Оставшаяся команда в Омске прибыла в Иркутск поздно осенью; для следования в Якутск мы должны были дождаться, как замерзнет великолепная Лена. В мое отсутствие из Омска Воронов женился там.

Стала зима, мы должны были ехать. Сделав прощальные визиты, Трескина, кажется, не видал; я не любил его, тогда все обходили его, дом его точно стоял оглашенным, хотя он и был еще губернатором. Когда я откланивался Сперанскому, он, ласково улыбаясь, пожелал успеха, не скучать и сказал: «Советую найти занятие, кроме службы, и не быть праздным».

Батенков проводил за город и с чувством друга, прощаясь, твердил: «Пиши, пиши!» Дорогой мой Жорж проводил меня до первой станции.

Через 15 лет я видел только Сперанского; его уже вносили на лестницу; он сидел в большом кресле, внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Ваше имя необщеупотребительное?

Я назвал себя (Эразм).

А он, улыбаясь, прибавил: «Роттердамский!» Смотря на мое лицо, Михаил Михайлович сказал: — Надеюсь, вам была удача в ваших делах?

— Да, я не могу пожаловаться, до сих пор я был доволен и службою, и делами.

— Надеюсь, так и будет продолжаться, вы должны иметь успех. Скучали ли вы?

— Мне чувство скуки неизвестно.

— Счастливый характер.

Я заметил тогда и убежден теперь, что Сперанский не только знал, но и уважал Лафатера: родимые пятна на моем лице, по Лафатеру, означают успех в жизни. Затем спрашивал о моей службе, о жизни в Камчатке и Охотске. Узнав, что я поневоле был в Иркутске, хотел знать, как я нашел Иркутск. Я был скромен, но он сказал:

— Я имею сведения, что там стал порочен народ. Может быть, народ рано получил много воли, может быть, были нужны еще крепкие вожжи, но будем надеяться лучшего от времени.

В заключение спросил, не имею ли я нужды в его содействии.

Я почтительно благодарил и откланялся. Сперанский приглашал меня разделить свободный час, но я более не был.

Знаменитость Иркутска в 1819 году был Иван Ефимович Кузнецов, в обществе назывался «король». В 1830 году я нашел короля порядочно старым, до крайности бедным; кажется, всего имущества остался деревянный дом, в котором жил Сперанский. Дом большой, в 1819 году — горел огнями, в 1830-м стоял темный. По старому знакомству, помня хлеб-соль, был я у короля — пусто, бедно! Одинок, детей нет и не было. Говорил также на о, но был молчалив, скучен, даже плохо одет. Грустное впечатление! В 1833 году, прощаясь с Иркутском, заехал к королю. Нашел его в маленькой комнатке, в халате с сотнею заплат; он сидел около наклоненного лотка (которым дети катают яйца на Пасхе), около него два мешка грязного песку, а выше лотка — ведро воды. Король с щеткою в руке вымывал песок в лотке.

— Что это вы делаете, Иван Ефимыч?

— Да вот, по старому знакомству, беглый варначок[161] принес землицы на пробу; не знаю, что будет — пробую.

Подумал я: ни в каком положении надежда не оставляет человека. Простились с пожеланиями.

В Киеве получил я письмо из Иркутска: Иван Ефимович Кузнецов — миллионер, не знает счета деньгам, делает громадные пожертвования, статский советник, в орденах и стал настоящим королем между миллионерами! Виденный мною грязный песок оказался богато содержащим золото; говорят, 100 пудов песку давали около фунта золотого песку; это, конечно, неисчислимое богатство, когда считается не бедною россыпь, которая дает из 100 пудов золотник золотого песку.

Трескин переселился в Москву, притворялся бедняком, дочерей водил в заячьих салопах. Рассказывали, что Нарышкин ходатайствовал о вспомоществовании Трескину и сказал, что по бедности дочери его ходят в заячьих салопах. Добавляют, что государь много смеялся участию Нарышкина. Кто тогда не слыхал о миллионах Трескина?

Из всех действующих лиц этого воспоминания за 60 лет, вероятно, живут немногие, да и я оживаю только прошедшим. Настоящее часто напоминает мне, что я хожу по кладбищу!

Бывши начальником адмиралтейства в Иркутске, в феврале 1832 года поехал в Кяхту[162]; февраль у китайцев — месяц праздников нового года. Не доезжая станции три до Троицкосавска, зимний путь прекращается; на этой местности никогда не бывает ни снега, ни дождя. В Троицкосавске — главное управление таможни, население города большое; тут живут постоянные и временные рабочие из Кяхты, тысячи обозников — движения очень много. От Троицкосавска до Кяхты 4 версты. Кяхта небольшой городок с своеобразным бытом и населением: это мир первогильдейцев, которые только одни имеют право вести заграничную торговлю. В городке совершенная тишина, движения никакого; в это время шли переговоры и сделки с китайцами. Тузы иркутские все были мне знакомы, я сделал им визиты, т. е. выпил чашек десять чаю и прихлебнул из десятка рюмок вина. Все были заняты, все озабочены. Возвратясь на квартиру, вместо контрвизитов получил столько же ящиков чаю. Не буду описывать Кяхту, Маймачин, тамошние порядки у русских и китайцев — все это описано и переписано десятки раз. Под покровительством Васи Баснина обедал у богатого купца-китайца; сосчитал шариками 93 кушанья, какие это кушанья? Право не знаю, но попробовал всего чайною ложечкою, все блюда сносны и многие вкусны. Обратило мое внимание блюдо с турецким табаком, очень пышно наложенным; смотрю, все едят, макая в сою; взял и я, во рту тает, спросил: «Что такое?», сказали: «Свиная кожа!» Своеобразный мир китайцев известен, а если скажу, что начинается обед конфектами и кончается супом, то достаточно выражу противоположность всему русскому. Мы гордимся изобретением самовара, но едва ли это верно: мы придумали только дать другое употребление самовару. Самовар с незапамятных времен употребляется китайцами, но не для чая, как у нас: у них кипящий самовар подается последним блюдом за обедом. В самоваре кипела разная зелень и коренья; каждому из нас подали на блюде тонко-претонко нарезанные ломтики сырого фазана; каждый палочками брал ломтики, опускал в кипящий бульон и, подержав недолго, кушал. Право, это недурно. Самовар прекрасной формы, не так давно и Тула переняла эту форму. Пили китайцы не больше наперстка, но пили очень часто, пили спирт из риса — как огонь острый, думаю, градусов до 70-ти. Невзирая, что я был предупрежден рассказами и чтением, но был очень удивлен миром другой планеты! Был с визитом у дзаргучея[163], очень важный и очень вежливый китаец. Обедал у него в какой-то праздник, было 113 блюд, порядки одни. Я заметил, что у дзаргучея акцент и даже голос разговора не похож на других; мне сказали, что эта манера говорить употребляется при дворе, где дзаргучей был чиновником. У одного китайца, как оказалось, полицейского дзаргучея, уши в стеклянных футлярах. Китаец на вопрос объяснил: «Русские, когда худо видят, то носят стекла на глазах; я худо слышу, тоже надел стекла на уши». Видимо, физика не процветала в Китае. Известно, что китайское правительство запретило женщинам быть в Маймачине, для того чтобы не ссориться с русскими, потому что история Китая рассказывает, что все ссоры, войны происходили из-за женщин. Это доказывает, что китайские женщины — не другой планеты.

Возвратился в Троицкосавск. Там в это время жил барон Шиллинг фон Канштадт. Этот действительный статский советник приехал из Питера для изучения религии далай-ламы[164]. Известно было, что этот барон — отец всех наук и брат мудрости. Вечерком я сделал визит; прося лакея доложить, получил ответ:

— Барону, его прев[осходитель]ству, не докладывают, пожалуйте.

Цивилизованный лакей годился в старинную французскую комедию. В небольшом домике, в первой низенькой комнатке, около стола, спиною к дверям, сидел толстяк в халате; против него, у того же ломберного стола, наклонился через стол в одежде священника; оба рассматривали какую-то брошюрку на китайском языке. Тихо войдя, слышу — говорит барон: