— Для меня, — пробормотал Николас, — ты никогда не был придворным шутом. Ты ведь это знаешь, верно?

Мэтью улыбнулся и по-дружески обнял Николаса за плечи.

— Ты говорил, что у тебя туго с наличностью — это поможет тебе решить твои проблемы? — Он протянул ему кошелек.

У Николаса глаза полезли на лоб от удивления.

— Здесь, наверное, тысяча фунтов, — воскликнул он, открыв кошелек.

— Около того, — небрежно сказал Мэтью.

— Я не могу их взять. Где, черт возьми, ты их достал? Ты был в таком отчаянии… — На лице Николаса появилось беспокойство.

— Я достал их честным путем, — обиженно бросил Мэтью. — Друг дал в долг. А ты что подумал? Что я их украл?

— Конечно, нет, — запротестовал Николас. Он с грустью погладил кошелек. — Ты в самом деле можешь мне их дать?

Когда Мэтью кивнул, он вздохнул с облегчением.

— Я использую их по назначению. О, как я их использую! Их светлость так сердится из-за долгов Ламборна, что я не решаюсь даже заикнуться о своих. Спасибо, Мэтью. — Он с благодарностью пожал руку друга. — Я буду скучать без тебя, старина. Если я могу что-то для тебя сделать…

— Можешь. Передай Изабель, куда я уезжаю. И почему.

Мэтью настоял, чтобы Николас не провожал его. Но когда сквозь туман и изморозь зимнего дня он увидел «Бристоль», он пожалел о своем одиночестве в этот момент. Покрашенный в черный цвет, на фоне которого светлым пятном выделялась лишь труба, корабль производил угнетающее впечатление. Мэтью потратил тридцать пять гиней, чтобы обеспечить себе наилучшее размещение, но каюта показалась ему душной и мрачной, и ему вовсе не улыбалась перспектива провести почти тридцать дней в этой «чертовой норе», как он сам охарактеризовал ее. Его депрессия усилилась, когда судно покинуло Саутгемптон, прошло Ла-Манш и попало в сложные погодные условия Бискайского залива. Однако Мэтью обнаружил, что он прекрасно переносит качку, и приписал свое упадническое настроение английской погоде, когда почувствовал, что надежда и бодрое расположение духа возвращаются к нему по мере того, как корабль приближался к солнечным берегам Канарских островов.

За свои тридцать пять гиней он получил все, что ему было нужно в путешествии — каюту, постель и четырехразовое питание. Единственными дополнительными расходами для пассажиров были расходы на спиртное и минеральную воду, и тут уж Мэтью не скупился. В основном он весь день проводил либо прогуливаясь по палубе либо сидя у себя в каюте со стаканом виски в одной руке и книгой — в другой. С палубы второго и третьего класса доносился шум веселья; там самонадеянные молодые люди, направлявшиеся на алмазные копи, давали выход своему оптимизму и жизнерадостному настроению. Но у Мэтью не было желания присоединиться к ним; он считал, что его предприятие — не беспечное приключение, а важная миссия, призванная доказать, что он достоин леди Изабель. Однако то что по ночам ему снились алмазы и богатство, а вовсе не его дама, нисколько не смущало его.

Только один человек решился разрушить невидимую стену, которой окружил себя Мэтью. Мистер Томас Рейнолдс был загадочной личностью; внешне аккуратный и подтянутый, он ухитрялся быть ничем не примечательным. Даже проговорив с ним больше часа, собеседник не смог бы запомнить черты его лица или сказать, что узнал что-то о нем. Все же он настойчиво искал общества Мэтью, и было бы невежливо избегать его.

— Вы относитесь к поискам алмазов гораздо серьезнее, чем наши соотечественники на других палубах, — заметил Рейнолдс однажды утром, застав Мэтью на палубе за чтением книги Тавернье «Шесть путешествий».

— Просто я хочу узнать как можно больше о месторождениях алмазов, — ответил Мэтью. — Интересно, что находки в Южной Африке, кажется, подтверждают теорию, выдвинутую при добыче алмазов в Индии — алмазы относятся к аллювиальным породам, образующим отложения в русле реки.

— Я не геолог и не решаюсь высказывать свое мнение. Однако, я припоминаю, как Тавернье описьшает свою поездку на берет реки Кистна, где шестьдесят тысяч рабочих в невыносимых условиях трудились как рабы за жалкие гроши. Меня всегда интересовало, что думали эти бедные труженики о благородном французском господине, но, — тут Рейнолдс цинично усмехнулся, — алмазы — это такой продукт, который усиливает неравенство между людьми.

— Просто невероятно, как мало в мире месторождений алмазов, — сказал Мэтью, не замечая осуждения в словах своего собеседника. — Индия, Борнео, Бразилия…

— … и там используется труд рабов, — вставил Рейнолдс. — Историю бразильских копей не так-то приятно читать. Рабы — мужчины и женщины, черные и белые — под угрозой кнута трудились на своего хозяина в нездоровом климате и умирали как мухи того ради, чтобы дворянство Европы могло украсить себя сверкающими безделушками.

— Я хотел сказать, — настойчиво продолжил Мэтью, — что южно-африканское месторождение может оказаться лучшим в мире. Однажды копи на реке Вааль могут дать великолепные камни, которые встанут в один ряд с «Кох-и-Нором».

— «Кох-и-Нор», несомненно, принадлежал правителям Великих Моголов, которые сидели на Павлиньем троне. — Рейнолдс сделал паузу, и Мэтью покраснел при воспоминании о другом алмазе того же происхождения. — Когда персы завоевали их империю, им удалось захватить этот сказочный камень только ценой предательства и интриг. С тех пор один его владелец был облит кипящим маслом, другой ослеплен собственным братом, третий заключен в тюрьму и умер от голода — и все это ради обладания этим алмазом. Интересно, беспокоят ли ее величество королеву подобные истории, когда она украшает этим камнем свою особу.

— Считается, что «Кох-и-Нор» не приносит несчастья женщине, — заметил Мэтью. — Правда, я думаю, что в прежние времена бриллианты были так редки, что их носили только короли.

— Верно. Потом, примерно в 1430 году одна французская дама, Агнес Сорель, появилась в бриллиантах при дворе, и отсюда пошла мода, которая существует и поныне. У французов есть вкус к таким вещам, вы не находите? — Рейнолдс бросил долгий взгляд на вспыхнувшее лицо Мэтью и невозмутимо продолжил свою прогулку по палубе.

Когда Мэтью неуверенно ступил на шаткий настил причала в Кейтауне, Рейнолдс оказался рядом.

— Давайте наймем экипаж на двоих, — предложил он, — если у вас не слишком много багажа.

— Я взял с собой только два дорожных мешка, — ответил Мэтью. — Я решил, что будет разумнее приобрести все необходимое на месте. Я не против путешествовать вместе с вами.

В конце пирса собралась целая толпа: одни встречали знакомых, другие пришли поглазеть на вновь прибывших. Цветные носильщики тащили багаж, воздух наполняли взволнованные возгласы, солнце ослепительно сияло на безоблачном небе, а запах, доносившийся с ближайшего рыбного рынка, был таким ужасным, что Мэтью сморщил нос от отвращения.

— Боюсь, что худшее еще впереди, — усмехнулся Рейнолдс, когда они сели в экипаж, которым управлял маленький морщинистый малаец, и отправились по широкой улице прочь от пристани. — Посмотрите!

Мэтью взглянул в ту сторону, куда указывал его спутник, и увидел вдоль дороги открытую сточную канаву — зловонный поток черной грязи, в котором плавали дохлые кошки, крысы и собаки. Запах был невыносимым.

— Может быть, все станет лучше, когда мы доберемся до главной улицы? — предположил он.

Рейнолдс рассмеялся.

— Дорогой мой, это и есть главная улица. Они называют ее Аддерли-Стрит.

Она была длинной и широкой, но Мэтью она показалась всего лишь улицей провинциального городка, а вовсе не главной магистралью столицы, хотя гора Столовая и создавала ей живописный фон. Мэтью с интересом разглядывал пеструю толпу — белые мужчины и женщины, одетые почти так же, как одеваются в Лондоне и в Европе; малайские женщины в многочисленных юбках, с шелковыми платками на черных блестящих волосах и малайские мужчины в широких, остроконечных соломенных шляпах; желтокожие готтентоты в причудливых костюмах и чернокожие африканцы. На проезжей части теснились частные экипажи, повозки, кэбы и даже фургоны, запряженные волами. Внимание Мэтью привлекло сияние ярких красок, и он наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть товар цветочных лавок, радуясь живым цветам земли после почти месяца, проведенного в море.