — отвратительный, запах — тошнотворный. Но это того стоило. По крайней мере, сказал себе Корт, когда имеешь деньги, можешь давать выход своим чувствам так, как тебе нравится!

Энн лежала без сна всю ночь. Она не сомневалась, что Мэтью видел их. Ей было очень неприятно сознавать это, но кроме того ее терзал вопрос, почему он вернулся. А вдруг он возвращался, чтобы попросить прощения за ссору? Она уткнулась пылающим лицом в подушку, как будто хотела стереть надежды, которые пробудила в ней эта мысль. Вдруг другая, более страшная мысль пришла ей в голову. А что если она забеременеет? Мэтью не спал с ней почти два месяца; он сразу поймет, что ребенок не его. Страх закрался ей в сердце. Она прижала руки к груди и напомнила себе, что ей потребовалось шесть лет, чтобы зачать Викторию, и три месяца, чтобы зачать Филипа. Не может быть, чтобы с Кортом все получилось с одного раза. Этого просто не может быть.

Небольшая республика Трансвааль имела маленькое сельское население, состоявшее в основном из говорящих по-голландски бюргеров из числа бурских переселенцев. Это были простые люди, неорганизованные и по большей части необразованные, даже президент был полуграмотным. Они измеряли богатство количеством земли и волов, но по всем стандартам страна была банкротом. Суровые трансваальцы не признавали никаких налогов и противились им.

Именно в эту страну и направились Виллем с Даниэлем после того, как покинули алмазные рудники. В дикую свободную страну с огромными просторами равнин и высокой травой под ярким солнцем, со стадами овец и прозрачным свежим воздухом, пьянящим, как шампанское, на рассвете каждого нового дня. Это была земля крошечных поселков и небольших сообществ, земля сильных, суровых мужчин, которые проводили всю жизнь в седле с винтовкой в руках. Земля, которая была нужна только бурам, потому что в ней не было ничего ценного.

Так думали Виллем и Даниэль, когда они оставили позади бурую пыль и грохот Кимберли и вернулись к своему народу.

Они купили ферму в пяти милях к югу от Претории, которая называлась «Севефонтейн» — «Семь фонтанов», и хотя колодцев не было в изобилии, воды хватало, и Виллем с удовольствием вернулся к размеренной сельской жизни. Но Даниэль, или Дани, как его теперь называли, не мог успокоиться. В глубине его души по-прежнему оставалась глубокая обида на зло и несправедливость, которую не стерло даже нападение на Энн. Он не знал, к чему привел его поступок, не знал, осталась ли Энн жива или умерла, но понимал, что дело, которое он начал, далеко от завершения.

Для Дани первый предупредительный звонок прозвенел, когда начали поступать известия об открытии золота в Барбертоне на северо-востоке Трансвааля. В разговорах о золоте не было ничего нового, и Виллем и его друзья и соседи качали головами и пожимали плечами, слушая их. Однако, на этот раз золото действительно было и в больших количествах, но Барбертон был достаточно далеко, чтобы эти люди тронулись с места.

— Это скоро кончится, — говорили они о буме в Барбертоне, и оказались правы.

Но золотоискатели работали и поблизости. Уже выдавались лицензии на разработку, и по всему вельду возникали палаточные городки старателей. Потом один из соседей сообщил Виллему и Дани, что золото нашли всего в нескольких милях от них, на ферме «Ланглагте», которая принадлежала вдове Остхейзен. Вскоре она продала свою собственность какому-то чужаку за шесть тысяч фунтов. По описанию этого человека Дани сразу узнал его: это был Робинсон, и глаза Дани злобно сверкнули, когда он понял, что алмазные магнаты Кимберли вслед за ним найдут сюда дорогу.

Дани ничего не мог поделать с продажей фермы Остхейзен, но он решил помешать остальным совершить ту же ошибку. Трудность состояла лишь в том, чтобы убедить фермеров, что заключая такие сделки, они копают себе могилу.

Однако, он скоро понял, что его голос одинок. Если Робинсон обладал редким даром распознавать характер почв — хотя у него не было геологического образования, то Дани тоже инстинктивно чувствовал, как пойдет развитие Витватерсранда. Он оседлал свою лошадь и поехал по фермам поговорить с соседями.

— Я знаю этих людей из Кимберли, — убеждал он их. — Если Робинсон заплатил шесть тысяч фунтов, значит, земля на самом деле стоит шестьдесят тысяч.

Хозяева ферм засмеялись, услышав такую невероятную цену участка голой трансваальской земли.

— Робинсон — это только первая ласточка, — продолжал Дани. — Скоро другие алмазные магнаты из Кимберли будут здесь и начнут вкладывать деньги, полученные от продажи алмазов в нашу землю.

— Отлично! Значит, между ними начнется конкуренция, и цены будут расти, — сказал один фермер, гордый своим пониманием деловых отношений.

— Не продавайте! — просил их Дани. — Если там есть золото, оно должно быть нашим. Оно принадлежит нам.

— А как мы возьмем это золото из земли? — спросил другой, более практичный фермер. — Горнодобывающие машины очень дороги, а у нас может не оказаться столько золота, чтобы расплатиться за них.

— Мы можем заплатить людям из-за границы, чтобы они научили нас добывать золото. А правительство должно закупить машины, — сказал Дани.

Мужчины снова рассмеялись.

— Казна Пауля Крюгера пуста. Это всем известно.

— Тогда он должен взять заем у других стран, — упрямо настаивал Дани, вспомнив уроки, усвоенные им и Виллемом на алмазных копях.